Неточные совпадения
До 1846 г. колония была покойна, то есть войны не было; но это опять не значило, чтоб не было грабежей. По мере того как кафры забывали о войне, они делались все смелее; опять поднялись жалобы с границ. Губернатор созвал
главных мирных вождей на совещание о средствах к прекращению
зла. Вожди, обнаружив неудовольствие на эти грабежи, объявили, однако же, что они не в состоянии отвратить беспорядков. Тогда в марте 1846 г. открылась опять война.
— Я не выставляю подсудимого каким-то идеальным человеком, — говорил Веревкин. — Нет, это самый обыкновенный смертный, не чуждый общих слабостей… Но он попал в скверную историю, которая походила на игру кошки с мышкой. Будь на месте Колпаковой другая женщина, тогда Бахарев не сидел бы на скамье подсудимых! Вот
главная мысль, которая должна лечь в основание вердикта присяжных. Закон карает
злую волю и бесповоротную испорченность, а здесь мы имеем дело с несчастным случаем, от которого никто не застрахован.
Главное то, что когда применяют
злые, противоположные целям средства, то до цели никогда не доходят, все заменяют средствами и о целях забывают, или они превращаются в чистую риторику.
— Черный нос, значит, из
злых, из цепных, — важно и твердо заметил Коля, как будто все дело было именно в щенке и в его черном носе. Но
главное было в том, что он все еще изо всех сил старался побороть в себе чувство, чтобы не заплакать как «маленький», и все еще не мог побороть. — Подрастет, придется посадить на цепь, уж я знаю.
Штофф только улыбнулся. Он никогда не оскорблялся и славился своим хладнокровием. Его еще никто не мог вывести из себя, хотя случаев для этого было достаточно. Михей Зотыч от всей души возненавидел этого увертливого немца и считал его
главною причиной всех грядущих
зол.
Наказывать по долгу службы и присяги своего ближнего, быть способным каждый час насиловать в себе отвращение и ужас, отдаленность места служения, ничтожное жалованье, скука, постоянная близость бритых голов, кандалов, палачей, грошовые расчеты, дрязги, а
главное, сознание своего полного бессилия в борьбе с окружающим
злом, — всё это, взятое вместе, всегда делало службу по управлению каторгой и ссылкой исключительно тяжелой и непривлекательной.
Но чтобы выйти из подобной борьбы непобежденным, — для этого мало и всех исчисленных нами достоинств: нужно еще иметь железное здоровье и —
главное — вполне обеспеченное состояние, а между тем, по устройству «темного царства», — все его
зло, вся его ложь тяготеет страданиями и лишениями именно только над теми, которые слабы, изнурены и не обеспечены в жизни; для людей же сильных и богатых — та же самая ложь служит к услаждению жизни.
Ну, эта, положим, со злости делала, чтобы мать измучить, потому что девка
злая, самовольная, избалованная, но,
главное,
злая,
злая,
злая!
На
главной стене висел старинный портрет Федорова прадеда, Андрея Лаврецкого; темное, желчное лицо едва отделялось от почерневшего и покоробленного фона; небольшие
злые глаза угрюмо глядели из-под нависших, словно опухших век; черные волосы без пудры щеткой вздымались над тяжелым, изрытым лбом.
А
главной ошибкой было то, что пустили туда и Женьку —
злую, раздраженную, с дерзкими огнями в глазах.
Род человеческий можно разделять на множество отделов — на богатых и бедных, на добрых и
злых, на военных и статских, на умных и глупых и т. д., и т. д., но у каждого человека есть непременно свое любимое
главное подразделение, под которое он бессознательно подводит каждое новое лицо.
— Поправлю! все поправлю! А
главное — "
злой и порочной воли"подпустить надо! Непременно подпустить. Потому что без этого, понимаешь ты, ведь и в"квартиры"войти неловко! А коли"
злая и порочная воля"есть, так везде тебе вход открыт!
И теперь, говорит, в нашем опасном положении самый
главный вопрос, чтобы ваши кости достать и по ним как можно
злее учить и учить.
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении
злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот
главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении
злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый
главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или —
главное, на чем зиждется всё
зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
И вдруг, оттого что такие же, как и ты, жалкие, заблудшие люди уверили тебя, что ты солдат, император, землевладелец, богач, священник, генерал, — ты начинаешь делать очевидно, несомненно противное твоему разуму и сердцу
зло: начинаешь истязать, грабить, убивать людей, строить свою жизнь на страданиях их и,
главное, — вместо того, чтобы исполнять единственное дело твоей жизни — признавать и исповедовать известную тебе истину, — ты, старательно притворяясь, что не знаешь ее, скрываешь ее от себя и других, делая этим прямо противоположное тому единственному делу, к которому ты призван.
В числе многих отступлений этого учения от учения Христа я указывал на
главное отступление, именно — на непризнание заповеди непротивления
злу насилием, очевиднее других отступлений указывающее на извращение церковным учением учения Христа.
Ты, всякую минуту могущий умереть, подписываешь смертный приговор, объявляешь войну, идешь на войну, судишь, мучаешь, обираешь рабочих, роскошествуешь среди нищих и научаешь слабых и верящих тебе людей тому, что это так и должно быть и что в этом обязанность людей, рискуя тем, что в тот самый момент, как ты сделал это, залетит в тебя бактерия или пуля, и ты захрипишь и умрешь и навеки лишишься возможности исправить, изменить то
зло, которое ты сделал другим и,
главное, себе, погубив задаром один раз в целой вечности данную тебе жизнь, не сделав в ней то одно, что ты несомненно должен был сделать.
— А знаешь, Савельич, — будто бы живее люди становятся! Громче голос у всех.
Главное же — улыбаются, черти! Скажешь что-нибудь эдак, ради озорства, а они — ничего, улыбаются! Прежде, бывало, не поощрялось это! А в то же время будто
злее все, и не столько друг на друга, но больше в сторону куда-то…
Любовь и мужчина составляют
главную суть ее жизни, и, быть может, в этом отношении работает в ней философия бессознательного; изволь-ка убедить ее, что любовь есть только простая потребность, как пища и одежда, что мир вовсе не погибает от того, что мужья и жены плохи, что можно быть развратником, обольстителем и в то же время гениальным и благородным человеком, и с другой стороны — можно отказываться от наслаждений любви и в то же время быть глупым,
злым животным.
Она не только имела за ними
главный общий надзор, но она же наблюдала за тем, чтобы эти оторванные от семьи дети не терпели много от грубости и невежества других женщин, по натуре хотя и не
злых, но утративших под ударами чужого невежества всю собственную мягкость.
— Да, да, и они правы, — сказал он. — Половая страсть, как бы она ни была обставлена, есть
зло, страшное
зло, с которым надо бороться, а не поощрять, как у нас. Слова Евангелия о том, что смотрящий на женщину с вожделением уже прелюбодействовал с нею, относятся не к одним чужим женам, а именно — и
главное — к своей жене.
Стали Ворона с Канарейкой жить да поживать в одном гнезде. Ворона хоть и любила иногда поворчать, но была птица не
злая.
Главным недостатком в ее характере было то, что она всем завидовала, а себя считала обиженной.
Обе женщины, каждая по-своему, приступили к нему с просьбами, но Бениса убеждать было не нужно; он сказал, что это его собственная мысль, что он уже намекнул об этом директору, но что, по несчастию, вместе с ним был
главный надзиратель, который сильно этому воспротивился и, кажется, успел склонить директора на свою сторону; что директор хотя человек слабый, но не
злой; что надежда на успех не потеряна.
Директор был несколько озадачен; но обозлившийся
главный надзиратель возразил ей, «что она сама, по своей безрассудной горячности, портит все дело; что в отсутствие его она пользовалась слабостью начальства, брала сына беспрестанно на дом, беспрестанно приезжала в гимназию, возвращалась с дороги, наконец через два месяца опять приехала, и что, таким образом, не дает возможности мальчику привыкнуть к его новому положению; что причиною его болезни она сама, а не строгое начальство и что настоящий ее приезд наделает много
зла, потому что сын ее, который уже выздоравливал, сегодня поутру сделался очень болен».
«А на что богу эти люди? Понять — нельзя», — подумал Артамонов. Он не любил горожан и почти не имел в городе связей, кроме деловых знакомств; он знал, что и город не любит его, считая гордым,
злым, но очень уважает Алексея за его пристрастие украшать город, за то, что он вымостил
главную улицу, украсил площадь посадкой лип, устроил на берегу Оки сад, бульвар. Мирона и даже Якова боятся, считают их свыше меры жадными, находят, что они всё кругом забирают в свои руки.
И я внял этому голосу, хотя и не без внутреннего волнения. В окна,
главное, дуло, да и об кухне шли слухи, что скоро совсем там готовить кушанье будет нельзя. Приходилось или
зле погибнуть или уйти.
— Ты бога не обижай… Чего тебе надо?.. Ничего не надо… Кусочек хлебца разве. А бога обижать грех. Это от беса. Беси — они всяко ногу подставляют. Знаю я их. Обижены они, беси-то.
Злые. Обижены, оттого и злы. Вот и не надо обижаться, а то уподобишься бесу. Тебя обидят, а ты им скажи: спаси вас Христос! И уйди прочь. Ну их! Тленность они все. Главное-то — твоё. Душу-то не отнимут. Спрячь её, и не отнимут.
С Кантемира так это и пошло на целое столетие: никогда почти не добирались сатирики до
главного, существенного
зла, не разражались грозным обличением против того, от чего происходят и развиваются общие народные недостатки и бедствия.
Главное то, что толпы в нашем смысле, в каком она есть теперь, этого
зла тогда не будет, потому что каждый человек будет веровать и каждый будет знать, для чего он живет, и ни один не будет искать опоры в толпе.
Адъютант, «…потому что требования эти преступные и
злые. От меня требуют, чтобы я поступил в войско и обучался и готовился к убийству, а это мне запрещено и Ветхим и Новым заветом, и,
главное, моей совестью. На третий вопрос…»
Борис. А так, что, например,
главная причина
зла — водка — продается правительством, ложная вера, обманная, распространяется правительством, и вот солдатство, исполнения которого от меня требуют и которое есть
главное средство развращения, требуется правительством.
Владимир Иваныч. Скажет, потому что она
зла теперь на Андашевского за его измену; а, наконец, она дура набитая: у ней всегда все можно выспросить и даже выманить;
главное, нет ли у ней какого-нибудь документика обличающего: письмеца его или записочки?
Потом шатается со стороны на сторону голец, бедняк, обессиленный, крепко
злой, ни во что не верующий и запьянцовский народ: им,
главное, угоститься бы вином, и за стакан — они идут на всё.
Князь Щербатов, в своем сочинении «О повреждении нравов в России»,
главною причиною всего
зла полагает сластолюбие.
Для того, чтобы не делать
злых дел, мало того, чтобы удерживаться от самых дел, надо научиться удерживаться от
злых разговоров, а
главное — удерживаться от
злых мыслей.
Быть довольным провидением (хотя бы оно предназначило нам сейчас в нашей земной жизни самый трудный путь) в высшей степени важно и для того, чтобы не терять среди тягостной жизни мужества, и,
главное, для того, чтобы, не сваливая вину на судьбу, не упускать из виду нашей собственной вины, которая и есть единственная причина всех
зол.
Главное же — прощением: есть только одно средство не ненавидеть тех, которые делают нам
зло и обиды, — это делать им добро; если и не переменишь, их, то зато себя обуздаешь.
«Верь или будь проклят». В этом
главная причина
зла. Если человек принимает без рассуждения то, что он должен бы был разобрать своим разумом, человек в конце концов отвыкает от рассуждения и подпадает проклятию сам и вводит в грех своих ближних. Спасение людей в том, чтобы каждому научиться думать своим умом.
Главный вред суеверия устроительства жизни других людей насилием в том, что как только человек допустил возможность совершить насилие над одним человеком во имя блага многих, так нет пределов того
зла, которое может быть совершено во имя такого предположения. На таком же предположении основывались в прежние времена пытки, инквизиции, рабство, в в наше время суды, тюрьмы, казни, войны, от которых гибнут миллионы.
Теперь уже не было слышно в старшем отделении звучного молодого смеха. Не слышалось, как раньше, беспечного, резвого говора. Тихо и чинно собирались группами, толковали о «
главном», о том «неизбежном», что должно было случиться не сегодня-завтра — о выходе из приюта на «вольные» места. Ждали нанимателей, загадывали, какие-то они будут — добрые или
злые, хорошее или дурное «место» выпадет на долю каждой…
Главная оригинальность Фрейда в том, что он открывает и
злую роль сознания, в частности сознания нравственного.
При этом совсем не мыслится возможность реальной онтологической победы над
злом, т. е. просветление и преображение
злых, а
главное, нет совсем направленности к этому воли, есть воля обратная.
Это
злое дело «добрых» совершалось
главным образом в западной христианской мысли, начиная с Бл. Августина, и оно нашло свое увенчание у Фомы Аквината и у Данте.
Но
главная опасность — больные, а не
злые.
Судьба решительно восстала против меня: в головах моих помещалась постель
злой девочки с ангельским личиком, а рядом со мною была постель шустрой Бельской — моего
главного гонителя и врага.
Животная личность страдает. И эти-то страдания и облегчение их и составляют
главный предмет деятельности любви. Животная личность, стремясь к благу, стремится каждым дыханием к величайшему
злу — к смерти, предвидение которой нарушало всякое благо личности. А чувство любви не только уничтожает этот страх, но влечет человека к последней жертве своего плотского существования для блага других.
Меня интересовали,
главным образом, два пункта: влияние этого огромного успеха на личную судьбу
Золя и тот предполагаемый плагиат, в котором упрекали его некоторые журналы, говоря, что он будто бы выкрал из какой-то книги все детали увриерской (рабочей (от фр. ouvrier) жизни Парижа, множество слов жаргона и даже несколько прозвищ действующих лиц.
Главный ужас жизни людей, не понимающих жизни, в том, что то, что ими считается наслаждениями (все наслаждения богатой жизни), будучи такими, что они не могут быть равномерно распределены между всеми людьми, должны быть отнимаемы у других, должны быть приобретаемы насилием,
злом, уничтожающим возможность того благоволения к людям, из которого выростает любовь.
Главное же то, что, усвоив то безнравственное миросозерцание, которое проникает все произведения Шекспира, он теряет способность различения доброго от
злого. И ложь возвеличения ничтожного, не художественного и не только не нравственного, но прямо безнравственного писателя делает свое губительное дело.