«Видно, не дано этого блага во всей его полноте, — думал он, — или те сердца, которые озарены светом такой любви, застенчивы: они робеют и прячутся, не стараясь оспаривать умников; может быть, жалеют их, прощают им во имя своего счастья, что те топчут в грязь цветок, за неимением почвы,
где бы он мог глубоко пустить корни и вырасти в такое дерево, которое бы осенило всю жизнь».
Она так полно и много любила: любила Обломова — как любовника, как мужа и как барина; только рассказать никогда она этого, как прежде, не могла никому. Да никто и не понял бы ее вокруг.
Где бы она нашла язык? В лексиконе братца, Тарантьева, невестки не было таких слов, потому что не было понятий; только Илья Ильич понял бы ее, но она ему никогда не высказывала, потому что не понимала тогда сама и не умела.
Неточные совпадения
— Хоть
бы Штольц скорей приехал! — сказал он. — Пишет, что скоро будет, а сам черт знает
где шатается! Он
бы уладил.
— Знаю я, как ты встаешь: ты
бы тут до обеда провалялся. Эй, Захар!
Где ты там, старый дурак? Давай скорей одеваться барину.
Не удалось
бы им там видеть какого-нибудь вечера в швейцарском или шотландском вкусе, когда вся природа — и лес, и вода, и стены хижин, и песчаные холмы — все горит точно багровым заревом; когда по этому багровому фону резко оттеняется едущая по песчаной извилистой дороге кавалькада мужчин, сопутствующих какой-нибудь леди в прогулках к угрюмой развалине и поспешающих в крепкий замок,
где их ожидает эпизод о войне двух роз, рассказанный дедом, дикая коза на ужин да пропетая молодою мисс под звуки лютни баллада — картины, которыми так богато населило наше воображение перо Вальтера Скотта.
И нежные родители продолжали приискивать предлоги удерживать сына дома. За предлогами, и кроме праздников, дело не ставало. Зимой казалось им холодно, летом по жаре тоже не годится ехать, а иногда и дождь пойдет, осенью слякоть мешает. Иногда Антипка что-то сомнителен покажется: пьян не пьян, а как-то дико смотрит: беды
бы не было, завязнет или оборвется где-нибудь.
Андрей ворочал в голове вопрос, чем
бы задеть его за живое и
где у него живое, между тем молча разглядывал его и вдруг засмеялся.
— Нет, не то, — отозвался Обломов, почти обидевшись, —
где же то? Разве у меня жена сидела
бы за вареньями да за грибами? Разве считала
бы тальки да разбирала деревенское полотно? Разве била
бы девок по щекам? Ты слышишь: ноты, книги, рояль, изящная мебель?
— Вы до сих пор не знаете,
где цель вашей жизни? — спросила она, остановясь. — Я не верю: вы клевещете на себя; иначе
бы вы не стоили жизни…
— Она никогда не спросит. Если б я ушла совсем, она
бы не пошла искать и спрашивать меня, а я не пришла
бы больше сказать ей,
где была и что делала. Кто ж еще?
Он забыл ту мрачную сферу,
где долго жил, и отвык от ее удушливого воздуха. Тарантьев в одно мгновение сдернул его будто с неба опять в болото. Обломов мучительно спрашивал себя: зачем пришел Тарантьев? надолго ли? — терзался предположением, что, пожалуй, он останется обедать и тогда нельзя будет отправиться к Ильинским. Как
бы спровадить его, хоть
бы это стоило некоторых издержек, — вот единственная мысль, которая занимала Обломова. Он молча и угрюмо ждал, что скажет Тарантьев.
Халат на Обломове истаскался, и как ни заботливо зашивались дыры на нем, но он расползается везде и не по швам: давно
бы надо новый. Одеяло на постели тоже истасканное, кое-где с заплатами; занавески на окнах полиняли давно, и хотя они вымыты, но похожи на тряпки.
Но отчего же так? Ведь она госпожа Обломова, помещица; она могла
бы жить отдельно, независимо, ни в ком и ни в чем не нуждаясь? Что ж могло заставить ее взять на себя обузу чужого хозяйства, хлопот о чужих детях, обо всех этих мелочах, на которые женщина обрекает себя или по влечению любви, по святому долгу семейных уз, или из-за куска насущного хлеба?
Где же Захар, Анисья, ее слуги по всем правам?
Где, наконец, живой залог, оставленный ей мужем, маленький Андрюша?
Где ее дети от прежнего мужа?
— Если хорошенько разобрать историю этой девушки, то вы найдете, что эта девушка бросила семью, или свою, или сестрину,
где бы она могла иметь женское дело, — неожиданно вступая в разговор, сказала с раздражительностью Дарья Александровна, вероятно догадываясь, какую девушку имел в виду Степан Аркадьич.
Неточные совпадения
Анна Андреевна.
Где идет? У тебя вечно какие-нибудь фантазии. Ну да, идет. Кто же это идет? Небольшого роста… во фраке… Кто ж это? а? Это, однако ж, досадно! Кто ж
бы это такой был?
Добчинский. Я
бы и не беспокоил вас, да жаль насчет способностей. Мальчишка-то этакой… большие надежды подает: наизусть стихи разные расскажет и, если
где попадет ножик, сейчас сделает маленькие дрожечки так искусно, как фокусник-с. Вот и Петр Иванович знает.
«И рад
бы в рай, да дверь-то //
где?» — // Такая речь врывается // В лавчонку неожиданно. // — Тебе какую дверь? — // «Да в балаган. Чу! музыка!..» // — Пойдем, я укажу! —
Стародум(обнимая неохотно г-жу Простакову). Милость совсем лишняя, сударыня! Без нее мог
бы я весьма легко обойтись. (Вырвавшись из рук ее, обертывается на другую сторону,
где Скотинин, стоящий уже с распростертыми руками, тотчас его схватывает.) Это к кому я попался?
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли
бы надобно было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу.
Где муж?
Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!