Неточные совпадения
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный
совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни
на кого… я
говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается
на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его
совета, он даже твердо решился
на это; но когда он увидел брата, послушал его разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что не может почему-то начать
говорить с братом о своем решении жениться.
Сергей Иванович посоветовал ему пройти во второй класс
поговорить самому с ними.
На следующей станции Катавасов и исполнил этот
совет.
Так не переставая
говорили об Алексее Александровиче, осуждая его и смеясь над ним, между тем как он, заступив дорогу пойманному им члену Государственного
Совета и ни
на минуту не прекращая своего изложения, чтобы не упустить его, по пунктам излагал ему финансовый проект.
Не
говоря уже о разногласиях, свойственных всем
советам, во мнении собравшихся обнаружилась какая-то даже непостижимая нерешительность: один
говорил, что Чичиков делатель государственных ассигнаций, и потом сам прибавлял: «а может быть, и не делатель»; другой утверждал, что он чиновник генерал-губернаторской канцелярии, и тут же присовокуплял: «а впрочем, черт его знает,
на лбу ведь не прочтешь».
— Позвольте вам доложить, Петр Александрыч, что как вам будет угодно, а в
Совет к сроку заплатить нельзя. Вы изволите
говорить, — продолжал он с расстановкой, — что должны получиться деньги с залогов, с мельницы и с сена… (Высчитывая эти статьи, он кинул их
на кости.) Так я боюсь, как бы нам не ошибиться в расчетах, — прибавил он, помолчав немного и глубокомысленно взглянув
на папа.
— Да вы
на сей раз Алене Ивановне ничего не говорите-с, — перебил муж, — вот мой совет-с, а зайдите к нам не просясь. Оно дело выгодное-с. Потом и сестрица сами могут сообразить.
—
Говорил? Забыл. Но тогда я не мог
говорить утвердительно, потому даже невесты еще не видал; я только намеревался. Ну, а теперь у меня уж есть невеста, и дело сделано, и если бы только не дела, неотлагательные, то я бы непременно вас взял и сейчас к ним повез, — потому я вашего
совета хочу спросить. Эх, черт! Всего десять минут остается. Видите, смотрите
на часы; а впрочем, я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то, в своем то есть роде, — куда вы? Опять уходить?
Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Медведя толк ногой:
«Смотри-ка»,
говорит: «кум милый мой!
Что́ это там за рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы
на неё хоть чуть была похожа.
А, ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть». —
«Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль
на себя, кума, оборотиться?»
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин
совет лишь попусту пропал.
Но, находясь в грязненькой, полутемной комнате регистратуры, он увидел пред собой розовощекого маленького старичка, старичок весело улыбался, ходил
на цыпочках и симпатично
говорил мягким тенорком. Самгин не мог бы объяснить, что именно заставило его попробовать устойчивость старичка. Следуя
совету Марины, он сказал, что занимается изучением сектантства. Старичок оказался не трудным, — внимательно выслушав деловое предложение, он сказал любезно...
Говоря, он пристально, с улыбочкой, смотрел
на Лидию, но она не замечала этого, сбивая наплывы
на свече ручкой чайной ложки. Доктор дал несколько
советов, поклонился ей, но она и этого не заметила, а когда он ушел, сказала, глядя в угол...
— Отцы и деды не глупее нас были, —
говорил он в ответ
на какие-нибудь вредные, по его мнению,
советы, — да прожили же век счастливо; проживем и мы; даст Бог, сыты будем.
Говорили, что прежде он давал какие-то где-то
советы и однажды как-то слишком уж отличился в одном возложенном
на него поручении.
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили, что им пора ехать в Едо. По некоторым вопросам они просили отсрочки, опираясь
на то, что у них скончался государь, что новый сиогун очень молод и потому ему предстоит сначала показать в глазах народа уважение к старым законам, а не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее нужно ему,
говорили они, собрать
на совет всех своих удельных князей, а их шестьдесят человек.
— А знаете, какой
совет она мне дала
на прощанье? «Вы,
говорит, теперь отдохните немного и дайте отдохнуть другим. Через год конкурс должен представить отчет в опеку, тогда вы их и накроете… Наверно, хватят большой куш с радости!» Каково сказано!.. Ха-ха… Такая политика в этой бабенке — уму помраченье! Недаром миллионными делами орудует.
— Как тертый калач могу вам дать один золотой
совет: никогда не обращайте внимания
на то, что
говорят здесь про людей за спиной.
Про старца Зосиму
говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него
совета и врачебного слова, до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда
на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово.
— Сударыня, сударыня! — в каком-то беспокойном предчувствии прервал опять Дмитрий Федорович, — я весьма и весьма, может быть, последую вашему
совету, умному
совету вашему, сударыня, и отправлюсь, может быть, туда…
на эти прииски… и еще раз приду к вам
говорить об этом… даже много раз… но теперь эти три тысячи, которые вы так великодушно… О, они бы развязали меня, и если можно сегодня… То есть, видите ли, у меня теперь ни часу, ни часу времени…
— А извольте, сударь, уметь со мной
говорить, если еще не научены, я вам не ты, не извольте тыкать-с, да и
советы на другой раз сберегите… — свирепо отрезал вдруг Мите Маврикий Маврикиевич, точно обрадовался сердце сорвать.
Чжан Бао советовал вернуться назад,
на Билимбе, и постараться дойти до зверовых фанз.
Совет его был весьма резонным, и потому мы в тот же день пошли обратно. Еще утром
на перевале красовалось облако тумана. Теперь вместо него через хребет ползли тяжелые тучи. Дерсу и Чжан Бао шли впереди. Они часто поглядывали
на небо и о чем-то
говорили между собой. По опыту я знал, что Дерсу редко ошибается, и если он беспокоится, то, значит, тому есть серьезные основания.
Вечером я сидел с Дерсу у костра и беседовал с ним о дальнейшем маршруте по реке Лефу. Гольд
говорил, что далее пойдут обширные болота и бездорожье, и советовал плыть
на лодке, а лошадей и часть команды оставить в Ляличах.
Совет его был вполне благоразумный. Я последовал ему и только изменил местопребывание команды.
Пошли дальше. Теперь Паначев шел уже не так уверенно, как раньше: то он принимал влево, то бросался в другую сторону, то заворачивал круто назад, так что солнце, бывшее дотоле у нас перед лицом, оказывалось назади. Видно было, что он шел наугад. Я пробовал его останавливать и расспрашивать, но от этих расспросов он еще более терялся. Собран был маленький
совет,
на котором Паначев
говорил, что он пройдет и без дороги, и как подымется
на перевал и осмотрится, возьмет верное направление.
— О ком она
говорит? — закричал Сенатор. — А? Как это вы, сестрица, позволяете, чтоб эта, черт знает кто такая, при вас так
говорила о дочери вашего брата? Да и вообще, зачем эта шваль здесь? Вы ее тоже позвали
на совет? Что она вам — родственница, что ли?
— Это-то и прекрасно, — сказал он, пристально посмотревши
на меня, — и не знайте ничего. Вы меня простите, а я вам дам
совет: вы молоды, у вас еще кровь горяча, хочется
поговорить, это — беда; не забудьте же, что вы ничего не знаете, это единственный путь спасения.
В тот день, когда произошла история с дыркой, он подошел ко мне
на ипподроме за
советом: записывать ли ему свою лошадь
на следующий приз, имеет ли она шансы?
На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня в своем экипаже до дому. Я отказывался,
говоря, что еду
на Самотеку, а это ему не по пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал в своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
— Молчать… Я
говорю: тай — ные сборы, потому что вы о них ничего не сказали мне, вашему директору… Я
говорю: незаконные, потому… — он выпрямился
на стуле и продолжал торжественно: — …что
на — ло — ги устанавливаются только государственным
советом… Знаете ли вы, что если бы я дал официальный ход этому делу, то вы не только были бы исключены из гимназии, но… и отданы под суд…
— Разве
на одну секунду… Я пришел за
советом. Я, конечно, живу без практических целей, но, уважая самого себя и… деловитость, в которой так манкирует русский человек,
говоря вообще… желаю поставить себя, и жену мою, и детей моих в положение… одним словом, князь, я ищу
совета.
Исполнение своего намерения Иван Петрович начал с того, что одел сына по-шотландски; двенадцатилетний малый стал ходить с обнаженными икрами и с петушьим пером
на складном картузе; шведку заменил молодой швейцарец, изучивший гимнастику до совершенства; музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло, по
совету Жан-Жака Руссо, и геральдика, для поддержания рыцарских чувств, — вот чем должен был заниматься будущий «человек»; его будили в четыре часа утра, тотчас окачивали холодной водой и заставляли бегать вокруг высокого столба
на веревке; ел он раз в день по одному блюду; ездил верхом, стрелял из арбалета; при всяком удобном случае упражнялся, по примеру родителя, в твердости воли и каждый вечер вносил в особую книгу отчет прошедшего дня и свои впечатления, а Иван Петрович, с своей стороны, писал ему наставления по-французски, в которых он называл его mon fils [Мой сын (фр.).] и
говорил ему vous.
Паншин оживился по уходе Лаврецкого; он начал давать
советы Гедеоновскому, насмешливо любезничал с Беленицыной и, наконец, спел свой романс. Но с Лизой он
говорил и глядел
на нее по-прежнему: значительно и немного печально.
Она уходит
на чердак, запирается там, не переставая плачет, проклинает самое себя, рвет
на себе волосы, не хочет слышать никаких
советов и
говорит, что смерть для нее остается единственным утешением после потери любимой госпожи.
— В четверг… муж будет в
совете и потом в клубе обедать… я буду целый день одна… —
говорила Мари, как бы и не глядя
на Вихрова и как бы
говоря самую обыкновенную вещь.
— Стар-то я стар, больно уж стар, оттого, мол, и речи таки
говорю… Ну, Нилушко, делай, как тебе разум указывает, а от меня вам
совет такой: как станут
на дворе сумеречки, вынесите вы эту Оринушку полегоньку за околицу… все одно преставляться-то ей, что здесь, что в поле…
Начался у нас
совет. Сколько ни отстаивал Асаф свою правду, а Мартемьян перемог. Крупненько-таки они, сударь,
поговорили, и если б не я, так, может, этот Мартемьяшка, сосуд сатанин, и руку бы
на старика поднял.
— Возьмите, — сказал он, — историю себе наживете. С сильным не борись! и пословица так
говорит. Еще скажут, что кобенитесь, а он и невесть чего наплетет. Кушайте
на здоровье! Не нами это заведено, не нами и кончится. Увидите, что ежели вы последуете моему
совету, то и прочие миряне дружелюбнее к вам будут.
«Тьфу вы, подлецы!» — думаю я себе и от них отвернулся и
говорить не стал, и только порешил себе в своей голове, что лучше уже умру, а не стану, мол, по вашему
совету раскорякою
на щиколотках ходить; но потом полежал-полежал, — скука смертная одолела, и стал прионоравливаться и мало-помалу пошел
на щиколотках ковылять. Но только они надо мной через это нимало не смеялись, а еще
говорили...
Как бы то ни было, но для нас, мужей
совета и опыта, пустяки составляют тот средний жизненный уровень, которому мы фаталистически подчиняемся. Я не
говорю, что тут есть сознательное"примирение", но в существовании"подчинения"сомневаться не могу. И благо нам. Пустяки служат для нас оправданием в глазах сердцеведцев; они представляют собой нечто равносильное патенту
на жизнь, и в то же время настолько одурманивают совесть, что избавляют от необходимости ненавидеть или презирать…
— Все. Как она любит тебя! Счастливец! Ну, вот ты все плакал, что не находишь страсти: вот тебе и страсть: утешься! Она с ума сходит, ревнует, плачет, бесится… Только зачем вы меня путаете в свои дела? Вот ты женщин стал навязывать мне
на руки. Этого только недоставало: потерял целое утро с ней. Я думал, за каким там делом: не имение ли хочет заложить в Опекунский
совет… она как-то
говорила… а вот за каким: ну дело!
Я предсказал тебе, что ты не привыкнешь к настоящему порядку вещей, а ты понадеялся
на мое руководство, просил
советов…
говорил высоким слогом о современных успехах ума, о стремлениях человечества… о практическом направлении века — ну вот тебе!
Призвали
на совет и Улитушку. Сначала об настоящем деле
поговорили, что и как, не нужно ли промывательное поставить, или моренковой мазью живот потереть, потом опять обратились к излюбленной теме и начали по пальцам рассчитывать — и все выходило именно как раз
на постный день! Евпраксеюшка алела как маков цвет, но не отнекивалась, а ссылалась
на подневольное свое положение.
— Ну-с, вот и приезжает он, отец Ахилла, таким манером ко мне в Плодомасово верхом, и становится
на коне супротив наших с сестрицей окошек, и зычно кричит: «Николаша! а Николаша!» Я думаю: господи, что такое? Высунулся в форточку, да и
говорю: «Уж не с отцом ли Савелием еще что худшее, отец дьякон, приключилось?» — «Нет,
говорят, не то, а я нужное дело к тебе, Николаша, имею. Я к тебе за
советом приехал».
Отставной прокурор выслушал его внимательно, понюхивая табачок из табакерки, украшенной изображением полногрудой нимфы, и искоса посматривая
на гостя своими лукавыми, тоже табачного цвету, глазками; выслушал и потребовал «большей определительности в изложении фактических данных»; а заметив, что Инсаров неохотно вдавался в подробности (он и приехал к нему скрепя сердце), ограничился
советом вооружиться прежде всего «пенёнзами» и попросил побывать в другой раз, «когда у вас, — прибавил он, нюхая табак над раскрытою табакеркою, — прибудет доверчивости и убудет недоверчивости (он
говорил на о).
В обхождении он кроток и как-то задумчиво-сдержан;
на исправника глядит благосклонно, как будто
говорит: «Это еще при мне началось!», с мировым судьей холодно-учтив, как будто
говорит: «По этому предмету я осмелился подать такой-то
совет!» В одежде своей он не придерживается никаких формальностей и предпочитает белый цвет всякому другому, потому что это цвет угнетенной невинности.
Хотелось бы ему что-то им высказать,
на что-то указать, дать какие-то полезные
советы; но когда он начинал
говорить, то неясно понимаемые им чувства и мысли не облекались в приличное слово, и ограничивался он обыкновенными пошлыми выражениями, тем не менее исполненными вечных нравоучительных истин, завещанных нам опытною мудростью давно живущего человечества и подтверждаемых собственным нашим опытом.
— Ту картину мою, которую вы видели у меня в Риме и одобряли, я кончаю!.. —
говорил художник, простодушно воображавший, что весь мир более всего озабочен его картиной. — Не заедете ли ко мне в мастерскую взглянуть
на нее… Я помню, какие прекрасные
советы вы мне давали.
Мне хочется
говорить о вас, дать вам несколько
советов: больше я ни
на что не годен…
— Вы мне
говорите, чтобы я утешилась, — начала она, и глаза ее заблестели сквозь слезы, — я не о том плачу, о чем вы думаете… Мне не то больно: мне больно то, что я в вас обманулась… Как! я прихожу к вам за
советом, и в какую минуту, и первое ваше слово: покориться… Покориться! Так вот как вы применяете
на деле ваши толкования о свободе, о жертвах, которые…
Ипполит. Дело обмозговано, страшного нет-с. Даже, может, с адвокатами
совет был. Действуй,
говорят, оправим. Но не беспокойтесь, я сейчас рассудил, что не ко времени мне деньги. Потому, все тлен. Мне уж теперь от вас ничего не нужно; будете силой навязывать, так не возьму. Во мне теперь одна отчаянность действует. Был человек, и вдруг стала земля… значит,
на что же деньги? Их с собой туда не возьмешь.
Кулыгин. А затем вечер проведем у директора. Несмотря
на свое болезненное состояние, этот человек старается прежде всего быть общественным. Превосходная, светлая личность. Великолепный человек. Вчера, после
совета, он мне
говорит: «Устал, Федор Ильич! Устал!» (Смотрит
на стенные часы, потом
на свои.) Ваши часы спешат
на семь минут. Да,
говорит, устал!
Наташа. А Ольги и Ирины до сих пор еще нет. Не пришли. Все трудятся, бедняжки. Ольга
на педагогическом
совете, Ирина
на телеграфе… (Вздыхает.) Сегодня утром
говорю твоей сестре: «Побереги,
говорю, себя, Ирина, голубчик». И не слушает. Четверть девятого,
говоришь? Я боюсь, Бобик наш совсем нездоров. Отчего он холодный такой? Вчера у него был жар, а сегодня холодный весь… Я так боюсь!
— Полноте, не клянитесь, я ведь знаю, вы способны вспыхнуть, как порох. Не осуждайте меня, если я так
говорю. Если б вы знали… У меня тоже никого нет, с кем бы мне можно было слово сказать, у кого бы
совета спросить. Конечно, не
на улице же искать советников, да вы исключение. Я вас так знаю, как будто уже мы двадцать лет были друзьями… Не правда ли, вы не измените?..