Неточные совпадения
Старцем,
в одежде монашеской,
Грешник вернулся домой,
Жил под навесом старейшего
Дуба,
в трущобе лесной.
Толпа, оставшаяся без крова, пропитания и
одежды, повалила
в город, но и там встретилась с общим смятением.
Одевшись
в лучшие
одежды, они выстроились
в каре и ожидали своего начальника.
Об
одеждах своих она не заботилась, как будто инстинктивно чувствовала, что сила ее не
в цветных сарафанах, а
в той неистощимой струе молодого бесстыжества, которое неудержимо прорывалось во всяком ее движении.
Таинственные тени гуськом шли одна за другой, застегнутые, выстриженные, однообразным шагом,
в однообразных
одеждах, всё шли, всё шли…
С восходом солнца все
в доме поднимаются; взрослые и подростки облекаются
в единообразные
одежды (по особым, апробованным [То есть апробированным, проверенным.] градоначальником рисункам), подчищаются и подтягивают ремешки.
Но когда его обнажили и мелькнули тоненькие-тоненькие ручки, ножки, шафранные, тоже с пальчиками, и даже с большим пальцем, отличающимся от других, и когда он увидал, как, точно мягкие пружинки, Лизавета Петровна прижимала эти таращившиеся ручки, заключая их
в полотняные
одежды, на него нашла такая жалость к этому существу и такой страх, что она повредит ему, что он удержал ее за руку.
Помещик с седыми усами был, очевидно, закоренелый крепостник и деревенский старожил, страстный сельский хозяин. Признаки эти Левин видел и
в одежде — старомодном, потертом сюртуке, видимо непривычном помещику, и
в его умных, нахмуренных глазах, и
в складной русской речи, и
в усвоенном, очевидно, долгим опытом повелительном тоне, и
в решительных движениях больших, красивых, загорелых рук с одним старым обручальным кольцом на безыменке.
Слова эти и связанные с ними понятия были очень хороши для умственных целей; но для жизни они ничего не давали, и Левин вдруг почувствовал себя
в положении человека, который променял бы теплую шубу на кисейную
одежду и который
в первый раз на морозе несомненно, не рассуждениями, а всем существом своим убедился бы, что он всё равно что голый и что он неминуемо должен мучительно погибнуть.
Ничего, казалось, не было особенного ни
в ее
одежде, ни
в ее позе; но для Левина так же легко было узнать ее
в этой толпе, как розан
в крапиве.
Прения о Флерове дали новой партии не только один шар Флерова, но еще и выигрыш времени, так что могли быть привезены три дворянина, кознями старой партии лишенные возможности участвовать
в выборах. Двух дворян, имевших слабость к вину, напоили пьяными клевреты Снеткова, а у третьего увезли мундирную
одежду.
В первую минуту ей показалось неприлично, что Анна ездит верхом. С представлением о верховой езде для дамы
в понятии Дарьи Александровны соединялось представление молодого легкого кокетства, которое, по ее мнению, не шло к положению Анны; но когда она рассмотрела ее вблизи, она тотчас же примирилась с ее верховою ездой. Несмотря на элегантность, всё было так просто, спокойно и достойно и
в позе, и
в одежде, и
в движениях Анны, что ничего не могло быть естественней.
«Ты видел, — отвечала она, — ты донесешь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки; ее волосы касались воды; минута была решительная. Я уперся коленкою
в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою
одежду, и я мгновенно сбросил ее
в волны.
Она еще не знает, что
в порядочном обществе и
в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под
одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар.
В его
одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались
в светло-желтых перчатках.
Хочу ее оттолкнуть от себя — она как кошка вцепилась
в мою
одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил меня
в море.
И точно, что касается до этой благородной боевой
одежды, я совершенный денди: ни одного галуна лишнего; оружие ценное
в простой отделке, мех на шапке не слишком длинный, не слишком короткий; ноговицы и черевики пригнаны со всевозможной точностью; бешмет белый, черкеска темно-бурая.
Час от часу плененный боле
Красами Ольги молодой,
Владимир сладостной неволе
Предался полною душой.
Он вечно с ней.
В ее покое
Они сидят
в потемках двое;
Они
в саду, рука с рукой,
Гуляют утренней порой;
И что ж? Любовью упоенный,
В смятенье нежного стыда,
Он только смеет иногда,
Улыбкой Ольги ободренный,
Развитым локоном играть
Иль край
одежды целовать.
Татьяна
в лес; медведь за нею;
Снег рыхлый по колено ей;
То длинный сук ее за шею
Зацепит вдруг, то из ушей
Златые серьги вырвет силой;
То
в хрупком снеге с ножки милой
Увязнет мокрый башмачок;
То выронит она платок;
Поднять ей некогда; боится,
Медведя слышит за собой,
И даже трепетной рукой
Одежды край поднять стыдится;
Она бежит, он всё вослед,
И сил уже бежать ей нет.
Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот меж людей.
Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей
одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет
в маскарад.
Не забирайте много с собой
одежды: по сорочке и по двое шаровар на козака да по горшку саламаты [Саламата — мучная похлебка (
в основном из гречневой муки).] и толченого проса — больше чтоб и не было ни у кого!
В минуту оделся он; вычернил усы, брови, надел на темя маленькую темную шапочку, — и никто бы из самых близких к нему козаков не мог узнать его. По виду ему казалось не более тридцати пяти лет. Здоровый румянец играл на его щеках, и самые рубцы придавали ему что-то повелительное.
Одежда, убранная золотом, очень шла к нему.
— Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько, — продолжал он, поворачивая их, — какие же длинные на вас свитки! [Верхняя
одежда у южных россиян. (Прим. Н.
В. Гоголя.)] Экие свитки! Таких свиток еще и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас! я посмотрю, не шлепнется ли он на землю, запутавшися
в полы.
Много избил он всякой шляхты, разграбил богатейшие земли и лучшие замки; распечатали и поразливали по земле козаки вековые меды и вина, сохранно сберегавшиеся
в панских погребах; изрубили и пережгли дорогие сукна,
одежды и утвари, находимые
в кладовых. «Ничего не жалейте!» — повторял только Тарас.
Все, какие у меня есть, дорогие кубки и закопанное
в земле золото, хату и последнюю
одежду продам и заключу с вами контракт на всю жизнь, с тем чтобы все, что ни добуду на войне, делить с вами пополам.
Один только козак, Максим Голодуха, вырвался дорогою из татарских рук, заколол мирзу, отвязал у него мешок с цехинами и на татарском коне,
в татарской
одежде полтора дни и две ночи уходил от погони, загнал насмерть коня, пересел дорогою на другого, загнал и того, и уже на третьем приехал
в запорожский табор, разведав на дороге, что запорожцы были под Дубной.
Так, на чердаке он нашел стальной рыцарский хлам, книги, переплетенные
в железо и кожу, истлевшие
одежды и полчища голубей.
В одежде же Петра Петровича преобладали цвета светлые и юношественные.
Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся
в воду. Работы было немного: утопленницу несло водой
в двух шагах от схода, он схватил ее за
одежду правою рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего не говорила.
Остались: один хмельной, но немного, сидевший за пивом, с виду мещанин; товарищ его, толстый, огромный,
в сибирке [Сибирка — верхняя
одежда в виде короткого сарафана
в талию со сборками и стоячим воротником.] и с седою бородой, очень захмелевший, задремавший на лавке, и изредка, вдруг, как бы спросонья, начинавший прищелкивать пальцами, расставив руки врозь, и подпрыгивать верхнею частию корпуса, не вставая с лавки, причем подпевал какую-то ерунду, силясь припомнить стихи, вроде...
Я
в том смысле, что тут надо бы поболее точности, так сказать, более наружной определенности: извините во мне естественное беспокойство практического и благонамеренного человека, но нельзя ли тут
одежду, например, особую завести, носить что-нибудь, клеймы там, что ли, какие?..
И вижу я, эдак часу
в шестом, Сонечка встала, надела платочек, надела бурнусик [Бурнус — верхняя
одежда в виде накидки.] и с квартиры отправилась, а
в девятом часу и назад обратно пришла.
Точно он попал клочком
одежды в колесо машины, и его начало
в нее втягивать.
Одежда Свидригайлова была щегольская, летняя, легкая,
в особенности щеголял он бельем.
Пускай меня отъявят старовером,
Но хуже для меня наш Север во сто крат
С тех пор, как отдал всё
в обмен на новый лад —
И нравы, и язык, и старину святую,
И величавую
одежду на другую
По шутовскому образцу...
Этот Тимофеич, потертый и проворный старичок, с выцветшими желтыми волосами, выветренным, красным лицом и крошечными слезинками
в съеженных глазах, неожиданно предстал перед Базаровым
в своей коротенькой чуйке [Чуйка — верхняя
одежда, длинный суконный кафтан.] из толстого серо-синеватого сукна, подпоясанный ременным обрывочком и
в дегтярных сапогах.
Толпа дворовых не высыпала на крыльцо встречать господ; показалась всего одна девочка лет двенадцати, а вслед за ней вышел из дому молодой парень, очень похожий на Петра, одетый
в серую ливрейную куртку [Ливрейная куртка — короткая ливрея, повседневная
одежда молодого слуги.] с белыми гербовыми пуговицами, слуга Павла Петровича Кирсанова.
Это был человек среднего роста, одетый
в широкие, длинные
одежды той неуловимой окраски, какую принимают листья деревьев поздней осенью, когда они уже испытали ожог мороза.
Проехала еще одна старенькая, расхлябанная телега, нагруженная измятыми людями, эти не были покрыты,
одежда на них изорвана
в клочья, обнаженные части тел
в пыли и грязи.
Видел его Самгин
в концертах, во фраке, — фрак казался всегда чужой
одеждой, как-то принижающей эту мощную фигуру с ее лицом умного мужика.
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю
одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам
в большую, узкую и длинную комнату, с двумя окнами
в ее задней стене, с голыми стенами, с печью и плитой
в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Самгин наблюдал шумную возню людей и думал, что для них существуют школы, церкви, больницы, работают учителя, священники, врачи. Изменяются к лучшему эти люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками с инструментом плотников. Для них делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду,
одежду. Варят стекло.
В конце концов, ведь и войны имеют целью дать этим людям землю и работу.
Самгин вышел на улицу и тотчас же попал
в группу людей, побитых
в драке, — это было видно по их
одежде и лицам. Один из них крикнул...
Все вокруг него было неряшливо — так же, как сам он, всегда выпачканный птичьим пометом, с пухом
в кудлатой голове и на
одежде. Ел много, торопливо, морщился, точно пища была слишком солона, кисла или горька, хотя глухая Фелициата готовила очень вкусно. Насытясь, Безбедов смотрел
в рот Самгина и сообщал какие-то странные новости, — казалось, что он выдумывал их.
Из обеих дверей выскочили, точно обожженные, подростки, девицы и юноши, расталкивая их, внушительно спустились с лестницы бородатые, тощие старики,
в длинных
одеждах,
в ермолках и бархатных измятых картузах, с седыми локонами на щеках поверх бороды, старухи
в салопах и бурнусах, все они бормотали, кричали, стонали, кланяясь, размахивая руками.
Чтение художественной литературы было его насущной потребностью, равной привычке курить табак. Книги обогащали его лексикон, он умел ценить ловкость и звучность словосочетаний, любовался разнообразием словесных
одежд одной и той же мысли у разных авторов, и особенно ему нравилось находить общее
в людях, казалось бы, несоединимых. Читая кошачье мурлыканье Леонида Андреева, которое почти всегда переходило
в тоскливый волчий вой, Самгин с удовольствием вспоминал басовитую воркотню Гончарова...
Эта небольшая толпа вызывала впечатление безрукости, руки у всех были скрыты, спрятаны
в лохмотьях
одежд, за пазухами,
в карманах.
На берегу, около обломков лодки, сидел человек
в фуражке с выцветшим околышем,
в странной
одежде, похожей на женскую кофту,
в штанах с лампасами, подкатанных выше колен; прижав ко груди каравай хлеба, он резал его ножом, а рядом с ним, на песке, лежал большой, темно-зеленый арбуз.
Из Петербурга Варвара приехала заметно похорошев; под глазами, оттеняя их зеленоватый блеск, явились интересные пятна; волосы она заплела
в две косы и уложила их плоскими спиралями на уши, на виски, это сделало лицо ее шире и тоже украсило его. Она привезла широкие платья без талии, и, глядя на них, Самгин подумал, что такую
одежду очень легко сбросить с тела. Привезла она и новый для нее взгляд на литературу.
Самгин встряхнул головой, не веря своему слуху, остановился. Пред ним по булыжнику улицы шагали мелкие люди
в солдатской, гнилого цвета,
одежде не по росту, а некоторые были еще
в своем «цивильном» платье. Шагали они как будто нехотя и не веря, что для того, чтоб идти убивать, необходимо особенно четко топать по булыжнику или по гнилым торцам.