Вот остановились перед зеркалом.
В этот момент я видел только ее глаза. Мне пришла идея: ведь человек устроен так же дико, как эти вот нелепые «квартиры», — человеческие головы непрозрачны, и только крошечные окна внутри: глаза. Она как будто угадала — обернулась. «Ну, вот мои глаза. Ну?» (Это, конечно, молча.)
В этот момент, когда глухой занавес окончательно готов был отделить от меня весь этот прекрасный мир, я увидел: невдалеке, размахивая розовыми руками-крыльями, над зеркалом мостовой скользила знакомая, громадная голова. И знакомый, сплющенный голос...
Неточные совпадения
И дальше сам с собою: почему красиво? Почему танец красив? Ответ: потому что
это несвободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно
в абсолютной, эстетической подчиненности, идеальной несвободе. И если верно, что наши предки отдавались танцу
в самые вдохновенные
моменты своей жизни (религиозные мистерии, военные парады), то
это значит только одно: инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку, и мы
в теперешней нашей жизни — только сознательно…
В тот
момент, когда я ощутил ангела-хранителя у себя за спиной, я наслаждался сонетом, озаглавленным «Счастье». Думаю — не ошибусь, если скажу, что
это редкая по красоте и глубине мысли вещь. Вот первые четыре строчки...
С силой, каким-то винтовым приводом, я наконец оторвал глаза от стекла под ногами — вдруг
в лицо мне брызнули золотые буквы «Медицинское»… Почему он привел меня сюда, а не
в Операционное, почему он пощадил меня — об
этом я
в тот
момент даже и не подумал: одним скачком — через ступени, плотно захлопнул за собой дверь — и вздохнул. Так: будто с самого утра я не дышал, не билось сердце — и только сейчас вздохнул первый раз, только сейчас раскрылся шлюз
в груди…
Я совершенно озадачен. Вчера,
в этот самый
момент, когда я думал, что все уже распуталось, найдены все иксы —
в моем уравнении появились новые неизвестные.
Секунду я смотрел на нее посторонне, как и все: она уже не была нумером — она была только человеком, она существовала только как метафизическая субстанция оскорбления, нанесенного Единому Государству. Но одно какое-то ее движение — заворачивая, она согнула бедра налево — и мне вдруг ясно: я знаю, я знаю
это гибкое, как хлыст, тело — мои глаза, мои губы, мои руки знают его, —
в тот
момент я был
в этом совершенно уверен.
Это всегда был самый величественный
момент праздника: все продолжают сидеть неподвижно, радостно склоняя главы благодетельному игу Нумера из Нумеров. Но тут я с ужасом снова услышал шелест: легчайший, как вздох, он был слышнее, чем раньше медные трубы гимна. Так последний раз
в жизни вздохнет человек еле слышно, — а кругом у всех бледнеют лица, у всех — холодные капли на лбу.
— Что —
в любой
момент? — и тотчас же понял — ч т о, кровь брызнула
в уши,
в щеки, я крикнул: — Не надо об
этом, никогда не говори мне об
этом! Ведь ты же понимаешь, что
это тот я, прежний, а теперь…
На улице. Ветер. Небо из несущихся чугунных плит. И так, как
это было
в какой-то
момент вчера: весь мир разбит на отдельные, острые, самостоятельные кусочки, и каждый из них, падая стремглав, на секунду останавливался, висел передо мной
в воздухе — и без следа испарялся.
И вот,
в тот
момент, когда мы уже догнали
эту мечту, когда мы схватили ее вот так (Его рука сжалась: если бы
в ней был камень — из камня брызнул бы сок), когда уже осталось только освежевать добычу и разделить ее на куски, —
в этот самый
момент вы — вы…
Неточные совпадения
В этом случае грозящая опасность увеличивается всею суммою неприкрытости,
в жертву которой,
в известные исторические
моменты, кажется отданною жизнь…
Была ли у них история, были ли
в этой истории
моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? — ничего они не помнили.
Степан Аркадьич срезал одного
в тот самый
момент, как он собирался начать свои зигзаги, и бекас комочком упал
в трясину. Облонский неторопливо повел за другим, еще низом летевшим к осоке, и вместе со звуком выстрела и
этот бекас упал; и видно было, как он выпрыгивал из скошенной осоки, биясь уцелевшим белым снизу крылом.
Ему шел уже двенадцатый год, когда все намеки его души, все разрозненные черты духа и оттенки тайных порывов соединились
в одном сильном
моменте и, тем получив стройное выражение, стали неукротимым желанием. До
этого он как бы находил лишь отдельные части своего сада — просвет, тень, цветок, дремучий и пышный ствол — во множестве садов иных, и вдруг увидел их ясно, все —
в прекрасном, поражающем соответствии.
—
Это не совсем справедливо, Пульхерия Александровна, и особенно
в настоящий
момент, когда возвещено о завещанных Марфой Петровной трех тысячах, что, кажется, очень кстати, судя по новому тону, которым заговорили со мной, — прибавил он язвительно.