Неточные совпадения
Насмешливый блеск потух в ее
глазах, но другая улыбка ―
знания чего-то неизвестного ему и тихой грусти ― заменила ее прежнее выражение.
Он обладал в
глазах подчиненных магическим
знанием, благодаря которому уверенно шел, скажем, из Лиссабона в Шанхай, по необозримым пространствам.
Покуривая, улыбаясь серыми
глазами, Кутузов стал рассказывать о глупости и хитрости рыб с тем воодушевлением и
знанием, с каким историк Козлов повествовал о нравах и обычаях жителей города. Клим, слушая, путался в неясных, но не враждебных мыслях об этом человеке, а о себе самом думал с досадой, находя, что он себя вел не так, как следовало бы, все время точно качался на качели.
У Леонтия, напротив, билась в
знаниях своя жизнь, хотя прошлая, но живая. Он открытыми
глазами смотрел в минувшее. За строкой он видел другую строку. К древнему кубку приделывал и пир, на котором из него пили, к монете — карман, в котором она лежала.
— Теперь не надо. Опосля понадобится. Лишнее
знание не повредит. Окромя пользы, от этого ничего. Может, что знакомым понадобится, вот и знаете, где купить, а каков товар — своими
глазами убедились.
Психологическая противоположность
знания и веры бросается в
глаза даже человеку, не склонному к философскому анализу.
И вот он тешится над всеми окружающими: колет им
глаза их невежеством и преследует за всякое обнаружение ими
знания и здравого смысла.
— Ну что там:
знание!
Знание ваше это самое — трусость. Да уж чего там: верно. Просто вы хотите стенкой обгородить бесконечное, а за стенку-то и боитесь заглянуть. Да! Выгляните — и
глаза зажмурите. Да!
— Да, — произнес он, — много сделал он добра, да много и зла; он погубил было философию, так что она едва вынырнула на плечах Гегеля из того омута, и то еще не совсем; а прочие
знания, бог знает, куда и пошли. Все это бросилось в детали, подробности; общее пропало совершенно из
глаз, и сольется ли когда-нибудь все это во что-нибудь целое, и к чему все это поведет… Удивительно!
— Что? Вот это? — сказал Володя и начал мне объяснять бином Ньютона, но так скоро и неясно, что, в моих
глазах прочтя недоверие к своему
знанию, он взглянул на Дмитрия и, в его
глазах, должно быть, прочтя то же, покраснел, но все-таки продолжал говорить что-то, чего я не понимал.
Она перестала прясть и сидела, низко опустив голову, тихо положив руки вдоль колен. В ее неподвижно остановившихся
глазах с расширившимися зрачками отразился какой-то темный ужас, какая-то невольная покорность таинственным силам и сверхъестественным
знаниям, осенявшим ее душу.
— Этот человек — социалист, редактор местной рабочей газетки, он сам — рабочий, маляр. Одна из тех натур, у которых
знание становится верой, а вера еще более разжигает жажду
знания. Ярый и умный антиклерикал, — видишь, какими
глазами смотрят черные священники в спину ему!
Глаза его начали меняться уже в вагоне, по дороге в столицу, куда они вдвоем, в отдельном купе, ехали искать, как он говорил там, в саду, «света
знаний, истины и труда».
Увидав это, дядя не выдержал своей роли и в ужасе заметил, что такое образование равносильно круглому невежеству; что
знание языков важно как средство, при пособии которого человек может с большим успехом приобретать другие
знания, которые, собственно, только и начинают образование ума; но, встретив в ответ на это сухую, исполненную жалости к его заблуждениям улыбку своей жены, он оставил и это так, как оно есть, но впоследствии был несколько несправедлив, никогда не прощая детям их невежества и осмеивая его в
глаза им иногда тонко, а иногда и довольно зло.
— Без религии, без авторитетов, без истинного
знания куда же можно прийти, кроме… Но я не произношу этого страшного слова; я просто зажмуриваю
глаза, и говорю: Dieu, qui mene toutes choses a bien, ne laissera pas perir notre chere et sainte Russie… [Бог, который направляет все к благу, не допустит гибели нашей дорогой святой Руси…] нашу святую, православную Русь, messieurs!
Взгляд ее черных
глаз был умен, но в то же время того, что дается образованием и вращением мысли в более высших сферах человеческих
знаний и человеческих чувствований, в нем не было.
Ему же я обязан
знанием рыбачьих обычаев и суеверий во время ловли: нельзя свистать на баркасе; плевать позволено только за борт; нельзя упоминать черта, хотя можно проклинать при неудаче: веру, могилу, гроб, душу, предков,
глаза, печенки, селезенки и так далее; хорошо оставлять в снасти как будто нечаянно забытую рыбешку — это приносит счастье; спаси бог выбросить за борт что-нибудь съестное, когда баркас еще в море, но всего ужаснее, непростительнее и зловреднее — это спросить рыбака: «Куда?» За такой вопрос бьют.
— Прекрасное правило домине Галушкинского: когда люди, умнее тебя, уже близки изобличить твое незнание, так пусти им пыль в
глаза, и ты самым ничтожным предложением остановишь их, отвлечешь от предмета и заставишь предполагать в себе более
знаний, нежели оных будет у тебя в наличности.
В школе, в каковую по мере
знаний ваших поступите, учителя уважайте и отноеитеся как бы к самому начальнику; но — при
глазах самого реверендиссиме — учителя уже ставьте ни во что.
В голове этих господ сложился нерастворимый осадок от верхоглядного чтения всякого рода брошюрок, которых все достоинство в их
глазах состояло только в том, что они были направлены против политической экономии и вообще против всех начал ясного мышления и
знания.
Мое
знание часто дает мне возможность самым незначительным приемом или назначением предотвратить тяжелую болезнь, и чем невежественнее люди, тем ярче бросается в
глаза все значение моего
знания.
Эти науки давали
знание настолько для меня новое и настолько важное, что совершенно завладели мною: все вокруг меня и во мне самом, на что я раньше смотрел
глазами дикаря, теперь становилось ясным и понятным: и меня удивляло, как я мог дожить до двадцати лет, ничем этим не интересуясь и ничего не зная.
«И увидела жена, что древо хорошо для пищи и что оно приятно для
глаз и вожделенно, потому что дает
знание; и взяла плодов его и ела» (3:6).
Эта проповедь человечности, этот призыв к
знанию были чем-то неслыханным во флоте в те времена. Чем-то хорошим и бодрящим веяло от этих речей капитана, и служба принимала в
глазах молодых людей более широкий, осмысленный характер, чуждый всякого угнетения и произвола.
И вдруг мне представилось: кто-то разломал клетку и выпустил на волю мудрого зверя с разбуженною, человеческою мыслью. Ливийская пустыня — сейчас за городом. И зверь пришел в родную пустыню, к родным зверям, вольным детям песков. И собрались дети песков, бегающие, летающие и ползающие, и окружили мудрого зверя, с удивлением и страхом вглядываясь в его страшные, говорящие
глаза, полные темного
знания.
Андрей Иванович быстро расхаживал по комнате. Он чувствовал такой прилив энергии и бодрости, какого давно не испытывал. Ему хотелось заниматься, думать, хотелось широких, больших
знаний. Он сел к столу и начал читать брошюру. В голове кружилось, буквы прыгали перед
глазами, но он усердно читал страницу за страницей.
Без всякого сословного высокомерия мы не могли бы тогда признать за «босяками» какой-то особой прерогативы, потому что мы уже воспитывали в себе высокое почтение к
знанию, таланту, личным достоинствам. Любой товарищ по гимназии — сын мещанина из вольноотпущенных — становился в наших
глазах не только равным, но и выше нас потому, что он отлично учится, умен, ловок, хороший товарищ. А превратись он в «босяка», мы бы от этого одного не преисполнились к нему никогда особенным сочувствием или почтением.
Папа радовался на меня в спорах, его
глаза часто весело загорались при каком-нибудь удачном моем возражении или неожиданно для него обнаруженном мною
знании. Однако ему, видимо, все страшнее становилось, что, казалось бы, совершенно им убежденный, я все же не отхожу от темы о боге, все больше вгрызаюсь в нее.
Но у кого профессор чувствует
знания и любовь к делу, к тому у него мягким огоньком загораются
глаза, он с увлечением отвечает на его вопросы…
Тогда Антон Антонович, смирив свою гордость, чуть не со слезами на
глазах, стал умолять Клейнмихеля добыть ему это разрешение у графа, мотивируя свою просьбу неподготовленностью его к службе в артиллерии, для которой все-таки необходимы некоторые специальные
знания, и даже прямо неспособностью к этой службе, неспособностью, могущею повлиять на всю его военную карьеру.
Мы намеренно придали
глазам Лидочки эпитет «прежние», так как несмотря на ее вызывающую красоту, взгляд ее
глаз сохранил выражение детской чистой наивности, и они, эти
глаза, являлись, согласно известному правилу, верным зеркалом ее нетронутой соблазнами мира и
знанием жизни души.
Имея меткий
глаз, по приказанию начальства, не целясь, вдогон за каким-то беглым пулю пустил и без всякого желания, на свое горе, убил того, и с той поры он все страдал, все мучился и, сделавшись негодным к службе, в монахи пошел, где его отличное поведение было замечено, а
знание инородческого языка и его религиозность побудили склонить его к миссионерству.
Если Вишневского принимали, — тогда карета отъезжала далее, а к крыльцу подъезжал «воз» на паре волов, и Степан Иванович входил в покои и щедро одарял всю попадавшуюся ему на
глаза хозяйскую прислугу. В апартаментах он вел себя барином и европейцем, щеголяя прекрасными манерами, отличным
знанием языков и острою едкостью малороссийского ума.
Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим
глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и
знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своею опущенностью и безнадежностью; — но он всею душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.