Неточные совпадения
Второй нумер концерта Левин уже не мог слушать. Песцов, остановившись подле него, почти всё время
говорил с ним, осуждая эту пиесу за ее излишнюю, приторную, напущенную простоту и сравнивая ее с простотой прерафаелитов в живописи. При выходе Левин встретил еще много знакомых, с которыми он
поговорил и
о политике, и
о музыке, и об общих знакомых; между прочим встретил
графа Боля, про визит к которому он совсем забыл.
— Я хочу предостеречь тебя в том, — сказал он тихим голосом, — что по неосмотрительности и легкомыслию ты можешь подать в свете повод
говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня с
графом Вронским (он твердо и с спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на себя внимание.
О победах этого генерала от артиллерии мы мало слышали; [Аракчеев был жалкий трус, об этом
говорит граф Толь в своих «Записках» и статс-секретарь Марченко в небольшом рассказе
о 14 декабря, помещенном в «Полярной звезде».
Во время таганрогской поездки Александра в именье Аракчеева, в Грузине, дворовые люди убили любовницу
графа; это убийство подало повод к тому следствию,
о котором с ужасом до сих пор, то есть через семнадцать лет,
говорят чиновники и жители Новгорода.
Тут я еще больше наслушался
о войне, чем от Веры Артамоновны. Я очень любил рассказы
графа Милорадовича, он
говорил с чрезвычайною живостью, с резкой мимикой, с громким смехом, и я не раз засыпал под них на диване за его спиной.
Перед моим отъездом
граф Строганов сказал мне, что новгородский военный губернатор Эльпидифор Антиохович Зуров в Петербурге, что он
говорил ему
о моем назначении, советовал съездить к нему. Я нашел в нем довольно простого и добродушного генерала очень армейской наружности, небольшого роста и средних лет. Мы
поговорили с ним с полчаса, он приветливо проводил меня до дверей, и там мы расстались.
Отчаянный роялист, он участвовал на знаменитом празднике, на котором королевские опричники топтали народную кокарду и где Мария-Антуанетта пила на погибель революции.
Граф Кенсона, худой, стройный, высокий и седой старик, был тип учтивости и изящных манер. В Париже его ждало пэрство, он уже ездил поздравлять Людовика XVIII с местом и возвратился в Россию для продажи именья. Надобно было, на мою беду, чтоб вежливейший из генералов всех русских армий стал при мне
говорить о войне.
Если упоминалося где
о князе или
графе, того не дозволял он печатать,
говоря: сие есть личность, ибо у нас есть князья и
графы между знатными особами.]
Тут Мартын-Сольский Чернышеву
о Левше и напомнил, а
граф Чернышев и
говорит...
— А я вам докладываю: всегда эти"увенчания"были, и всегда они будут-с. Еще когда устав
о кантонистах был сочинен 24, так уж тогда покойный
граф Алексей Андреич мне
говорил: Удав! поздравь меня! ибо сим уставом увенчивается здание, которое я, в течение многих лет, на песце созидал!
Разумеется, я не
говорю здесь
о графе ТвэрдоонтС, который едва ли даже понимает значение слова"родина", но средний русский"скиталец"не только страстно любит Россию, а положительно носит ее с собою везде, куда бы ни забросила его капризом судьба.
От обедов a la carte в курзале перешли к табльдоту в кургаузе, перестали
говорить о шампанском и обратились к местному кислому вину, приговаривая: вот так винцо! бросили погоню за молодыми бесшабашными советниками и начали заигрывать с коллежскими и надворными советниками. По вечерам посещали друг друга в конурах, причем Дыба читал вслух"Ключ к таинствам природы"Эккартсгаузена и рассказывал анекдоты из жизни
графа Михаила Николаевича, сопровождая эти рассказы приличным экспекторированием.
— C’est ça, m-r, c’est lui. Oh que je voudrais le voir ce cher comte. Si vous le voyez, je vous pris bien de lui faire mes compliments. — Capitaine Latour, [ — Я знал одного Сазонова, —
говорит кавалерист, — но он, насколько я знаю, не
граф, небольшого роста брюнет, приблизительно вашего возраста. — Это так, это он.
О, как я хотел бы видеть этого милого
графа. Если вы его увидите, очень прошу передать ему мой привет. — Капитан Латур,] —
говорит он, кланяясь.
А вот в кружке французских офицеров, наш молодой кавалерийской офицер так и рассыпается французским парикмахерским жаргоном. Речь идет
о каком-то comte Sazonoff, que j’ai beaucoup connu, m-r, [
графе Сазонове, которого я хорошо знал, сударь,] —
говорит французский офицер с одним эполетом: — c’est un de ces vrais comtes russes, comme nous les aimons. [Это один из настоящих русских
графов, из тех, которых мы любим.]
Граф говорил обо всем одинаково хорошо, с тактом, и
о музыке, и
о людях, и
о чужих краях. Зашел разговор
о мужчинах,
о женщинах: он побранил мужчин, в том числе и себя, ловко похвалил женщин вообще и сделал несколько комплиментов хозяйкам в особенности.
— Вот прекрасно! долго ли рассмотреть? Я с ним уж
говорила. Ах! он прелюбезный: расспрашивал, что я делаю;
о музыке
говорил; просил спеть что-нибудь, да я не стала, я почти не умею. Нынешней зимой непременно попрошу maman взять мне хорошего учителя пения.
Граф говорит, что это нынче очень в моде — петь.
Граф наконец ушел, но
говорить о деле было поздно. Адуев взял шляпу и побежал вон. Наденька нагнала его и успела успокоить.
Он застал ее с матерью. Там было человека два из города, соседка Марья Ивановна и неизбежный
граф. Мучения Александра были невыносимы. Опять прошел целый день в пустых, ничтожных разговорах. Как надоели ему гости! Они
говорили покойно
о всяком вздоре, рассуждали, шутили, смеялись.
И в этот день, когда
граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы
поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового?
О прошлом ни слова.
— Провинция! — сказал он, — à propos [кстати (франц.)]
о графе, Александр, — он не
говорил, привезли ли ему из-за границы фарфор? Он весной выписывал партию: хотелось бы взглянуть…
Вовсе нет.
Граф говорил о литературе, как будто никогда ничем другим не занимался; сделал несколько беглых и верных замечаний
о современных русских и французских знаменитостях. Вдобавок ко всему оказалось, что он находился в дружеских сношениях с первоклассными русскими литераторами, а в Париже познакомился с некоторыми и из французских.
О немногих отозвался он с уважением, других слегка очертил в карикатуре.
— Не знаю-с, что известно
графу, но я на днях уезжаю в Петербург и буду там
говорить откровенно
о положении нашей губернии и дворянства, — сказал сей последний в заключение и затем, гордо подняв голову, вышел из залы.
Если вы даете ее нам как пьесу без особенных претензий, просто мелодраматический случай, вроде жестоких произведений Сю, — то мы ничего не
говорим и останемся даже довольны: все-таки это лучше, нежели, например умильные представления г. Н. Львова и
графа Соллогуба, поражающие вас полным искажением понятий
о долге и чести.
Анна Петровна (смеется). Вы даже простого каламбура не можете сказать без злости. Злой вы человек. (Серьезно.) Не шутя,
граф, вы очень злы. С вами жить скучно и жутко. Всегда вы брюзжите, ворчите, все у вас подлецы и негодяи. Скажите мне,
граф, откровенно:
говорили вы когда-нибудь
о ком хорошо?
Боркин (серьезно). Но довольно. Давайте
говорить о деле. Будем рассуждать прямо, по-коммерчески. Отвечайте мне прямо, без субтильностей и без всяких фокусов: да или нет? Слушайте! (Указывает на
графа.) Вот ему нужны деньги, минимум три тысячи годового дохода. Вам нужен муж. Хотите быть графиней?
Авдотья Назаровна. За делом, батюшка! (
Графу.) Дело вас касающее, ваше сиятельство. (Кланяется.) Велели кланяться и
о здоровье спросить… И велела она, куколочка моя, сказать, что ежели вы нынче к вечеру не приедете, то она глазочки свои проплачет. Так,
говорит, милая, отзови его в стороночку и шепни на ушко по секрету. А зачем по секрету? Тут всё люди свои. И такое дело, не кур крадем, а по закону да по любви, по междоусобному согласию. Никогда, грешница, не пью, а через такой случай выпью!
Граф, к чести его сказать, умел слушать и умел понимать, что интересует человека. Княгиня находила удовольствие
говорить с ним
о своих надеждах на Червева, а он не разрушал этих надежд и даже частью укреплял их. Я уверена, что он в этом случае был совершенно искренен. Как немец, он мог интриговать во всем, что касается обихода, но в деле воспитания он не сказал бы лживого слова.
Бабушка никогда и никому не
говорила о сделанном ей
графом предложении, а
графу, кажется, не могло прийти желания об этом рассказывать, но тем не менее Ольга Федотовна все это знала, и когда я ее спрашивала: откуда ей были известны такие тайности? она обыкновенно только сердилась и раз даже пригрозила мне, что если я еще буду ей этим докучать, то она мне больше ничего не скажет.
Но грозный для всех
граф был отнюдь не таков по отношению к княгине; до нее один за другим доходили слухи, что он
о ней очень любопытствует, и сам с величайшим почтением
говорил о ней и с губернатором и в дворянском собрании.
— Ну, если,
граф, вы непременно этого хотите, то, конечно, я должен… я не могу отказать вам. Уезжайте же скорее отсюда, господин Данвиль; советую вам быть вперед осторожнее: император никогда не любил шутить военной дисциплиною, а теперь сделался еще строже.
Говорят, он беспрестанно сердится; эти проклятые русские выводят его из терпения. Варвары! и не думают
о мире! Как будто бы война должна продолжаться вечно. Прощайте, господа!
Швейцар или,
говоря точнее, переодетый больничный сторож, хоть господа и кушали, пошел и отрапортовал, что приехал какой-то
граф просить
о чем-то!..
Хвостиков поставлен был в затруднительное положение. Долгов действительно
говорил ему, что он намерен писать
о драме вообще и драме русской в особенности, желая в статье своей доказать… — Но что такое доказать, —
граф совершенно не понял. Он был не склонен к чересчур отвлеченному мышлению, а Долгов в этой беседе занесся в самые высшие философско-исторические и философско-эстетические сферы.
Граф Хвостиков мысленно пожал плечами: Бегушев ему казался робким мальчишкой… школьником; да и Домна Осиповна была ему странна: когда он
говорил с нею в кадрили
о Бегушеве или, лучше сказать, объяснял ей, что Бегушев любит ее до сих пор без ума, она слушала его внимательно, но сама не проговорилась ни в одном слове.
— Непременно зайду!.. Я сам это думал! — подхватил
граф, хотя вовсе не думал этого делать, — на том основании, что он еще прежде неоднократно забегал к Домне Осиповне, заводил с ней разговор
о Бегушеве, но она ни звука не произносила при этом: тяжело ли ей было
говорить о нем или просто скучно, —
граф не знал, как решить!
— Тут, главное, то досадно, — продолжал Тюменев, — что у этого кухонного генерала половина чиновников хуже
графа, а он еще ломается, благородничает!.. Впрочем, будем
говорить о чем-нибудь более приятном… Скажи, madame Мерову ты хорошо знаешь? — заключил он.
— Не может быть!.. Вы так еще молоды; конечно, вы с ним недолго жили, и какая, я думаю, это была для вас потеря! — То, что
о Меровой
говорила прислуга, Аделаида Ивановна с первого же взгляда на нее отвергла. — Но где же вы жили?..
Граф ни разу не
говорил мне, что у него есть дочь, и такая еще прелестная!
Помню, что однажды у Павловых я встретил весьма благообразного иностранного немецкого
графа, который, вероятно, узнав, что я
говорю по-немецки, невзирая на свои почтенные лета, подсел ко мне и с видимым удовольствием стал на чужбине
говорить о родной литературе.
Он вообще не любил терять праздных слов. Он принадлежал скорее к числу лиц думающих, мыслящих, — хотя, надо сказать, трудно было сделать заключение
о точном характере его мыслей, так как он больше ограничивался намеками на различные идеи, чем на их развитие. При малейшем противоречии
граф чаще всего останавливался даже на полумысли и как бы
говорил самому себе: «Не ст́оит!» Он обыкновенно отходил в сторону, нервно пощипывая жиденькие усы и погружаясь в грустную задумчивость.
—
О чем это
говорит граф с Анной Павловной? — шепнула, обращаясь к мужу, Уситкова, немного тупая на ухо.
Граф посмотрел на нее: не совсем скромное и хорошего тона кокетство ее, благодаря красивой наружности, начинало ему нравиться. В подобных разговорах день кончился.
Граф уехал поздно. Он
говорил по большей части со вдовою. Предпочтение, которое оказал Сапега Клеопатре Николаевне, не обидело и не удивило прочих дам, как случилось это после оказанного им внимания Анне Павловне. Все давно привыкли сознавать превосходство вдовы. Она уехала вскоре после
графа, мечтая
о завтрашнем его визите.
— Вы очень снисходительны, сударыня, — сказал
граф с улыбкою, — мы
говорили о весьма скучном для молодой дамы предмете.
— Тише, бога ради, тише, — начал
граф, — я пришел к вам
говорить, я буду
говорить о Валерьяне Александрыче, я
о нем вам скажу.
Мановский, все это, кажется, заметивший, сейчас же подошел с разговором к дамам, а мужчины, не осмеливаясь
говорить с
графом, расселись по уголкам. Таким образом, Сапега опять заговорил с Анной Павловной. Он рассказывал ей
о Петербурге, припомнил с нею старых знакомых, описывал успехи в свете ее сверстниц. Так время прошло до обеда. За столом
граф поместился возле хозяйки. Мановский продолжал занимать прочих гостей.
—
Граф Сапега приехал, друг вашего отца, будьте с ним полюбезнее, он человек богатый, — сказал он Анне Павловне. Та пошла. Приезд
графа ее несколько обрадовал. Она помнила, что отец часто
говорил о добром
графе, которого он пользовался некоторой дружбой и который даже сам бывал у них в доме.
Павел Григ<орич> (с холодной улыбкой). Довольно об этом. Кто из нас прав или виноват, не тебе судить. Через час приходи ко мне в кабинет: там я тебе покажу недавно присланные бумаги, которые касаются до тебя… Также тебе дам я прочитать письмо от
графа, насчет определения в службу. И еще прошу тебя не
говорить мне больше ничего
о своей матери — я прошу, когда могу приказывать! (Уходит.) (Владимир долго смотрит ему вслед.)
Приказчики,
графы, князья, камер-лакеи, кухмистеры, актеры и купцы именитые — словом, всякого звания и всякой породы были у Домны Платоновны знакомые, а что про женский пол, так
о нем и
говорить нечего.
Мне
граф говорил о тебе, что ты деловой и усердный чиновник, старайся вперед заслуживать такой отзыв“.
Тогда между военными ходили разные нелепые слухи
о Сакене: одни
говорили, будто он имеет видения и знает от ангела — когда надо начинать бой; другие рассказывали вещи еще более чудные, а полковой казначей, имевший большой круг знакомства с купцами, уверял, будто Филарет московский
говорил графу Протасову: «Если я умру, то Боже вас сохрани, не делайте обер-прокурором Муравьева, а митрополитом московским — киевского ректора (Иннокентия Борисова).
Граф. Я хотел с вами
поговорить по поводу глупых газетных статей, которые опять стали появляться
о калишинском деле.
«Но,
говорит,
говорили вы когда-нибудь с самим
графом о вашем желании занять его место?» Я
говорю, что я никак не мог с ним
говорить об этом, потому что оба мы так близко заинтересованы в этом случае.