— Мы, кажется, с тобой, дружище, условились не
говорить о призраках, особенно на ночь… Ты хочешь, кажется, и мне расстроить нервы.
Неточные совпадения
— Из рассказа вашего видно, что в последних свиданиях вам и
говорить было не
о чем. У вашей так называемой «любви» не хватало и содержания; она дальше пойти не могла. Вы еще до разлуки разошлись и были верны не любви, а
призраку ее, который сами выдумали, — вот и вся тайна.
Руслан!.. он точно!» И стрелою К супругу пленница летит, В слезах, трепеща,
говорит: «Ты здесь… ты ранен… что с тобою?» Уже достигла, обняла:
О ужас…
призрак исчезает!
Определяя прекрасное как полное проявление идеи в отдельном существе, мы необходимо придем к выводу: «прекрасное в действительности только
призрак, влагаемый в нее нашею фантазиею»; из этого будет следовать, что «собственно
говоря, прекрасное создается нашею фантазиею, а в действительности (или, [по Гегелю]: в природе) истинно прекрасного нет»; из того, что в природе нет истинно прекрасного, будет следовать, что «искусство имеет своим источником стремление человека восполнить недостатки прекрасного в объективной действительности» и что «прекрасное, создаваемое искусством, выше прекрасного в объективной действительности», — все эти мысли составляют сущность [гегелевской эстетики и являются в ней] не случайно, а по строгому логическому развитию основного понятия
о прекрасном.
Я не буду
говорить о том, что основные понятия, из которых выводится у Гегеля определение прекрасного], теперь уже признаны не выдерживающими критики; не буду
говорить и
о том, что прекрасное [у Гегеля] является только «
призраком», проистекающим от непроницательности взгляда, не просветленного философским мышлением, перед которым исчезает кажущаяся полнота проявления идеи в отдельном предмете, так что [по системе Гегеля] чем выше развито мышление, тем более исчезает перед ним прекрасное, и, наконец, для вполне развитого мышления есть только истинное, а прекрасного нет; не буду опровергать этого фактом, что на самом деле развитие мышления в человеке нисколько не разрушает в нем эстетического чувства: все это уже было высказано много раз.
Не
говоря уже
о том, что, может быть, и действительно ни для кого ничего не будет после меня, и весь мир, только лишь угаснет мое сознание, угаснет тотчас, как
призрак, как принадлежность лишь одного моего сознания, и упразднится, ибо, может быть, весь этот мир и все эти люди — я-то сам один и есть.
Мне шестьдесят лет. Как бы я, семнадцатилетний, удивился, если бы увидел себя теперешнего, шестидесятилетнего: что такое? И не думает оглядываться с тоскою назад, не льет слез
о «невозвратной юности», — а приветственно простирает руки навстречу «холодному
призраку» и
говорит: «Какая неожиданная радость!»
Жизнь мы не можем определить в своем сознании,
говорит это учение. Мы заблуждаемся, рассматривая ее в себе. То понятие
о благе, стремление к которому в нашем сознании составляет нашу жизнь, есть обманчивый
призрак, и жизнь нельзя понимать в этом сознании. Чтобы понять жизнь, надо только наблюдать ее проявления, как движение вещества. Только из этих наблюдений и выведенных из них законов мы найдем и закон самой жизни, и закон жизни человека.
— Кстати, — первый начал Петр Игнатьевич, —
призрак говорил тебе
о любимой девушке, в которой твое счастье… Она-то у тебя есть?