Неточные совпадения
«Вон где гнездится змея!» — думал опять,
глядя злобно
на ее окно с отдувающейся
занавеской.
Райский долго боролся, чтоб не
глядеть, наконец украдкой от самого себя взглянул
на окно Веры: там тихо, не видать ее самой, только лиловая
занавеска чуть-чуть колышется от ветра.
Он нарочно станет думать о своих петербургских связях, о приятелях, о художниках, об академии, о Беловодовой — переберет два-три случая в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет — Вера. Возьмет бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее лоб, нос, губы. Хочет выглянуть из окна в сад, в поле, а
глядит на ее окно: «Поднимает ли белая ручка лиловую
занавеску», как говорит справедливо Марк. И почем он знает? Как будто кто-нибудь подглядел да сказал ему!
Видно было, что
на набережную пустили весьма немногих: прочие
глядели с крыш, из-за
занавесок, провертя в них отверстия, с террас, с гор — отвсюду.
Занавеска отдернулась, и Алеша увидел давешнего врага своего, в углу, под образами,
на прилаженной
на лавке и
на стуле постельке. Мальчик лежал накрытый своим пальтишком и еще стареньким ватным одеяльцем. Очевидно, был нездоров и, судя по горящим глазам, в лихорадочном жару. Он бесстрашно, не по-давешнему,
глядел теперь
на Алешу: «Дома, дескать, теперь не достанешь».
На темную улицу
глядели окна, задернутые
занавесками.
Одним утром, не зная, что с собой делать, он лежал в своем нумере, опершись грудью
на окно, и с каким-то тупым и бессмысленным любопытством
глядел на улицу,
на которой происходили обыкновенные сцены: дворник противоположного дома, в ситцевой рубахе и в вязаной фуфайке, лениво мел мостовую; из квартиры с красными
занавесками, в нижнем этаже, выскочила, с кофейником в руках, растрепанная девка и пробежала в ближайший трактир за водой; прошли потом похороны с факельщиками, с попами впереди и с каретами назади, в которых мелькали черные чепцы и белые плерезы.
— Там жарко; лучше здесь посидим, потолкуем, — отвечал он
на приглашение кормилицы войти в избу. Кормилица была еще свежая и красивая женщина. В чертах лица ее и особенно в больших черных глазах было большое сходство с лицом барина. Она сложила руки под
занавеской и, смело
глядя на барина и беспрестанно виляя головой, начала говорить с ним...
И вот уже целый год ложе его в храме оставалось пустым. И напрасно пламенные глаза царицы жадно
глядели теперь
на неподвижные
занавески.
Надо мной было небо, казавшееся мне теперь неизмеримо глубоким, а над воротами, невдалеке,
на меня
глядели окна с
занавесками и цветами.
Когда проезжал губернатор, они жадно из-за
занавесок глядели на него; губернатор проезжал, и они снова возвращались к печке.
Глаза его, ласково
глядя поверх очков, переходили от окон с тюлевыми
занавесками к угловому образу, мирно освещенному розовой лампадкой, оттуда
на старенькую, купленную по случаю, но прочную мебель зеленого репса, потом
на блестящий восковым глянцем пол и
на мохнатый, сшитый из пестрых кусочков ковер, работы самого Ивана Вианорыча.
Пошел, — добрые люди дорогу показали; а жила она в конце города. Домик маленький, дверца низенькая. Вошел я к ссыльному-то к этому,
гляжу: чисто у него, комната светлая, в углу кровать стоит, и
занавеской угол отгорожен. Книг много,
на столе,
на полках… А рядом мастерская махонькая, там
на скамейке другая постель положена.
Поехали. По городу проезжали, — все она в окна кареты
глядит, точно прощается либо знакомых увидеть хочет. А Иванов взял да
занавески опустил — окна и закрыл. Забилась она в угол, прижалась и не
глядит на нас. А я, признаться, не утерпел-таки: взял за край одну
занавеску, будто сам поглядеть хочу, — и открыл так, чтобы ей видно было… Только она и не посмотрела — в уголку сердитая сидит, губы закусила… В кровь, так я себе думал, искусает.
Один остался в светелке Петр Степаныч. Прилег
на кровать, но, как и прошлую ночь, сон не берет его… Разгорелась голова, руки-ноги дрожат, в ушах трезвон, в глазах появились красные круги и зеленые… Душно… Распахнул он миткалевые
занавески, оконце открыл. Потянул в светлицу ночной холодный воздух, но не освежил Самоквасова. Сел у окна Петр Степаныч и, глаз не спуская, стал
глядеть в непроглядную темь. Замирает, занывает, ровно пойманный голубь трепещет его сердце. «Не добро вещует», — подумал Петр Степаныч.
А он, все мечтая,
на окна
глядит, со страстным замираньем сердца помышляя: вот, вот колыхнется в окне
занавеска, вот появится милый образ, вот увидит он цветущую красой невесту… «А как хороша была она тогда! — продолжал мечтать Петр Степаныч. — Горячие лобзанья! Пыл страстной любви!.. И потом… такая тихая, безответная, безмолвная… Краса-то какая в разгоревшихся ланитах…»