Неточные совпадения
Хлестаков (рисуется).А
ваши глаза лучше, нежели важные дела… Вы никак не можете мне помешать, никаким образом не можете; напротив того, вы можете принесть удовольствие.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в
глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь
ваша…
— Вы желаете, — не поднимая
глаз, отвечал адвокат, не без удовольствия входя в тон речи своего клиента, — чтобы я изложил вам те пути, по которым возможно исполнение
вашего желания.
— Здесь Христос невидимо предстоит, принимая
вашу исповедь, — сказал он, указывая на Распятие. — Веруете ли вы во всё то, чему учит нас Святая Апостольская Церковь? — продолжал священник, отворачивая
глаза от лица Левина и складывая руки под эпитрахиль.
— Князь Александр Щербацкий, — сказала мадам Шталь, поднимая на него свои небесные
глаза, в которых Кити заметила неудовольствие. — Очень рада. Я так полюбила
вашу дочь.
— Не вы совершили тот высокий поступок прощения, которым я восхищаюсь и все, но Он, обитая в
вашем сердце, — сказала графиня Лидия Ивановна, восторженно поднимая
глаза, — и потому вы не можете стыдиться своего поступка.
— Я очень благодарю вас за
ваше доверие, но… — сказал он, с смущением и досадой чувствуя, что то, что он легко и ясно мог решить сам с собою, он не может обсуждать при княгине Тверской, представлявшейся ему олицетворением той грубой силы, которая должна была руководить его жизнью в
глазах света и мешала ему отдаваться своему чувству любви и прощения. Он остановился, глядя на княгиню Тверскую.
Приезд его на Кавказ — также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что… тут, он, верно, закрыл
глаза рукою и продолжал так: «Нет, вы (или ты) этого не должны знать!
Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас! Поймете ли вы меня?..» — и так далее.
Вы видите, я играю в
ваших глазах самую жалкую и гадкую роль, и даже в этом признаюсь; вот все, что я могу для вас сделать.
Часа через два, когда все на пристани умолкло, я разбудил своего казака. «Если я выстрелю из пистолета, — сказал я ему, — то беги на берег». Он выпучил
глаза и машинально отвечал: «Слушаю,
ваше благородие». Я заткнул за пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня на краю спуска; ее одежда была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан.
Его маленькие черные
глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в
ваши мысли.
— Куда? куда? — воскликнул хозяин, проснувшись и выпуча на них
глаза. — Нет, государи, и колеса приказано снять с
вашей коляски, а
ваш жеребец, Платон Михайлыч, отсюда теперь за пятнадцать верст. Нет, вот вы сегодня переночуйте, а завтра после раннего обеда и поезжайте себе.
А вы что, мои голубчики? — продолжал он, переводя
глаза на бумажку, где были помечены беглые души Плюшкина, — вы хоть и в живых еще, а что в вас толку! то же, что и мертвые, и где-то носят вас теперь
ваши быстрые ноги?
Иной, например, даже человек в чинах, с благородною наружностию, со звездой на груди, [Звезда на груди — орден Станислава.] будет вам жать руку, разговорится с вами о предметах глубоких, вызывающих на размышления, а потом, смотришь, тут же, пред
вашими глазами, и нагадит вам.
— Женщина, — произнес князь, подступая несколько ближе и смотря прямо в
глаза Чичикову, — женщина, которая подписывала по
вашей диктовке завещание, схвачена и станет с вами на очную ставку.
Нет, поминутно видеть вас,
Повсюду следовать за вами,
Улыбку уст, движенье
глазЛовить влюбленными
глазами,
Внимать вам долго, понимать
Душой все
ваше совершенство,
Пред вами в муках замирать,
Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив
глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. — Стой! и я скажу слово. А что ж вы — так бы и этак поколотил черт
вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
Скоро вы увидите девушку, которая не может, не должна иначе выйти замуж, как только таким способом, какой развиваю я на
ваших глазах.
Господину Заметову прежде всего
ваш гнев и
ваша открытая смелость в
глаза бросилась: ну, как это в трактире вдруг брякнуть: «Я убил!» Слишком смело-с, слишком дерзко-с, и если, думаю, он виновен, то это страшный боец!
— Да ведь я вам и сам, Андрей Семенович, давеча сказал, что съезжаю, когда вы еще меня удерживали; теперь же прибавлю только, что вы дурак-с. Желаю вам вылечить
ваш ум и
ваши подслепые
глаза. Позвольте же, господа-с!
У нас тоже,
ваше степенство, и проезжие бывают, ходят туда наши виды смотреть, все-таки украшение — для
глаз оно приятней.
На ниве, зыблемый погодой, Колосок,
Увидя за стеклом в теплице
И в неге, и в добре взлелеянный цветок,
Меж тем, как он и мошек веренице,
И бурям, и жарам, и холоду открыт,
Хозяину с досадой говорит:
«За что́ вы, люди, так всегда несправедливы,
Что кто умеет
ваш утешить вкус иль
глаз,
Тому ни в чём отказа нет у вас,
А кто полезен вам, к тому вы нерадивы?
Господа, вы сейчас восхищались талантом Ларисы Дмитриевны.
Ваши похвалы — для нее не новость; с детства она окружена поклонниками, которые восхваляют ее в
глаза при каждом удобном случае. Да-с, талантов у нее действительно много. Но не за них я хочу похвалить ее. Главное, неоцененное достоинство Ларисы Дмитриевны то, господа… то, господа…
Паратов. Об вас я всегда буду думать с уважением, но женщины вообще, после
вашего поступка, много теряют в
глазах моих.
— Меня эти сплетни даже не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого… что нет во мне желания, охоты жить. Вы недоверчиво на меня смотрите, вы думаете: это говорит «аристократка», которая вся в кружевах и сидит на бархатном кресле. Я и не скрываюсь: я люблю то, что вы называете комфортом, и в то же время я мало желаю жить. Примирите это противоречие как знаете. Впрочем, это все в
ваших глазах романтизм.
— Я к
вашим услугам, Николай Петрович; но куда нам до Либиха! Сперва надо азбуке выучиться и потом уже взяться за книгу, а мы еще аза в
глаза [Аза в
глаза не видать — значит не знать самого начала чего-либо; аз — первая буква славянской азбуки.] не видали.
— О, моя милая бабушка, — отвечал я, — вам и не будет надобности давать мне советы, — я только взгляну на
ваше лицо и прочитаю в
ваших глазах все, что мне нужно.
— Не допрашиваю и не спрашиваю, а рассказываю: предполагается, — сказал Тагильский, прикрыв
глаза жирными подушечками век, на коже его лба шевелились легкие морщины. — Интересы клиентки
вашей весьма разнообразны: у нее оказалось солидное количество редчайших древнепечатных книг и сектантских рукописей, — раздумчиво проговорил Тагильский.
Он посмотрел, стоя на коленях, а потом, встретив губернаторшу
глаз на
глаз, сказал, поклонясь ей в пояс: «Простите, Христа ради,
ваше превосходительство, дерзость мою, а красота
ваша воистину — божеская, и благодарен я богу, что видел эдакое чудо».
— Все это, все
ваши требования… наивны, не имеют под собой оснований, — прервал его Самгин, чувствуя, что не может сдержать раздражения, которое вызывал у него упорный, непоколебимый взгляд черных
глаз. — Ногайцев — гасит иск и готов уплатить вам двести рублей. Имейте в виду: он может и не платить…
—
Ваша фамилия? — строго повторил офицер, молодой, с лицом очень бледным и сверкающими
глазами. Самгин нащупал очки и, вздохнув, назвал себя.
—
Ваш отец был настоящий русский, как дитя, — сказала она, и
глаза ее немножко покраснели. Она отвернулась, прислушиваясь. Оркестр играл что-то бравурное, но музыка доходила смягченно, и, кроме ее, извне ничего не было слышно. В доме тоже было тихо, как будто он стоял далеко за городом.
— Вот как я… попал! — тихонько произнес Кутузов, выходя из-за портьеры, прищурив правый
глаз, потирая ладонью подбородок. — Отказаться — нельзя; назвался груздем — полезай в кузов. Это ведь
ваша жена? — шептал он. — Вот что: я ведь медик не только по паспорту и даже в ссылке немножко практиковал. Мне кажется: у нее пневмония и — крупозная, а это — не шуточка. Понимаете?
— Ну да, — с
вашей точки, люди или подлецы или дураки, — благодушным тоном сказал Ногайцев, но желтые
глаза его фосфорически вспыхнули и борода на скулах ощетинилась. К нему подкатился Дронов с бутылкой в руке, на горлышке бутылки вверх дном торчал и позванивал стакан.
— Не понимаете? — спросил он, и его светлые
глаза снова стали плоскими. — А понять — просто: я предлагаю вам активно выразить
ваши подлинные симпатии, решительно встать на сторону правопорядка… ну-с?
— Ведь не ведете же вы
ваши записки для отвода
глаз, как говорится! — воскликнул офицер. — В них совершенно ясно выражено
ваше отрицательное отношение к политиканам, и, хотя вы не называете имен, мне ведь известно, что вы посещали кружок Маракуева…
— Обойти? Обойдешь, поди-ко!
Глаза какие-то зеленые! Силился, силился, хотел выговорить: «Неправда, мол, клевета,
ваше превосходительство, никакого Обломова и знать не знаю: это все Тарантьев!» — да с языка нейдет; только пал пред стопы его.
Теперь, без вас, совсем не то:
ваших кротких
глаз, доброго, хорошенького личика нет передо мной; бумага терпит и молчит, и я пишу покойно (лгу): мы не увидимся больше (не лгу).
— Жизнь, жизнь опять отворяется мне, — говорил он как в бреду, — вот она, в
ваших глазах, в улыбке, в этой ветке, в Casta diva… все здесь…
— Вот когда заиграют все силы в
вашем организме, тогда заиграет жизнь и вокруг вас, и вы увидите то, на что закрыты у вас
глаза теперь, услышите, чего не слыхать вам: заиграет музыка нерв, услышите шум сфер, будете прислушиваться к росту травы. Погодите, не торопитесь, придет само! — грозил он.
— Зачем это вам нужно знать для
вашего отъезда? — спросила она, делая большие
глаза.
— Что вы все молчите, так странно смотрите на меня! — говорила она, беспокойно следя за ним
глазами. — Я бог знает что наболтала в бреду… это чтоб подразнить вас… отмстить за все
ваши насмешки… — прибавила она, стараясь улыбнуться. — Смотрите же, бабушке ни слова! Скажите, что я легла, чтоб завтра пораньше встать, и попросите ее… благословить меня заочно… Слышите?
— Боже мой! Что еще скажет бабушка! Ступайте прочь, прочь — и помните, что если maman
ваша будет вас бранить, а меня бабушка не простит, вы и
глаз не кажите — я умру со стыда, а вы на всю жизнь останетесь нечестны!
— Все равно, я сказала бы вам, Иван Иванович. Это не для вас нужно было, а для меня самой… Вы знаете, как я дорожила
вашей дружбой: скрыть от вас — это было бы мукой для меня. — Теперь мне легче — я могу смотреть прямо вам в
глаза, я не обманула вас…
— Нет, портрет — это слабая, бледная копия; верен только один луч
ваших глаз,
ваша улыбка, и то не всегда: вы редко так смотрите и улыбаетесь, как будто боитесь. Но иногда это мелькнет; однажды мелькнуло, и я поймал, и только намекнул на правду, и уж смотрите, что вышло. Ах, как вы были хороши тогда!
— Есть ли такой
ваш двойник, — продолжал он, глядя на нее пытливо, — который бы невидимо ходил тут около вас, хотя бы сам был далеко, чтобы вы чувствовали, что он близко, что в нем носится частица
вашего существования, и что вы сами носите в себе будто часть чужого сердца, чужих мыслей, чужую долю на плечах, и что не одними только своими
глазами смотрите на эти горы и лес, не одними своими ушами слушаете этот шум и пьете жадно воздух теплой и темной ночи, а вместе…
— Пусть я смешон с своими надеждами на «генеральство», — продолжал он, не слушая ее, горячо и нежно, — но, однако ж, чего-нибудь да стою я в
ваших глазах — не правда ли?
— Пусть так! — более и более слабея, говорила она, и слезы появились уже в
глазах. — Не мне спорить с вами, опровергать
ваши убеждения умом и своими убеждениями! У меня ни ума, ни сил не станет. У меня оружие слабо — и только имеет ту цену, что оно мое собственное, что я взяла его в моей тихой жизни, а не из книг, не понаслышке…
— Знаете что, я по
вашим глазам еще давеча догадался, что вы будете хулить Крафта, и, чтобы не слышать хулы, положил не добиваться
вашего мнения; но вы его сами высказали, и я поневоле принужден согласиться с вами; а между тем я недоволен вами! Мне жаль Крафта.
Ну, прощайте, прощайте, постараюсь как можно дольше не приходить и знаю, что вам это будет чрезвычайно приятно, что вижу даже по
вашим глазам, а обоим нам даже будет выгодно…