Неточные совпадения
— И замалчивают крик отчаяния, крик физиолога Дюбуа-Реймона, которым он закончил свою речь «
О пределах наших
знаний» — сиречь «Игнорабимус» — не узнаем! — строго, веско и как будто сквозь зубы
говорил Томилин, держа у бритого подбородка ложку с вареньем.
Но, m-r Бьюмонт, при условиях нашей жизни, при наших понятиях и нравах нельзя желать для девушки того
знания будничных отношений,
о котором мы
говорим, что без него, в большей части случаев, девушка рискует сделать неосновательный выбор.
Вера лишь расширяет сферу
знания и
говорит о восприятии вещей высшего порядка, но столь же реальных, как и вещи низшего порядка.
— В вашем сочинении, не
говоря уже
о знании факта, видна необыкновенная ловкость в приемах рассказа; вы как будто бы очень опытны и давно упражнялись в этом.
Со всею силой юности и жаром ученика, гордого
знаниями, свято верующего в их истину, он
говорил о том, что было ясно для него, —
говорил не столько для матери, сколько проверяя самого себя.
Он водил его от норы к норе и показывал ему своих любимцев,
говоря о них с таким увлечением и с такой нежностью, с таким
знанием их обычаев и характеров, точно дело шло
о его добрых, милых знакомых.
Сначала речь шла
о Инкерманском сражении, в котором участвовала батарея, и из которого каждый рассказывал свои впечатления и соображения
о причинах неудачи и умолкал, когда начинал
говорить сам батарейный командир; потом разговор естественно перешел к недостаточности калибра легких орудий, к новым облегченным пушкам, причем Володя успел показать свои
знания в артиллерии.
Слова Годунова также пришли ему на память, и он горько усмехнулся, вспомнив, с какою уверенностью Годунов
говорил о своем
знании человеческого сердца. «Видно, — подумал он, — не все умеет угадывать Борис Федорыч! Государственное дело и сердце Ивана Васильевича ему ведомы; он знает наперед, что скажет Малюта, что сделает тот или другой опричник; но как чувствуют те, которые не ищут своих выгод, это для него потемки!»
Я не знаю и не могу сказать, обладала ли Олеся и половиной тех секретов,
о которых
говорила с такой наивной верой, но то, чему я сам бывал нередко свидетелем, вселило в меня непоколебимое убеждение, что Олесе были доступны те бессознательные, инстинктивные, туманные, добытые случайным опытом, странные
знания, которые, опередив точную науку на целые столетия, живут, перемешавшись со смешными и дикими поверьями, в темной, замкнутой народной массе, передаваясь как величайшая тайна из поколения в поколение.
Знание времени, поры для подсечки, без сомнения, всего важнее в уменье удить; но сделать общее правило, когда надобно подсекать, невозможно, ибо у всякой рыбы особый клев и особая подсечка, и та изменяется по изменению характера клева и времени года; хотя
о ней будет сказано при описании каждой рыбы отдельно, но это дело так важно в уменье удить, что
о нем стоит
поговорить особенно.
— Дядя, это крайности! — перебил Костя. — Мы
говорим не
о таких гигантах, как Шекспир или Гете, мы
говорим о сотне талантливых и посредственных писателей, которые принесли бы гораздо больше пользы, если бы оставили любовь и занялись проведением в массу
знаний и гуманных идей.
В строгом смысле человек с десять, разумеется в том числе и я, не стоили этого назначения по неимению достаточных
знаний и по молодости; не
говорю уже
о том, что никто не знал по-латыни и весьма немногие знали немецкий язык, а с будущей осени надобно было слушать некоторые лекции на латинском и немецком языках.
Видя, что меня не слушает его сердце, я снова обращался к его уму и
говорил с ним
о выгодах взаимопомощи,
о выгодах
знания,
о выгодах законности,
о выгодах, всё
о выгодах… Но мои доводы разбивались в пыль
о каменную стену его миропонимания.
Я неопределенно бормочу что-то в ответ. Мне, собственно
говоря, хочется сказать вот что: все ли там цело у матери, не повредил ли я ей во время операции… Это-то смутно терзает мое сердце. Но мои
знания в акушерстве так неясны, так книжно отрывочны! Разрыв? А в чем он должен выразиться? И когда он даст знать
о себе — сейчас же или, быть может, позже?.. Нет, уж лучше не заговаривать на эту тему.
Он, видимо, не понимая моих вопросов, отвечал на вопрос — для чего? —
говорил книжно и невразумительно
о тяжелой жизни народа,
о необходимости просвещения,
знания.
Так должен полагать г. Жеребцов, судя по тому, что он
говорит о высшей степени
знания, которую называет усвоением (assimilation), и
о том, когда
знание это бывает истинно полезным.
О пользе
знания говорит он вот что: «Чтобы распространение
знаний было полезно и благотворно, нужно следующее существенное условие:
знания должны быть распределены в народе так, чтобы каждый мог всю массу своих
знаний прилагать на деле, в сфере своих практических занятий, — и наоборот, чтобы всякий хорошо знал то, что может приложить с пользою для себя и для общества на практике».
Для полного развития человека и целого народа необходимы, —
говорит он, — хорошее
знание предметов, уменье хорошо мыслить
о них и любовь к общему благу.
Тем же кончил и Кольцов, эта здоровая, могучая личность, силою своего ума и таланта сама открывшая для себя новый мир
знаний и поэтических дум. Еще не окрепший в своем поэтическом таланте, но гордый молодою силою воли, он
говорил о злой судьбе при начале своего поприща...
Непосредственное
знание о Боге может
говорить только, что Бог есть.
И, однако, это отнюдь не значит, чтобы вера была совершенно индифферентна к этой необоснованности своей: она одушевляется надеждой стать
знанием, найти для себя достаточные основания [Так, пришествие на землю Спасителя мира было предметом веры для ветхозаветного человечества, но вот как
о нем
говорит новозаветный служитель Слова: «
о том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши,
о Слове жизни (ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам),
о том, что мы видели и слышали, возвещаем вам» (1 поел. св. Иоанна. 1:1–3).].
Слово в
знании (Scienz) воспринимает в себя природу, но живет чрез природу, как солнце в элементах, или как Ничто в свете огня, ибо блеск огня делает Ничто обнаруживающимся, и при этом нельзя
говорить о ничто, ибо Ничто есть Бог и все» [IV, 477, § 16–17.
Мы уже достаточно
говорили о том, что божественный мир не может быть предметом дискурсивного
знания и постигается только верой.
В эти дни Ашанин
говорил со многими старыми матросами, ожидавшими после возвращения в Россию отставки или бессрочного отпуска, и ни один из них, даже самых лихих матросов, отличавшихся и
знанием дела, и отвагой, и бесстрашием, не думал снова поступить по «морской части». Очень немногие, подобно Бастрюкову, собирались в деревню — прежняя долгая служба уничтожала земледельца, — но все в своих предположениях
о будущем мечтали
о сухопутных местах.
Минут через двадцать мы снова взбирались на мыс Суфрен. По пути я стал расспрашивать Чжан-Бао
о чудесном дереве. Он шел некоторое время молча, но затем стал
говорить о том, что китайцы много знают таких вещей, которые не известны русским. В тоне его речи слышалась убежденность в своем превосходстве над спутником, которому волею судеб не дано этих
знаний.
Матушка беспрестанно рассказывала мне значение каждой местности и каждого предмета, причем я мог убедиться в большом и весьма приятном, живом
знании ею истории, что меня, впрочем, уже не удивляло, потому что я, проведя с нею два часа, получил непоколебимое убеждение, что она
говорит только
о том, что основательно знает.
Андрей Иванович подвыпил, ему хотелось теперь не слушать, а
говорить самому. Выпивая рюмку за рюмкой, он стал
говорить о свете
знания,
о святости труда,
о широком и дружном товариществе.
— Нет, не согласен! Конечно, я не
говорю: механики, наборщики, ну, там, конторщики, наш брат — переплетчик, — об этих я не
говорю. Это — люди, можно даже сказать, замечательные, образованные, со
знаниями. Или вот, скажем, вы или Елизавета Алексеевна. А я
говорю о сером народе,
о фабричных,
о мужиках. Это ужасно дикий народ! Тупой народ, пьяный!
И в самом деле, ему слишком долго и упорно мстили как автору"Некуда". Да и позднее в левой нашей критике считалось как бы неприличным
говорить о Лескове. Его умышленно замалчивали, не признавали его несомненного таланта, даже и в тех его вещах (из церковного быта), где он поднимался до художественности, не
говоря уже
о знании быта.
Он на прекрасной дороге и может, не прыгая особенно ни перед кем, заставить
говорить о себе, признать свой ум,
знания, жизненный опыт, характер.
— Я не понимаю, — сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. — Я не понимаю, — сказал он, — каким образом ум человеческий не может постигнуть того
знания,
о котором вы
говорите.