Неточные совпадения
Мишка. Что, дядюшка,
скажите: скоро будет
генерал?
— Положим, княгиня, что это не поверхностное, —
сказал он, — но внутреннее. Но не в том дело — и он опять обратился к
генералу, с которым говорил серьезно, — не забудьте, что скачут военные, которые избрали эту деятельность, и согласитесь, что всякое призвание имеет свою оборотную сторону медали. Это прямо входит в обязанности военного. Безобразный спорт кулачного боя или испанских тореадоров есть признак варварства. Но специализованный спорт есть признак развития.
— Здесь столько блеска, что глаза разбежались, —
сказал он и пошел в беседку. Он улыбнулся жене, как должен улыбнуться муж, встречая жену, с которою он только что виделся, и поздоровался с княгиней и другими знакомыми, воздав каждому должное, то есть пошутив с дамами и перекинувшись приветствиями с мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей Александровичем, известный своим умом и образованием генерал-адъютант. Алексей Александрович зaговорил с ним.
— Пойдемте, если вам угодно, —
сказал он по-французски; но Анна прислушивалась к тому, что говорил
генерал, и не заметила мужа.
Генералу, как видно, не понравился такой приступ. Сделавши весьма милостивое движенье головою, он
сказал...
— Ты мне позволишь одеваться при себе? —
сказал генерал, скидая халат и засучивая рукава рубашки на богатырских руках.
— Он к тому не допустит, он сам приедет, —
сказал Чичиков, и в то же время подумал в себе: «
Генералы пришлись, однако же, кстати; между тем ведь язык совершенно взболтнул сдуру».
— Рекомендую вам мою баловницу! —
сказал генерал, обратясь к Чичикову. — Однако ж, я вашего имени и отчества до сих пор не знаю.
— Это я не могу понять, —
сказал Чичиков. — Десять миллионов — и живет как простой мужик! Ведь это с десятью мильонами черт знает что можно сделать. Ведь это можно так завести, что и общества другого у тебя не будет, как
генералы да князья.
И тут же, обратясь к
генералу,
сказал с улыбкой, уже несколько плутоватой...
— Поди вон, братец. Придешь после, —
сказал генерал камердинеру. Усач удалился.
— Только, пожалуйста, не гневайся на нас, —
сказал генерал. — Мы тут ни в чем не виноваты. Поцелуй меня и уходи к себе, потому что я сейчас буду одеваться к обеду. Ведь ты, —
сказал генерал, вдруг обратясь к Чичикову, — обедаешь у меня?
— Улинька! Павел Иванович сейчас
сказал преинтересную новость. Сосед наш Тентетников совсем не такой глупый человек, как мы полагали. Он занимается довольно важным делом: историей
генералов двенадцатого года.
— Выжил глупый старик из ума, и больше ничего, —
сказал генерал. — Только я не вижу, чем тут я могу пособить.
— Помилуйте, что ж он?.. Да ведь я не сержусь! —
сказал смягчившийся
генерал. — В душе моей я искренно полюбил его и уверен, что со временем он будет преполезный человек.
Генерал Бетрищев, близкий приятель и, можно
сказать, благотворитель, просил навестить родственников.
— Это другое дело, —
сказал Тентетников. — Если бы он был старик, бедняк, не горд, не чванлив, не
генерал, я бы тогда позволил ему говорить мне ты и принял бы даже почтительно.
— Об этом я уже слышал. Мне к нему и дела нет. Но так как
генерал Бетрищев — близкий приятель и, даже так
сказать, благотворитель… так уж как-то и неловко.
— Да как
сказать — куда? Еду я покуда не столько по своей надобности, сколько по надобности другого.
Генерал Бетрищев, близкий приятель и, можно
сказать, благотворитель, просил навестить родственников… Конечно, родственники родственниками, но отчасти, так
сказать, и для самого себя; ибо видеть свет, коловращенье людей — кто что ни говори, есть как бы живая книга, вторая наука.
— Зачем же низкий? Он пустоват, это правда, —
сказал генерал.
— В таком случае я поеду просто к
генералу без причины, —
сказал Чичиков.
— Вообще о
генералах, ваше превосходительство, в общности… то есть, говоря собственно, об отечественных
генералах, —
сказал Чичиков, а сам подумал: «Чтой-то я за вздор такой несу!»
Слова ли Чичикова были на этот раз так убедительны, или же расположение духа у Андрея Ивановича было как-то особенно настроено к откровенности, — он вздохнул и
сказал, пустивши кверху трубочный дым: «На все нужно родиться счастливцем, Павел Иванович», — и рассказал все, как было, всю историю знакомства с
генералом и разрыв.
Ближний этот был Ноздрев, и нечего
сказать, он был так отделан со всех боков и сторон, как разве только какой-нибудь плут староста или ямщик бывает отделан каким-нибудь езжалым, опытным капитаном, а иногда и
генералом, который сверх многих выражений, сделавшихся классическими, прибавляет еще много неизвестных, которых изобретение принадлежит ему собственно.
Генерал смутился. Собирая слова и мысли, стал он говорить, хотя несколько несвязно, что слово ты было им сказано не в том смысле, что старику иной раз позволительно
сказать молодому человеку ты(о чине своем он не упомянул ни слова).
Они,
сказать правду, боятся нового генерал-губернатора, чтобы из-за тебя чего-нибудь не вышло; а я насчет генерал-губернатора такого мнения, что если он подымет нос и заважничает, то с дворянством решительно ничего не сделает.
— Вот на! —
сказал генерал.
— Душа моя! ведь мне ж не прогнать его, —
сказал генерал.
— Друг мой, я их ничуть не оправдываю, —
сказал генерал, — но что ж делать, если смешно? Как бишь: «полюби нас беленькими»?..
— Воображаю — хороши! —
сказал генерал, смеясь.
Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я
сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и на моего
генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады.
Я оставил
генерала и поспешил на свою квартиру. Савельич встретил меня с обыкновенным своим увещанием. «Охота тебе, сударь, переведываться с пьяными разбойниками! Боярское ли это дело? Не ровен час: ни за что пропадешь. И добро бы уж ходил ты на турку или на шведа, а то грех и
сказать на кого».
Получив письмо от
генерала, он довольно искусным образом выпроводил Василису Егоровну,
сказав ей, будто бы отец Герасим получил из Оренбурга какие-то чудные известия, которые содержит в великой тайне.
Мнение мое было принято чиновниками с явною неблагосклонностию. Они видели в нем опрометчивость и дерзость молодого человека. Поднялся ропот, и я услышал явственно слово «молокосос», произнесенное кем-то вполголоса.
Генерал обратился ко мне и
сказал с улыбкою: «Господин прапорщик! Первые голоса на военных советах подаются обыкновенно в пользу движений наступательных; это законный порядок. Теперь станем продолжать собирание голосов. Г-н коллежский советник!
скажите нам ваше мнение!»
— О! — возразил
генерал. — Это еще не беда: лучше ей быть покамест женою Швабрина: он теперь может оказать ей протекцию; а когда его расстреляем, тогда, бог даст, сыщутся ей и женишки. Миленькие вдовушки в девках не сидят; то есть, хотел я
сказать, что вдовушка скорее найдет себе мужа, нежели девица.
Бывает, моего счастливее везет.
У нас в пятнадцатой дивизии, не дале,
Об нашем хоть
сказать бригадном
генерале.
— Понять — трудно, — согласился Фроленков. — Чего надобно немцам? Куда лезут? Ведь — вздуем. Торговали — хорошо. Свободы ему, немцу, у нас — сколько угодно! Он и
генерал, и управляющий, и булочник, будь чем хошь, живи как любишь.
Скажите нам: какая причина войны? Король царем недоволен, али что?
Самгин вспомнил наслаждение смелостью, испытанное им на встрече Нового года, и подумал, что, наверное, этот министр сейчас испытал такое же наслаждение. Затем вспомнил, как укротитель Парижской коммуны,
генерал Галифе, встреченный в парламенте криками: «Убийца!» —
сказал, топнув ногой: «Убийца? Здесь!» Ой, как закричали!
Самгин вспомнил, что она уже второй раз называет террор «семейным делом»; так же
сказала она по поводу покушения Тамары Принц на
генерала Каульбарса в Одессе. Самгин дал ей газету, где напечатана была заметка о покушении.
— Что-о! Прощай доходы: что генерал-то
сказал, я не договорил.
— Законное дело! — опять передразнил его Мухояров. — Поди-ко
скажи там: язык прильпнет к гортани. Ты знаешь, что
генерал спросил меня?
— Это что: продувной! Видали мы продувных! Зачем ты не
сказал, что он в силе? Они с
генералом друг другу ты говорят, вот как мы с тобой. Стал бы я связываться с этаким, если б знал!
— Последний вопрос, кузина, —
сказал он вслух, — если б… — И задумался: вопрос был решителен, — если б я не принял дружбы, которую вы подносите мне, как похвальный лист за благонравие, а задался бы задачей «быть
генералом»: что бы вы
сказали? мог ли бы, могу ли!.. «Она не кокетка, она
скажет истину!» — подумал он.
— А спроси его, —
сказал Райский, — зачем он тут стоит и кого так пристально высматривает и выжидает?
Генерала! А нас с тобой не видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои бумаги? Не будем распространяться об этом, а
скажу тебе, что я, право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
— Но вы сами, cousin, сейчас
сказали, что не надеетесь быть
генералом и что всякий, просто за внимание мое, готов бы… поползти куда-то… Я не требую этого, но если вы мне дадите немного…
— Плохой солдат, который не надеется быть
генералом,
сказал бы я, но не
скажу: это было бы слишком… невозможно.
Дома мы узнали, что генерал-губернатор приглашает нас к обеду. Парадное платье мое было на фрегате, и я не поехал. Я сначала пожалел, что не попал на обед в испанском вкусе, но мне
сказали, что обед был длинен, дурен, скучен, что испанского на этом обеде только и было, что сам губернатор да херес. Губернатора я видел на прогулке, с жокеями, в коляске, со взводом улан; херес пивал, и потому я перестал жалеть.
— А, он хочет видеть во всей прелести? Пускай видит. Я писал, меня не слушают. Так пускай узнают из иностранной печати, —
сказал генерал и подошел к обеденному столу, у которого хозяйка указала места гостям.
— Когда получим, в тот же день отправляем. Мы их не держим, не дорожим особенно их посещениями, —
сказал генерал, опять с попыткой игривой улыбки, кривившей только его старое лицо.