Неточные совпадения
Анна Андреевна.
Где идет? У тебя вечно какие-нибудь фантазии. Ну да, идет. Кто же это идет? Небольшого роста… во фраке… Кто ж это? а? Это, однако ж, досадно! Кто ж
бы это такой был?
Добчинский. Я
бы и не беспокоил вас, да жаль насчет способностей. Мальчишка-то этакой… большие надежды подает: наизусть стихи разные расскажет и, если
где попадет ножик, сейчас сделает маленькие дрожечки так искусно, как фокусник-с. Вот и Петр Иванович знает.
«И рад
бы в рай, да дверь-то
где?» —
Такая речь врывается
В лавчонку неожиданно.
— Тебе какую дверь? —
«Да в балаган. Чу! музыка!..»
— Пойдем, я укажу...
Стародум(обнимая неохотно г-жу Простакову). Милость совсем лишняя, сударыня! Без нее мог
бы я весьма легко обойтись. (Вырвавшись из рук ее, обертывается на другую сторону,
где Скотинин, стоящий уже с распростертыми руками, тотчас его схватывает.) Это к кому я попался?
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли
бы надобно было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу.
Где муж?
Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
— Руки у меня связаны! — повторял он, задумчиво покусывая темный ус свой, — а то
бы я показал вам,
где раки зимуют!
— Руки у меня связаны, — горько жаловался он глуповцам, — а то узнали
бы вы у меня,
где раки зимуют!
Наевшись досыта, он потребовал, чтоб ему немедленно указали место,
где было
бы можно passer son temps a faire des betises, [Весело проводить время (франц.).] и был отменно доволен, когда узнал, что в Солдатской слободе есть именно такой дом, какого ему желательно.
После этого он будто
бы жил еще долгое время в собственном имении,
где и удалось ему положить начало целой особи короткоголовых (микрокефалов), которые существуют в доднесь.
— Благодарим, — отвечал старик, взял стакан, но отказался от сахара, указав на оставшийся обгрызенный им комок. —
Где же с работниками вести дело? — сказал он. — Раззор один. Вот хоть
бы Свияжсков. Мы знаем, какая земля — мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
В своем же случае Алексей Александрович видел, что достижение законного, т.е. такого развода,
где была
бы только отвергнута виновная жена, невозможно.
Не слыхала ли она его слов или не хотела слышать, но она как
бы спотыкнулась, два раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь от него. Она подкатилась к М-llе Linon, что-то сказала ей и направилась к домику,
где дамы снимали коньки.
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства в государстве все эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие ему и пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа в животном помешало
бы его общему развитию, так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе,
где они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
Как
бы пробудившись от сна, Левин долго не мог опомниться. Он оглядывал сытую лошадь, взмылившуюся между ляжками и на шее,
где терлись поводки, оглядывал Ивана кучера, сидевшего подле него, и вспоминал о том, что он ждал брата, что жена, вероятно, беспокоится его долгим отсутствием, и старался догадаться, кто был гость, приехавший с братом. И брат, и жена, и неизвестный гость представлялись ему теперь иначе, чем прежде. Ему казалось, что теперь его отношения со всеми людьми уже будут другие.
— Как я рада, что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только что хотела выпить чашку чаю, пока они приедут. А вы
бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали
бы крокет-гроунд там,
где подстригли. Мы с вами успеем по душе поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,] не правда ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
«Да, я должен был сказать ему: вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но если
бы хозяйство совсем не шло без этих усовершенствований, вы
бы были правы; но оно идет, и идет только там,
где рабочий действует сообразно с своими привычками, как у старика на половине дороги.
И он вспомнил то робкое, жалостное выражение, с которым Анна, отпуская его, сказала: «Всё-таки ты увидишь его. Узнай подробно,
где он, кто при нем. И Стива… если
бы возможно! Ведь возможно?» Степан Аркадьич понял, что означало это: «если
бы возможно» — если
бы возможно сделать развод так, чтоб отдать ей сына… Теперь Степан Аркадьич видел, что об этом и думать нечего, но всё-таки рад был увидеть племянника.
Когда Татарин явился со счетом в двадцать шесть рублей с копейками и с дополнением на водку, Левин, которого в другое время, как деревенского жителя, привел
бы в ужас счет на его долю в четырнадцать рублей, теперь не обратил внимания на это, расплатился и отправился домой, чтобы переодеться и ехать к Щербацким,
где решится его судьба.
Они медленно двигались по неровному низу луга,
где была старая запруда. Некоторых своих Левин узнал. Тут был старик Ермил в очень длинной белой рубахе, согнувшись, махавший косой; тут был молодой малый Васька, бывший у Левина в кучерах, с размаха бравший каждый ряд. Тут был и Тит, по косьбе дядька Левина, маленький, худенький мужичок. Он, не сгибаясь, шел передом, как
бы играя косой, срезывая свой широкий ряд.
— Нет, право забыл. Или я во сне видел? Постой, постой! Да что ж сердиться! Если
бы ты, как я вчера, выпил четыре бутылки на брата, ты
бы забыл,
где ты лежишь. Постой, сейчас вспомню!
Как
бы то ни было, когда он простился с ним на седьмой день, пред отъездом его в Москву, и получил благодарность, он был счастлив, что избавился от этого неловкого положения и неприятного зеркала. Он простился с ним на станции, возвращаясь с медвежьей охоты,
где всю ночь у них было представление русского молодечества.
Она, видимо, опоминалась несколько секунд, как
бы не зная,
где она и что ей делать, и, быстро вставши, тронулась к двери.
Как и во всех местах,
где собираются люди, так и на маленьких немецких водах, куда приехали Щербацкие, совершилась обычная как
бы кристаллизация общества, определяющая каждому его члену определенное и неизменное место. Как определенно и неизменно частица воды на холоде получает известную форму снежного кристалла, так точно каждое новое лицо, приезжавшее на воды, тотчас же устанавливалось в свойственное ему место.
— Здесь в Москве?
Где он? Ты знаешь? — Левин встал со стула, как
бы собираясь тотчас же итти.
Да скажи, кабы он получше платил за труды, так и Янко
бы его не покинул; а мне везде дорога,
где только ветер дует и море шумит!
И точно, такую панораму вряд ли
где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть
бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут
бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог
бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Чичиков, чинясь, проходил в дверь боком, чтоб дать и хозяину пройти с ним вместе; но это было напрасно: хозяин
бы не прошел, да его уж и не было. Слышно было только, как раздавались его речи по двору: «Да что ж Фома Большой? Зачем он до сих пор не здесь? Ротозей Емельян, беги к повару-телепню, чтобы потрошил поскорей осетра. Молоки, икру, потроха и лещей в уху, а карасей — в соус. Да раки, раки! Ротозей Фома Меньшой,
где же раки? раки, говорю, раки?!» И долго раздавалися всё — раки да раки.
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым,
где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто
бы говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
— Я
бы хотел прежде знать,
где крепостной стол, здесь или в другом месте?
Когда приказчик говорил: «Хорошо
бы, барин, то и то сделать», — «Да, недурно», — отвечал он обыкновенно, куря трубку, которую курить сделал привычку, когда еще служил в армии,
где считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером.
На старшую дочь Александру Степановну он не мог во всем положиться, да и был прав, потому что Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром, бог весть какого кавалерийского полка, и обвенчалась с ним где-то наскоро в деревенской церкви, зная, что отец не любит офицеров по странному предубеждению, будто
бы все военные картежники и мотишки.
И вся эта куча дерев, крыш, вместе с церковью, опрокинувшись верхушками вниз, отдавалась в реке,
где картинно-безобразные старые ивы, одни стоя у берегов, другие совсем в воде, опустивши туда и ветви и листья, точно как
бы рассматривали это изображение, которым не могли налюбоваться во все продолженье своей многолетней жизни.
Где же тот, кто
бы на родном языке русской души нашей умел
бы нам сказать это всемогущее слово: вперед? кто, зная все силы, и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем мог
бы устремить на высокую жизнь русского человека? Какими словами, какой любовью заплатил
бы ему благодарный русский человек. Но веки проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее слово.
У этого помещика была тысяча с лишком душ, и попробовал
бы кто найти у кого другого столько хлеба зерном, мукою и просто в кладях, у кого
бы кладовые, амбары и сушилы [Сушилы — «верхний этаж над амбарами, ледниками и проч.,
где лежат пух, окорока, рыба высушенная, овчины, кожи разные».
Нужно разве, чтобы они вечно были перед глазами Чичикова и чтоб он держал их в ежовых рукавицах, гонял
бы их за всякий вздор, да и не то чтобы полагаясь на другого, а чтобы сам таки лично,
где следует, дал
бы и зуботычину и подзатыльника».
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как
бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
Потом, что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество в хороших каретах,
где обворожают всех приятностию обращения, и что будто
бы государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее, наконец, бог знает что такое, чего уже он и сам никак не мог разобрать.
Из буфета ли он вырвался или из небольшой зеленой гостиной,
где производилась игра посильнее, чем в обыкновенный вист, своей ли волею или вытолкали его, только он явился веселый, радостный, ухвативши под руку прокурора, которого, вероятно, уже таскал несколько времени, потому что бедный прокурор поворачивал на все стороны свои густые брови, как
бы придумывая средство выбраться из этого дружеского подручного путешествия.
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял
бы в образец для Мадонны и какое только редким случаем попадается на Руси,
где любит все оказаться в широком размере, всё что ни есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать дело.
И, уехав домой, ни минуты не медля, чтобы не замешивать никого и все концы в воду, сам нарядился жандармом, оказался в усах и бакенбардах — сам черт
бы не узнал. Явился в доме,
где был Чичиков, и, схвативши первую бабу, какая попалась, сдал ее двум чиновным молодцам, докам тоже, а сам прямо явился, в усах и с ружьем, как следует, к часовым...
Несчастным я не сделал никого: я не ограбил вдову, я не пустил никого по миру, пользовался я от избытков, брал там,
где всякий брал
бы; не воспользуйся я, другие воспользовались
бы.
Словом, если
бы Чичиков встретил его, так принаряженного, где-нибудь у церковных дверей, то, вероятно, дал
бы ему медный грош.
Никак
бы нельзя было сказать, какая страна положила на нее свой отпечаток, потому что подобного профиля и очертанья лица трудно было где-нибудь отыскать, разве только на античных камеях.
Дело ходило по судам и поступило наконец в палату,
где было сначала наедине рассуждено в таком смысле: так как неизвестно, кто из крестьян именно участвовал, а всех их много, Дробяжкин же человек мертвый, стало быть, ему немного в том проку, если
бы даже он и выиграл дело, а мужики были еще живы, стало быть, для них весьма важно решение в их пользу; то вследствие того решено было так: что заседатель Дробяжкин был сам причиною, оказывая несправедливые притеснения мужикам Вшивой-спеси и Задирайлова-тож, а умер-де он, возвращаясь в санях, от апоплексического удара.
— Сударыня! здесь, — сказал Чичиков, — здесь, вот
где, — тут он положил руку на сердце, — да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! и поверьте, не было
бы для меня большего блаженства, как жить с вами если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве.
Впрочем, и трудно было, потому что представились сами собою такие интересные подробности, от которых никак нельзя было отказаться: даже названа была по имени деревня,
где находилась та приходская церковь, в которой положено было венчаться, именно деревня Трухмачевка, поп — отец Сидор, за венчание — семьдесят пять рублей, и то не согласился
бы, если
бы он не припугнул его, обещаясь донести на него, что перевенчал лабазника Михайла на куме, что он уступил даже свою коляску и заготовил на всех станциях переменных лошадей.
Во время покосов не глядел он на быстрое подыманье шестидесяти разом кос и мерное с легким шумом паденье под ними рядами высокой травы; он глядел вместо того на какой-нибудь в стороне извив реки, по берегам которой ходил красноносый, красноногий мартын — разумеется, птица, а не человек; он глядел, как этот мартын, поймав рыбу, держал ее впоперек в носу, как
бы раздумывая, глотать или не глотать, и глядя в то же время пристально вздоль реки,
где в отдаленье виден был другой мартын, еще не поймавший рыбы, но глядевший пристально на мартына, уже поймавшего рыбу.
Заглянул
бы кто-нибудь к нему на рабочий двор,
где наготовлено было на запас всякого дерева и посуды, никогда не употреблявшейся, — ему
бы показалось, уж не попал ли он как-нибудь в Москву на щепной двор, куда ежедневно отправляются расторопные тещи и свекрухи, с кухарками позади, делать свои хозяйственные запасы и
где горами белеет всякое дерево — шитое, точеное, лаженое и плетеное: бочки, пересеки, ушаты, лагуны́, [Лагун — «форма ведра с закрышкой».
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову, и хоть
бы что-нибудь похожее на выражение показалось на лице его. Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там,
где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности.
— А Пробка Степан, плотник? я голову прозакладую, если вы
где сыщете такого мужика. Ведь что за силища была! Служи он в гвардии, ему
бы бог знает что дали, трех аршин с вершком ростом!