Неточные совпадения
Все мнения
оказались противными моему. Все чиновники говорили о ненадежности войск, о неверности удачи, об осторожности и тому подобном. Все полагали, что благоразумнее оставаться под прикрытием пушек, за крепкой каменной стеною, нежели на открытом поле испытывать счастие оружия. Наконец
генерал, выслушав все мнения, вытряхнул пепел из трубки и произнес следующую речь...
Самгин наблюдал. Министр
оказался легким, как пустой, он сам, быстро схватив протянутую ему руку студента, соскочил на землю, так же быстро вбежал по ступенькам, скрылся за колонной, с
генералом возились долго, он — круглый, как бочка, — громко кряхтел, сидя на краю автомобиля, осторожно спускал ногу с красным лампасом, вздергивал ее, спускал другую, и наконец рабочий крикнул ему...
А потому сей суд и полагает: означенное имение, ** душ, с землею и угодьями, в каком ныне положении тое
окажется, утвердить по представленной на оное купчей за генерал-аншефа Троекурова; о удалении от распоряжения оным гвардии поручика Дубровского и о надлежащем вводе во владение за него, г. Троекурова, и об отказе за него, как дошедшего ему по наследству, предписать ** земскому суду.
Оказалось, что мой крестный отец и муж моей тети,
генерал свиты Его Величества светлейший князь Н.П. Лопухин-Демидов сказал великому князю Владимиру Александровичу, с которым был близок, что племянника его жены и его крестного сына сослали в Вологодскую губернию, возмущался этим и просил, чтобы меня перевели на юг.
Ее мужем
оказался гвардейский поручик, сын боевого
генерала, Гонецкий.
А много лет спустя как-то в дружеском разговоре с всеведущим Н. И. Пастуховым я заговорил об индейце.
Оказывается, он знал много, писал тогда в «Современных известиях», но об индейце генерал-губернатором было запрещено даже упоминать.
Я несколько раз поднимал этот стул и переставлял, так что бумажник уже совсем на виду
оказывался, но
генерал никак не замечал, и так продолжалось целые сутки.
Князь уже не возражал против визита и следовал послушно за
генералом, чтобы не раздражить его, в твердой надежде, что
генерал Соколович и всё семейство его мало-помалу испарятся как мираж и
окажутся несуществующими, так что они преспокойно спустятся обратно с лестницы.
Оказалось, что
генерал слышал о покойном Павлищеве и даже знавал лично.
— Вообрази, друг мой, — вскричал
генерал, —
оказывается, что я нянчил князя на руках моих!
При этом все невольно потупились, кроме, впрочем, Плавина, лицо которого ничего не выражало, как будто бы это нисколько и не касалось его. Впоследствии
оказалось, что он даже и не заметил, какие штуки против него устраивались: он очень уж в это время занят был мыслью о предстоящей поездке на бал к генерал-губернатору и тем, чтоб не измять и не испачкать свой костюм как-нибудь.
Но когда на дне шкатулки
оказались какие-то смешные остатки, то
генерал застонал.
Генерал тоже взмостился в седло и неловко держал поводья обеими руками, точно посаженная на лошадь монахиня; Родион Антоныч
оказался верхом на мохноногом горбоносом киргизе.
Потом он сделал подряд две грубые ошибки. Стал — и даже очень красиво стал — во фронт двум
генералам: но один
оказался отставным, а другой интендантским. Первый раза три или четыре торопливо ответил юнкеру отданием чести, а второй сказал ему густым приветливым баском: «Очень рад, молодой человек, очень, очень рад вас увидеть и с вами познакомиться».
Большая Межевая церковь была почти полна. У Синельниковых, по их покойному мужу и отцу, полковнику генерального штаба, занимавшему при генерал-губернаторе Владимире Долгоруком очень важный пост,
оказалось в Москве обширное и блестящее знакомство. Обряд венчания происходил очень торжественно: с певчими из капеллы Сахарова, со знаменитым протодиаконом Успенского собора Юстовым и с полным ослепительным освещением, с нарядной публикой.
Добрый властитель Москвы по поводу таких толков имел наконец серьезное объяснение с обер-полицеймейстером; причем
оказалось, что обер-полицеймейстер совершенно не знал ничего этого и, возвратясь от генерал-губернатора, вызвал к себе полицеймейстера, в районе которого случилось это событие, но тот также ничего не ведал, и в конце концов обнаружилось, что все это устроил без всякого предписания со стороны начальства толстенький частный пристав, которому обер-полицеймейстер за сию проделку предложил подать в отставку; но важеватый друг актеров, однако, вывернулся: он как-то долез до генерал-губернатора, встал перед ним на колени, расплакался и повторял только: «Ваше сиятельство!
Я с минуту колебался, но времени впереди было так много, времени ничем не занятого, вполне пустопорожнего…
Оказывалось решительно все равно, чем ни наполнить его: отданием ли последнего долга застрелившемуся холостым выстрелом
генералу или бесцельным шаганием по петербургским тротуарам, захаживанием в кондитерские, чтением пенкоснимательных передовых статей, рассматриванием проектов об упразднении и посещением различного рода публицистических раутов. В самом деле, не рискнуть ли на Смоленское?
Раздавшееся шушуканье в передней заставило
генерала вскочить и уйти туда. На этот раз
оказалось, что приехали актриса Чуйкина и Офонькин. Чуйкина сначала опустила с себя бархатную, на белом барашке, тальму; затем сняла с своего рта сортиреспиратор, который она постоянно носила, полагая, что скверный московский климат испортит ее божественный голос. Офонькин в это время освободил себя от тысячной ильковой шубы и внимательно посмотрел, как вешал ее на гвоздик принимавший платье лакей.
Шампанское подали, которое
оказалось не frappe a la glace и очень плоховатого качества; но как бы то ни было, выпив его стакана два,
генерал решительно пришел в умиленное состояние.
Генерал на этот раз был, по заграничному обычаю, в штатском платье и от этого много утратил своей воинственности.
Оказалось, что плечи его в мундире были ваточные, грудь — тоже понастегана. Коротенькое пальто совершенно не шло к нему и неловко на нем сидело, но при всем том маленькая рука
генерала и с высоким подъемом нога, а более всего мягкие манеры — говорили об его чистокровном аристократическом происхождении. Фамилия
генерала была Трахов.
Генерал и Бегушев сели около этого блюда.
Оказалось, что там была мерная, жирная разварная стерлядь.
Ужин по внутреннему своему содержанию
оказался еще лучше, чем был по наружному убранству. Откуда и через посредство кого
генерал его устроил, это надо было удивляться, и в награду себе он только взглядом спрашивал Бегушева, который ему благодарно улыбался. У
генерала можно было отнять все человеческие достоинства, но есть он умел!
Вчера я был в театре, в самом аристократическом из всех — в итальянской опере — и вдруг увидел ташкентца, и что всего удивительнее ташкентца-француза (
оказалось, что это был
генерал Флери).
Инородец шевелил глазами и простирал руки. Наконец перепись кончилась.
Оказалось 666 соискателей; из них 400 (все-таки большинство!) русских, 200 немцев с русскими душами, тридцать три инородца без души, но с развитыми мускулами, и 33 поляка. Последних
генерал тотчас же вычеркнул из списка. Но едва он успел отдать соответствующее приказание, как «безмозглые» обнаружили строптивость, свойственную этой легко воспламеняющейся нации.
— Вы их немедленно получите, — ответил
генерал, покраснев немного, порылся у себя в бюро, справился в книжке, и
оказалось, что за ним моих денег около ста двадцати рублей.
Молодая генеральша
оказалась с ноготком и быстро забрала грозного
генерала в свои пухлые белые ручки и почему-то с первого же взгляда кровно возненавидела верного раба Мишку, старавшегося выслужиться перед ней.
— Вот, полюбуйся!.. — иронически заметил
генерал, тыкая палкой на прибитую над воротами домовую вывеску. — У него, подлеца, и фамилия
оказалась.
— А этот подлец Мишка, который у меня в передней стоял столько лет и
оказался первым вором?.. — кричал
генерал, размахивая палкой. — Ведь я верил ему, Иуде, а он у меня под носом воровал… Да если бы я только знал, я бы кожу с него снял с живого! По зеленой улице бы провел да плетежками, плетежками… Не воруй, подлец! Не воруй, мерзавец… Да и другим закажи, шельмец!.. А ловкий тогда у меня в Загорье палач Афонька был: так бы расписал, что и другу-недругу Мишка заказал бы не воровать. Афонька ловко орудовал…
Тальберг. Я прекрасно в курсе дела. Гетманщина
оказалась глупой опереткой. Немцы нас обманули. Но в Берлине мне удалось достать командировку на Дон, к
генералу Краснову. Киев надо бросить немедленно… времени нету… Я за тобой.
Вся семья Прокопа была налицо. Надежда Лаврентьевна дала мне ручку поцеловать, Наташенька — в губки похристосовалась, один Гаврюша бутузом сидел в углу, держал в обеих руках по яйцу и пробовал, которое из них крепче. Гостем
оказался какой-то
генерал, до такой степени унылый, что мне с первого взгляда показалось, что у него болит живот. Прокоп отрекомендовал нас друг другу.
— Ты поступила нечестно, — продолжал он неумолимо, — ты обидела твоего старого отца. Ты обидела, огорчила и оскорбила меня. Больше того: ты осрамила меня на целый Гори. Дочь всеми уважаемого, честного служаки, боевого
генерала,
оказывается, ведет тайную дружбу с опаснейшим из окрестных душманов, с грабителем, вором, убийцей!
Я его легко вспомнил. Это был некто П.П.Иванов, тогдашний акцизный управляющий в Нижнем, с которым я был знаком еще с начала 60-х годов. А рядом с ним сидел в карете седой старик с бородой, — и он также
оказался моим еще более старым знакомым. Это был
генерал М.И.Цейдлер, когда-то наш нижегородский полицеймейстер, из гродненских гусар, и товарищ по юнкерскому училищу с Лермонтовым.
Однако фактическим обвиняемым на суде
оказался, вместо Веры Засулич,
генерал Трепов.
Генерал начал здороваться с гостями. Иван Сергеевич
оказался знаком со всеми.
Авраам Петрович взял наудачу одну книгу. Книга
оказалась «Жизнь великих людей» Плутарха. Старик стал экзаменовать мальчика. Последний отвечал не запинаясь на все вопросы
генерала.
Приметно было, что баронесса отдыхала на лаврах, между тем как маленькому
генералу, повелителю Лифляндии, подсыпались со всех сторон тернии. Казалось, что при новом толчке, данном его самолюбию, он должен был разразиться на собеседников громовым ударом; напротив того, в нем
оказался неожиданный перелом: с крошечного лба сбежали тучи, его обвивавшие; на лице проглянуло насмешливое удовольствие, и он, рукоплеская, примешал к восклицаниям собеседников и свое...
Мой собеседник
оказался человеком бывалым, долгое время проведший в отряде
генерала Ренненкампфа, сильно тревожившем японцев своими быстрыми передвижениями.
Но
генералов в кругу ее не
оказывалось, да и не было ни перед ней, ни за ней богатой придачи, за которой превосходительные женихи гонятся более, чем за умом и красотой.
Позже
оказалось, что генерал-губернатору ничего не было сообщено и что о новом акте, положенном к прочим актам в Успенском соборе, он узнал только уже после кончины императора Александра Павловича от самого Филарета.
Между тем, 18 июня,
генерал Бонапарте явился перед Мальтою, которая, несмотря на ее грозные укрепления, сдалась французам после самого непродолжительного боя, завязанного, как
оказалось, только для вида.
Но
оказывается, что и она действительно знает о
генерале, и его камердинере, и о приходимой красотке, — и сама, хоть она «мокрая курица», но очень весело сочувствует тому, что «лекарей надо бить».
Так как
оказалось, что успехи Аустерлица могли бы быть решительнее, если бы главнокомандующий был бы не так молод, то делается обзор осьмидесятилетних
генералов, и между Прозоровским и Каменским выбирают последнего.
Рассказанный случай с «увеличенной запятою» газета объясняла так, что журналист, живущий на окраине, «купил шутки ради курьезную японскую козявку», а когда один
генерал спросил его, что это такое, — он, по вдохновению, сказал, что это «увеличенная и засушенная запятая».
Генерал этому поверил, а журналист стал пробовать: неужто и другие образованные люди могут верить такой очевидной нелепости. И
оказалось, что все этому верили!