Неточные совпадения
— Вы не можете представить себе, что такое письма солдат
в деревню, письма деревни на фронт, —
говорил он вполголоса, как бы сообщая секрет. Слушал его профессор-зоолог, угрюмый человек, смотревший на Елену хмурясь и с явным недоумением, точно он затруднялся определить ее место среди животных. Были еще двое знакомых Самгину — лысый, чистенький старичок, с орденом и длинной поповской фамилией, и пышная томная дама, актриса
театра Суворина.
Все, что
говорил Турчанинов, он
говорил совершенно серьезно, очень мило и тем тоном, каким
говорят молодые учителя, первый раз беседуя с учениками старших классов. Между прочим, он сообщил, что
в Париже самые лучшие портные и самые веселые
театры.
Пили чай со сливками, с сухарями и, легко переходя с темы на тему,
говорили о книгах,
театре, общих знакомых. Никонова сообщила: Любаша переведена из больницы
в камеру, ожидает, что ее скоро вышлют. Самгин заметил: о партийцах, о революционной работе она
говорит сдержанно, неохотно.
— Только, наверное, отвергнете, оттолкнете вы меня, потому что я — человек сомнительный, слабого характера и с фантазией, а при слабом характере фантазия — отрава и яд, как вы знаете. Нет, погодите, — попросил он, хотя Самгин ни словом, ни жестом не мешал ему
говорить. — Я давно хотел сказать вам, — все не решался, а вот на днях был
в театре, на модной этой пиесе, где показаны заслуженно несчастные люди и бормочут черт знает что, а между ними утешительный старичок врет направо, налево…
Артисты
в театрах говорили какие-то туманные, легкие слова о любви, о жизни.
Хотя кашель мешал Дьякону, но
говорил он с великой силой, и на некоторых словах его хриплый голос звучал уже по-прежнему бархатно. Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная картина: ночь, широчайшее поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров идет во главе тысяч крестьян этот яростный человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин видел и то, что слушатели, переглядываясь друг с другом, похожи на зрителей
в театре, на зрителей, которым не нравится приезжий гастролер.
— Ты послушал бы, как он читает монолог Гамлета или Антония. Первоклассный артист.
Говорят, Суворин звал его
в свой
театр на любых условиях.
— Посмотрим, —
говорила тетка. — Поедем, Оленька,
в театр? —
говорила тетка, — давно кричат об этой пьесе.
Он уж не видел, что делается на сцене, какие там выходят рыцари и женщины; оркестр гремит, а он и не слышит. Он озирается по сторонам и считает, сколько знакомых
в театре: вон тут, там — везде сидят, все спрашивают: «Что это за господин входил к Ольге
в ложу?..» — «Какой-то Обломов!» —
говорят все.
Меня решительно начинает коробить, коробить физически, даже
в таких местах, как
в театре, а уж не
говорю в частных домах.
Уезжая, она сказала ему, что всегда готова служить ему чем может, и просила его приехать к ней завтра вечером непременно, хоть на минуту,
в театр, что ей нужно еще
поговорить с ним об одной важной вещи.
— Ну, батенька, можно сказать, что вы прошли хорошую школу… —
говорил задумчиво Веревкин. — Что бы вам явиться к нам полгодом раньше?.. А вы какие роли играли
в театре?
Когда
в губернском городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие жизни, то местные жители, как бы оправдываясь,
говорили, что, напротив,
в С. очень хорошо, что
в С. есть библиотека,
театр, клуб, бывают балы, что, наконец, есть умные, интересные, приятные семьи, с которыми можно завести знакомства. И указывали на семью Туркиных как на самую образованную и талантливую.
И когда, сообразивши все приметы
в театре, решили, что, должно быть, мать этой девушки не
говорит по — французски, Жюли взяла с собою Сержа переводчиком.
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши
в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как
говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера
в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно
говорить, вы имеете характер, — и
в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
«Где другие? —
говорит светлая царица, — они везде; многие
в театре, одни актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные рассеялись по аудиториям, музеям, сидят
в библиотеке; иные
в аллеях сада, иные
в своих комнатах или чтобы отдохнуть наедине, или с своими детьми, но больше, больше всего — это моя тайна.
Вечером я был
в небольшом, грязном и плохом
театре, но я и оттуда возвратился взволнованным не актерами, а публикой, состоявшей большей частью из работников и молодых людей;
в антрактах все
говорили громко и свободно, все надевали шляпы (чрезвычайно важная вещь, — столько же, сколько право бороду не брить и пр.).
— Ах, не
говорите! девушки ведь очень хитры. Может быть, они уж давно друг друга заметили;
в театре,
в собрании встречались, танцевали, разговаривали друг с другом, а вам и невдомек. Мы, матери, на этот счет просты. Заглядываем бог знает
в какую даль, а что у нас под носом делается, не видим. Оттого иногда…
На другой день вся Москва только и
говорила об этом дьявольском поезде. А через несколько дней брандмайор полковник Потехин получил предписание, заканчивавшееся словами: «…строжайше воспрещаю употреблять пожарных
в театрах и других неподходящих местах. Полковник Арапов».
Иногда называл себя
в третьем лице, будто не о нем речь. Где
говорит, о том и вспоминает:
в трактире — о старых трактирах, о том, кто и как пил, ел;
в театре в кругу актеров — идут воспоминания об актерах, о
театре. И чего-чего он не знал! Кого-кого он не помнил!
— Да ведь он же режиссер. Ну, пришлют ему пьесу для постановки
в театре, а он сейчас же за мной. Прихожу к нему тайком
в кабинет. Двери позатворяет, слышу —
в гостиной знакомые голоса, товарищи по сцене там, а я, как краденый. Двери кабинета на ключ. Подает пьесу — только что с почты — и
говорит...
Но все окружающие
говорят, что Андрей Титыч — умный, и он даже сам так разумно рассуждает о своем брате: «Не пускают, —
говорит, — меня
в театр; ту причину пригоняют, что у нас один брат помешанный от
театру; а он совсем не от
театру, — так, с малолетства заколотили очень»…
— Н-ничего! Н-н-ничего! Как есть ничего! — спохватился и заторопился поскорее чиновник, — н-никакими то есть деньгами Лихачев доехать не мог! Нет, это не то, что Арманс. Тут один Тоцкий. Да вечером
в Большом али во Французском
театре в своей собственной ложе сидит. Офицеры там мало ли что промеж себя
говорят, а и те ничего не могут доказать: «вот, дескать, это есть та самая Настасья Филипповна», да и только, а насчет дальнейшего — ничего! Потому что и нет ничего.
— Видите ли вы эти освещенные бельэтажи, —
говорил генерал, — здесь всё живут мои товарищи, а я, я из них наиболее отслуживший и наиболее пострадавший, я бреду пешком к Большому
театру,
в квартиру подозрительной женщины!
Медвежонок, разумеется, тотчас был истреблен, а Пушкин при этом случае, не обинуясь,
говорил: «Нашелся один добрый человек, да и тот медведь!» Таким же образом он во всеуслышание
в театре кричал: «Теперь самое безопасное время — по Неве идет лед».
— Ох! Ч!то вы мне будете
говорить? Замечательный город! Ну, совсем европейский город. Если бы вы знали, какие улицы, электричество, трамваи,
театры! А если бы вы знали, какие кафешантаны! Вы сами себе пальчики оближете. Непременно, непременно советую вам, молодой человек, сходите
в Шато-де-Флер,
в Тиволи, а также проезжайте на остров. Это что-нибудь особенное. Какие женщины, ка-ак-кие женщины!
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже был
в доме
театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем
говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером
в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать только одно, что он целый день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
— Так что же вы
говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете ли вы то, что
в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя — ходить
в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный
театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам
в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
Об этом именно и упрашивал его,
говоря с ним
в театре, Плавин.
— А как жених узнает и скажет: «Зачем вы со студентами
театр играете?» Он и то уж Каролине Карловне
говорил: «Зачем это она живет
в номерах со студентами?»
— Для чего это какие-то дураки выйдут, болтают между собою разный вздор, а другие дураки еще деньги им за то платят?.. —
говорил он,
в самом деле решительно не могший во всю жизнь свою понять — для чего это люди выдумали
театр и
в чем тут находят удовольствие себе!
— Ну, если завтра, так это еще ничего. Я бы и не знала, да сынишко у меня гимназист был
в театре и
говорит мне: «
В театре,
говорит, маменька, был сочинитель Вихров и
в ложе сидел у губернатора!» Ах, думаю, сокол ясный, опять к нам прилетел, сегодня пошла да и отыскала.
Бездарнее и отвратительнее сыграть эту роль было невозможно, хотя артист и старался
говорить некоторые характерные фразы громко, держал известным образом по-купечески большой палец на руке, ударял себя при патетических восклицаниях
в грудь и прикладывал
в чувствительных местах руку к виску; но все это выходило только кривляканьем, и кривляканьем самой грубой и неподвижной натуры, так что артист, видимо, родился таскать кули с мукою, но никак уж не на
театре играть.
— Вот это и я всегда
говорю! — подхватил вдруг полковник, желавший на что бы нибудь свести разговор с
театра или с этого благованья, как называл он сие не любимое им искусство. — Александра Ивановича хоть
в серый армяк наряди, а все будет видно, что барин!
— Но мне некогда, у меня другого дела много, —
говорил Вихров не таким уж решительным голосом: актерская жилка
в нем
в самом деле заговорила; при одном слове «
театр» у него как будто бы что-то ударило
в голову и екнуло
в сердце.
— Приличия-с? вы не знаете, что такое приличия-с? Приличия — это, государь мой, основы-с! приличия — это краеугольный камень-с. Отбросьте приличия — и мы все очутимся
в анатомическом
театре… que dis-je! [что я
говорю! (франц.)] не
в анатомическом
театре — это только первая ступень! — а
в воронинских банях-с! Вот что такое эти «приличия», о которых вы изволите так иронически выражаться-с!
Я знал, например, много таких карьеристов, которые, никогда не читав ни одной русской книги и получив научно-литературное образование
в театре Берга, так часто и так убежденно повторяли:"la litterature russe — parlez moi de Гa!"[не
говорите мне о русской литературе! (франц.)] или «ah! si l'on me laissait faire, elle n'y verrait que du feu, votre charmante litterature russe!» [ах, будь это
в моей власти, я бы сжег ее, вашу очаровательную русскую литературу! (франц.)] — что люди, даже более опытные, но тоже ничего не читавшие и получившие научно-литературное образование
в танцклассе Кессених, [Танцкласс этот был знаменит
в сороковых годах и помещался
в доме Тарасова, у Измайловского моста.
Тебеньков
говорил так убедительно и
в то же время так просто и мило, что мне оставалось только удивляться: где почерпнул он такие разнообразные сведения о Тауте, Фрине и Клеопатре и проч.? Ужели всё
в том же
театре Берга, который уже столь многим из нас послужил отличнейшею воспитательной школой?
— Твое желание исполнилось, —
говорил Прейн, отыскав Лушу
в театре, — Платона Васильевича мы покончили совсем…
— Отвыкла. Ничто не интересует.
Говорю вам, совсем одичала.
В театр изредка
в воскресенье схожу — и будет! А вы?
—
Говорили, разумеется, что ты взяток не берешь, что человек очень умный, знающий, но деспот и строгий без милосердия… Что общество ты ненавидишь и что
в театре ты, вероятно, ни разу не будешь, потому что предпочитаешь казни на площади сценическим представлениям; словом, все похвалы были очень серьезные, а обвинения — сущий вздор, на который я тебе советую не обращать никакого внимания, — присовокупила Настенька, снова заметив, что последние слова были неприятны Калиновичу.
Если б я, например, на фортепьяно захотела играть, я уверена, что он ничего бы не сказал, потому что это принято и потому что княжны его играют; но за то только, что я смела пожелать играть на
театре, он две недели
говорит мне колкости и даже
в эту ужасную для меня минуту не забыл укорить!
Всегда с ней
в театре; я же,
говорит, и ложу достану, иногда бог знает с какими хлопотами, а он
в ней и заседает».
Москвичи
говорили про него, что он уважает только двух человек на свете: дирижера Большого
театра, строптивого и властного Авранека, а затем председателя немецкого клуба, фон Титцнера, который
в честь компатриота и сочлена выписывал колбасу из Франкфурта и черное пиво из Мюнхена.
— За это ничего!.. Это каламбур, а каламбуры великий князь сам отличные
говорит… Каратыгин Петр [Каратыгин Петр Андреевич (1805—1879) — актер и водевилист.] не то еще сказал даже государю… Раз Николай Павлович и Михаил Павлович пришли
в театре на сцену… Великий князь что-то такое сострил. Тогда государь обращается к Каратыгину и
говорит: «Брат у тебя хлеб отбивает!» — «Ничего, ваше величество, — ответил Каратыгин, — лишь бы только мне соль оставил!»
— Кучер
говорил, что ему приказано карету заложить
в театр-с!
Туда
в конце тридцатых и начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз собирал около себя кружок и начинал обыкновенно расточать целые фейерверки своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику, сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал
в этой кофейной вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным любителям, что
театр — не пустая забава, а место поучения, а потому каждый драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и Михайла Семенович Щепкин,
говоря, что искусство должно быть добросовестно исполняемо, на что Ленский [Ленский Дмитрий Тимофеевич, настоящая фамилия Воробьев (1805—1860), — актер и драматург-водевилист.], тогдашний переводчик и актер, раз возразил ему: «Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они не шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!» — «Действительно, необходимо и другое, — повторил лукавый старик, — но часто случается, что у художника ни того, ни другого не бывает!» На чей счет это было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением самого Ленского, рассмеялись.
Прямо из трактира он отправился
в театр, где, как нарочно, наскочил на Каратыгина [Каратыгин Василий Андреевич (1802—1853) — трагик, актер Александринского
театра.]
в роли Прокопа Ляпунова [Ляпунов Прокопий Петрович (ум.
в 1611 г.) — сподвижник Болотникова
в крестьянском восстании начала XVII века,
в дальнейшем изменивший ему.], который
в продолжение всей пьесы
говорил в духе патриотического настроения Сверстова и, между прочим, восклицал стоявшему перед ним кичливо Делагарди: «Да знает ли ваш пресловутый Запад, что если Русь поднимется, так вам почудится седое море!?» Ну, попадись
в это время доктору его gnadige Frau с своим постоянно антирусским направлением, я не знаю, что бы он сделал, и не ручаюсь даже, чтобы при этом не произошло сцены самого бурного свойства, тем более, что за палкинским обедом Сверстов выпил не три обычные рюмочки, а около десяточка.
Напоминание о народной глупости внесло веселую и легкую струю
в наш разговор. Сначала
говорили на эту тему члены комиссии, а потом незаметно разразились и мы, и минут с десять все хором повторяли: ах, как глуп! ах, как глуп! Молодкин же, воспользовавшись сим случаем, рассказал несколько сцен из народного быта, право, ничуть не уступавших тем, которыми утешается публика
в Александрийском
театре.
И вот он выступает, как,
говорят, выступали
в старину на
театрах классические герои: ступит длинный шаг и, еще не придвинув другой ноги, вдруг остановится, откинет назад весь корпус, голову, гордо поглядит кругом, и — ступит другой шаг.