Неточные совпадения
В этом случае грозящая опасность увеличивается всею суммою неприкрытости,
в жертву которой,
в известные исторические
моменты, кажется отданною жизнь…
Была ли у них история, были ли
в этой истории
моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? — ничего они не помнили.
Степан Аркадьич срезал одного
в тот самый
момент, как он собирался начать свои зигзаги, и бекас комочком упал
в трясину. Облонский неторопливо повел за другим, еще низом летевшим к осоке, и вместе со звуком выстрела и
этот бекас упал; и видно было, как он выпрыгивал из скошенной осоки, биясь уцелевшим белым снизу крылом.
Ему шел уже двенадцатый год, когда все намеки его души, все разрозненные черты духа и оттенки тайных порывов соединились
в одном сильном
моменте и, тем получив стройное выражение, стали неукротимым желанием. До
этого он как бы находил лишь отдельные части своего сада — просвет, тень, цветок, дремучий и пышный ствол — во множестве садов иных, и вдруг увидел их ясно, все —
в прекрасном, поражающем соответствии.
—
Это не совсем справедливо, Пульхерия Александровна, и особенно
в настоящий
момент, когда возвещено о завещанных Марфой Петровной трех тысячах, что, кажется, очень кстати, судя по новому тону, которым заговорили со мной, — прибавил он язвительно.
По убеждению его выходило, что
это затмение рассудка и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят до высшего своего
момента незадолго до совершения преступления; продолжаются
в том же виде
в самый
момент преступления и еще несколько времени после него, судя по индивидууму; затем проходят, так же как проходит всякая болезнь.
И так-то вот всегда у
этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего
момента рядят человека
в павлиные перья, до последнего
момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
Незаметно для себя,
в какой-то
момент, он раз навсегда определил ценность
этих щеголеватых ‹мыслей› словами...
«Припадок истерии, — упрекнул он себя. — Как все
это случилось?» — думал он, закрыв глаза, и невольно вспомнил странное поведение свое
в момент, когда разрушалась стена казармы.
И с
этого момента уже не помнил ничего. Проснулся он
в комнате, которую не узнал, но большая фотография дяди Хрисанфа подсказала ему, где он. Сквозь занавески окна
в сумрак проникали солнечные лучи необыкновенного цвета, верхние стекла показывали кусок неба,
это заставило Самгина вспомнить комнатенку
в жандармском управлении.
— Уничтожай его! — кричал Борис, и начинался любимейший
момент игры: Варавку щекотали, он выл, взвизгивал, хохотал, его маленькие, острые глазки испуганно выкатывались, отрывая от себя детей одного за другим, он бросал их на диван, а они, снова наскакивая на него, тыкали пальцами ему
в ребра, под колени. Клим никогда не участвовал
в этой грубой и опасной игре, он стоял
в стороне, смеялся и слышал густые крики Глафиры...
Наблюдая волнение Варвары, ее быстрые переходы от радости, вызванной его ласковой улыбкой, мягким словом, к озлобленной печали, которую он легко вызывал словом небрежным или насмешливым, Самгин все увереннее чувствовал, что
в любую минуту он может взять девушку.
Моментами эта возможность опьяняла его. Он не соблазнялся, но, любуясь своей сдержанностью, все-таки спрашивал себя: «Что мешает? Лидия? Маракуев?»
Был
момент, когда Клим подумал — как хорошо было бы увидеть Бориса с таким искаженным, испуганным лицом, таким беспомощным и несчастным не здесь, а дома. И чтобы все видели его, каков он
в эту минуту.
С
этого момента Самгину стало казаться, что у всех запасных открытые рты и лица людей, которые задыхаются. От ветра, пыли, бабьего воя, пьяных песен и непрерывной, бессмысленной ругани кружилась голова. Он вошел на паперть церкви; на ступенях торчали какие-то однообразно-спокойные люди и среди них старичок с медалью на шее, тот, который сидел
в купе вместе с Климом.
Он не забыл о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил
это как сновидение. Не много дней прошло с того
момента, но он уже не один раз спрашивал себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И
этот вопрос будил
в нем сомнения
в действительной силе чувства, которым он так возгордился несколько дней тому назад.
Были
в жизни его
моменты, когда действительность унижала его, пыталась раздавить, он вспомнил ночь 9 Января на темных улицах Петербурга, первые дни Московского восстания, тот вечер, когда избили его и Любашу, — во всех
этих случаях он подчинялся страху, который взрывал
в нем естественное чувство самосохранения, а сегодня он подавлен тоже, конечно, чувством биологическим, но — не только им.
Самгину подумалось, что настал
момент, когда можно бы заговорить с Бердниковым о Марине, но мешал Попов, —
в его настроении было что-то напряженное, подстерегающее, можно было думать, что он намерен затеять какой-то деловой разговор, а Бердников не хочет
этого, потому и говорит так много, почти непрерывно. Вот Попов угрюмо пробормотал что-то о безответственности, — толстый человек погладил ладонями бескостное лицо свое и заговорил более звонко, даже как бы ехидно...
Она будила его чувственность, как опытная женщина, жаднее, чем деловитая и механически ловкая Маргарита, яростнее, чем голодная, бессильная Нехаева. Иногда он чувствовал, что сейчас потеряет сознание и, может быть, у него остановится сердце. Был
момент, когда ему казалось, что она плачет, ее неестественно горячее тело несколько минут вздрагивало как бы от сдержанных и беззвучных рыданий. Но он не был уверен, что
это так и есть, хотя после
этого она перестала настойчиво шептать
в уши его...
Самгин, видя, что
этот человек прочно занял его место, — ушел; для того, чтоб покинуть собрание, он — как ему казалось — всегда находил
момент, который должен был вызвать
в людях сожаление: вот уходит от нас человек, не сказавший главного, что он знает.
Это было последнее,
в чем он отдал себе отчет, — ему вдруг показалось, что темное пятно вспухло и образовало
в центре чана вихорек.
Это было видимо только краткий
момент, две, три секунды, и
это совпало с более сильным топотом ног, усилилась разноголосица криков, из тяжко охающих возгласов вырвался истерически ликующий, но и как бы испуганный вопль...
Но как раз
в это время по улице проходил К. Г. Бекман, врач городской полиции, который и констатировал, что Зотова убита выстрелом
в затылок и что с
момента смерти прошло уже не меньше двух часов.
Не только Тагильский ждал
этого момента — публика очень единодушно двинулась
в столовую. Самгин ушел домой, думая о прогрессивном блоке, пытаясь представить себе место
в нем, думая о Тагильском и обо всем, что слышал
в этот вечер. Все
это нужно было примирить, уложить плотно одно к другому, извлечь крупицы полезного, забыть о том, что бесполезно.
Самгин слушал равнодушно, ожидая
момента, когда удобно будет спросить о Марине. О ней думалось непрерывно, все настойчивее и беспокойней. Что она делает
в Париже? Куда поехала? Кто для нее
этот человек?
Авторитетным тоном, небрежно, как раньше, он говорил ей маленькие дерзости, бесцеремонно высмеивая ее вкусы, симпатии, мнения; он даже пробовал ласкать ее
в моменты, когда она не хотела
этого или когда
это было физиологически неудобно ей.
В другой раз она долго и туманно говорила об Изиде, Сете, Озирисе. Самгин подумал, что ее, кажется, особенно интересуют сексуальные
моменты в религии и что
это, вероятно, физиологическое желание здоровой женщины поболтать на острую тему.
В общем он находил, что размышления Марины о религии не украшают ее, а нарушают цельность ее образа.
Нет,
этого он не хотел, женщина нужна ему, и не
в его интересах, чтоб она была глупее, чем есть. И недавно был
момент, когда он почувствовал, что Таисья играет опасную игру.
Крэйтона слушали, не возражая ему, Самгин думал, что
это делается из вежливости к союзнику и гостю. Англичанин настолько раздражал Самгина, что Клим Иванович, отказываясь от своей привычки не принимать участия
в спорах, уже искал наиболее удобного
момента, удобной формы для того, чтоб ‹возразить› Крэйтону.
А
в следующий
момент подумал, что если он так одинок, то
это значит, что он действительно исключительный человек. Он вспомнил, что ощущение своей оторванности от людей было уже испытано им у себя
в городе, на паперти церкви Георгия Победоносца; тогда ему показалось, что
в одиночестве есть нечто героическое, возвышающее.
Они хохотали, кричали, Лютов возил его по улицам
в широких санях, запряженных быстрейшими лошадями, и Клим видел, как столбы телеграфа, подпрыгивая
в небо, размешивают
в нем звезды, точно кусочки апельсинной корки
в крюшоне.
Это продолжалось четверо суток, а затем Самгин, лежа у себя дома
в постели, вспоминал отдельные
моменты длительного кошмара.
— Ну, если б не стыдно было, так вы — не говорили бы на
эту тему, — сказал Самгин. И прибавил поучительно: — Человек беспокоится потому, что ищет себя. Хочет быть самим собой, быть
в любой
момент верным самому себе. Стремится к внутренней гармонии.
А если до сих пор
эти законы исследованы мало, так
это потому, что человеку, пораженному любовью, не до того, чтоб ученым оком следить, как вкрадывается
в душу впечатление, как оковывает будто сном чувства, как сначала ослепнут глаза, с какого
момента пульс, а за ним сердце начинает биться сильнее, как является со вчерашнего дня вдруг преданность до могилы, стремление жертвовать собою, как мало-помалу исчезает свое я и переходит
в него или
в нее, как ум необыкновенно тупеет или необыкновенно изощряется, как воля отдается
в волю другого, как клонится голова, дрожат колени, являются слезы, горячка…
Сам он не двигался, только взгляд поворачивался то вправо, то влево, то вниз, смотря по тому, как двигалась рука.
В нем была деятельная работа: усиленное кровообращение, удвоенное биение пульса и кипение у сердца — все
это действовало так сильно, что он дышал медленно и тяжело, как дышат перед казнью и
в момент высочайшей неги духа.
От слов, от звуков, от
этого чистого, сильного девического голоса билось сердце, дрожали нервы, глаза искрились и заплывали слезами.
В один и тот же
момент хотелось умереть, не пробуждаться от звуков, и сейчас же опять сердце жаждало жизни…
«Уменье жить» ставят
в великую заслугу друг другу, то есть уменье «казаться», с правом
в действительности «не быть» тем, чем надо быть. А уменьем жить называют уменье — ладить со всеми, чтоб было хорошо и другим, и самому себе, уметь таить дурное и выставлять, что годится, — то есть приводить
в данный
момент нужные для
этого свойства
в движение, как трогать клавиши, большей частию не обладая самой музыкой.
— Ничего, но ты будто… одолела какое-то препятствие: не то победила, не то отдалась победе сама, и
этим счастлива… Не знаю что: но ты торжествуешь! Ты, должно быть, вступила
в самый счастливый
момент…
«Нет! — говорил он, стараясь не глядеть на ее профиль и жмурясь от ее искристых, широко открытых глаз, —
момент настал, брошу камень
в эту холодную, бессердечную статую…»
«Тушины — наша истинная „партия действия“, наше прочное „будущее“, которое выступит
в данный
момент, особенно когда все
это, — оглядываясь кругом на поля, на дальние деревни, решал Райский, — когда все
это будет свободно, когда все миражи, лень и баловство исчезнут, уступив место настоящему «делу», множеству «дела» у всех, — когда с миражами исчезнут и добровольные «мученики», тогда явятся, на смену им, «работники», «Тушины» на всей лестнице общества…»
Одна Вера ничего
этого не знала, не подозревала и продолжала видеть
в Тушине прежнего друга, оценив его еще больше с тех пор, как он явился во весь рост над обрывом и мужественно перенес свое горе, с прежним уважением и симпатией протянул ей руку, показавшись
в один и тот же
момент и добрым, и справедливым, и великодушным — по своей природе, чего брат Райский, более его развитой и образованный, достигал таким мучительным путем.
У него не ставало терпения купаться
в этой возне, суете,
в черновой работе, терпеливо и мучительно укладывать силы
в приготовление к тому праздничному
моменту, когда человечество почувствует, что оно готово, что достигло своего апогея, когда настал бы и понесся
в вечность, как река, один безошибочный, на вечные времена установившийся поток жизни.
Художник изучает лицо и угадывает
эту главную мысль лица, хотя бы
в тот
момент,
в который он списывает, и не было ее вовсе
в лице.
—
Это смотря по тому, какие там
в данный
момент будут заседать богодулы.
В этой болтовне незаметно пролетел целый час. Привалов заразился веселым настроением хозяйки и смеялся над теми милыми пустяками, которые говорят
в таких хорошеньких гостиных. Антонида Ивановна принесла альбом, чтобы показать карточку Зоси Ляховской.
В момент рассматривания альбома, когда Привалов напрасно старался придумать что-нибудь непременно остроумное относительно карточки Зоси Ляховской,
в гостиной послышались громкие шаги Половодова, и Антонида Ивановна немного отодвинулась от своего гостя.
Это вопиющее дело началось еще при старом судопроизводстве, проходило через десятки административных инстанций и кончилось как раз
в тот
момент, когда Сашка лежал на столе.
Вот
в этот критический
момент Марья Степановна и решилась обойтись совсем без Хины и повести дело вполне самостоятельно.
По-моему, вы выбрали особенно удачный
момент для своего предприятия: все общество переживает период брожения всех сил, сверху донизу, и вот
в эту лабораторию творящейся жизни влить новую струю, провести новую идею особенно важно.
Наступила тяжелая пауза; все испытывали то неловкое чувство, которое охватывает людей, давно не видавших друг друга.
Этим моментом отлично воспользовалась Хиония Алексеевна, которая занимала наблюдательный пост
в полутемном коридорчике. Она почти насильно вытолкнула Надежду Васильевну
в гостиную, перекрестив ее вдогонку.
— Решительно не будет, потому что
в нем
этого… как вам сказать… между нами говоря… нет именно той смелости, которая нравится женщинам. Ведь
в известных отношениях все зависит от уменья схватить удобный
момент, воспользоваться минутой, а у Привалова… Я сомневаюсь, чтобы он имел успех…
Привалов переживал медовый месяц своего незаконного счастья. Собственно говоря, он плыл по течению, которое с первого
момента закружило его и понесло вперед властной пенившейся волной. Когда он ночью вышел из половодовского дома
в достопамятный день бала, унося на лице следы безумных поцелуев Антониды Ивановны, совесть проснулась
в нем и внутренний голос сказал: «Ведь ты не любишь
эту женщину, которая сейчас осыпала тебя своими ласками…»
Самой замечательной способностью Шелехова было то, что, стоило ему только раз вырваться с прииска и попасть куда-нибудь
в город, — он разом спускал все, что копил
в течение нескольких лет. С ним не было
в этих случаях никакого сладу, и Бахарев терпеливо ждал того
момента, когда у загулявшего Данилы Семеныча вылетит из кармана последний грош.
Это и обнаруживается
в моменты хаотизации и анархизации общества.