Неточные совпадения
— Она
за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит
в углу, закутавшись
в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить
за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком по
столу. Я и
в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
Чиновники на это ничего не отвечали, один из них только тыкнул пальцем
в угол комнаты, где сидел
за столом какой-то старик, перемечавший какие-то бумаги. Чичиков и Манилов прошли промеж
столами прямо к нему. Старик занимался очень внимательно.
«Для кого же после этого делались все приготовления?» Даже детей, чтобы выгадать место, посадили не
за стол, и без того занявший всю комнату, а накрыли им
в заднем
углу на сундуке, причем обоих маленьких усадили на скамейку, а Полечка, как большая, должна была
за ними присматривать, кормить их и утирать им, «как благородным детям», носики.
В кухне — кисленький запах газа, на плите,
в большом чайнике, шумно кипит вода, на белых кафельных стенах солидно сияет медь кастрюль,
в углу, среди засушенных цветов, прячется ярко раскрашенная статуэтка мадонны с младенцем. Макаров сел
за стол и, облокотясь, сжал голову свою ладонями, Иноков, наливая
в стаканы вино, вполголоса говорит...
За церковью,
в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он зашел
в маленькую, теплую комнату, сел у двери,
в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели
за двумя
столами у буфета, и до него донеслись слова...
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома,
за чайным
столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая
в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали
в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с
угла на
угол.
Снимая пальто, Самгин отметил, что кровать стоит так же
в углу, у двери, как стояла там, на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом.
За кроватью,
в ногах ее, карточный
стол с кривыми ножками, на нем — лампа, груда книг, а над ним — репродукция с Христа Габриеля Макса.
Пошли
в угол террасы; там
за трельяжем цветов, под лавровым деревом сидел у
стола большой, грузный человек. Близорукость Самгина позволила ему узнать Бердникова, только когда он подошел вплоть к толстяку. Сидел Бердников, положив локти на
стол и высунув голову вперед, насколько это позволяла толстая шея.
В этой позе он очень напоминал жабу. Самгину показалось, что птичьи глазки Бердникова блестят испытующе, точно спрашивая...
Комната наполнилась шумом отодвигаемых стульев,
в углу вспыхнул огонек спички, осветив кисть руки с длинными пальцами, испуганной курицей заклохтала какая-то барышня, — Самгину было приятно смятение, вызванное его словами. Когда он не спеша, готовясь рассказать страшное, обошел сад и двор, — из флигеля шумно выбегали ученики Спивак; она, стоя у
стола, звенела абажуром, зажигая лампу,
за столом сидел старик Радеев, барабаня пальцами, покачивая головой.
Клим сел против него на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок;
в углу нар лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой
стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира.
За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее на
стол и, посмотрев на Клима, сказала дьякону...
В углу, откуда он пришел, сидел
за столом такой же кругленький, как Тагильский, но пожилой, плешивый и очень пьяный бородатый человек с большим животом, с длинными ногами. Самгин поторопился уйти, отказавшись от предложения Тагильского «разделить компанию».
В углу комнаты —
за столом — сидят двое: известный профессор с фамилией, похожей на греческую, — лекции его Самгин слушал, но трудную фамилию вспомнить не мог; рядом с ним длинный, сухолицый человек с баками, похожий на англичанина, из тех, какими изображают англичан карикатуристы. Держась одной рукой
за стол, а другой
за пуговицу пиджака, стоит небольшой растрепанный человечек и, покашливая, жидким голосом говорит...
Взрослые пили чай среди комнаты,
за круглым
столом, под лампой с белым абажуром, придуманным Самгиным: абажур отражал свет не вниз, на
стол, а
в потолок; от этого по комнате разливался скучный полумрак, а
в трех
углах ее было темно, почти как ночью.
В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он оказался исполнительным лакеем, бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и смотрел
в лицо Самгина красивыми глазами девушки покорно, даже как будто с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он сидел
за маленьким
столом в углу приемной, у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал бумагу аккуратными, круглыми буквами. Попросил разрешения читать книги и, получив его, тихо сказал...
Но их было десятка два, пятеро играли
в карты, сидя
за большим рабочим
столом, человек семь окружали игроков, две растрепанных головы торчали на краю приземистой печи, невидимый,
в углу, тихонько, тенорком напевал заунывную песню, ему подыгрывала гармоника, на ларе для теста лежал, закинув руки под затылок, большой кудрявый человек, подсвистывая песне.
Вот из-за
стола встали люди, окружили, задергали его и, поталкивая куда-то
в угол, сделали невидимым.
И вот он сидит
в углу дымного зала
за столиком, прикрытым тощей пальмой, сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного листа. Наблюдать — трудно, над
столами колеблется пелена сизоватого дыма, и лица людей плохо различимы, они как бы плавают и тают
в дыме, все глаза обесцвечены, тусклы. Но хорошо слышен шум голосов, четко выделяются громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин вспоминает страницы ужина у банкира, написанные Бальзаком
в его романе «Шагреневая кожа».
В длинном этом сарае их было человек десять, двое сосредоточенно играли
в шахматы у окна, один писал письмо и, улыбаясь, поглядывал
в потолок, еще двое
в углу просматривали иллюстрированные журналы и газеты,
за столом пил кофе толстый старик с орденами на шее и на груди, около него сидели остальные, и один из них, черноусенький, с кошечьим лицом, что-то вполголоса рассказывал, заставляя старика усмехаться.
Ногою
в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под
стол книги, свалившиеся на пол, сдвинула вещи со
стола на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел на кушетку, присматриваясь.
Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно
в ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
За магазином,
в небольшой комнатке горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый ковер лежал на полу, стены тоже были завешаны коврами, высоко на стене — портрет
в черной раме, украшенный серебряными листьями;
в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним на
столе кипел самовар красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
Белые двери привели
в небольшую комнату с окнами на улицу и
в сад. Здесь жила женщина.
В углу,
в цветах, помещалось на мольберте большое зеркало без рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У
стола — три глубоких кресла,
за дверью — широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею, на стене, — дорогой шелковый ковер, дальше — шкаф, тесно набитый книгами, рядом с ним — хорошая копия с картины Нестерова «У колдуна».
Марина выказала всю данную ей природой ловкость, извиваясь, как змея, бросаясь из
угла в угол, прыгая на лавки, на
столы, металась к окнам, на печь, даже пробовала
в печь: вожжа следовала
за ней и доставала повсюду, пока, наконец, Марина не попала случайно на дверь.
В глазах был испуг и тревога. Она несколько раз трогала лоб рукой и села было к
столу, но
в ту же минуту встала опять, быстро сдернула с плеч платок и бросила
в угол за занавес, на постель, еще быстрее отворила шкаф, затворила опять, ища чего-то глазами по стульям, на диване — и, не найдя, что ей нужно, села на стул, по-видимому,
в изнеможении.
Князь сидел на диване
за круглым
столом, а Анна Андреевна
в другом
углу, у другого накрытого скатертью
стола, на котором кипел вычищенный как никогда хозяйский самовар, приготовляла ему чай. Я вошел с тем же строгим видом
в лице, и старичок, мигом заметив это, так и вздрогнул, и улыбка быстро сменилась
в лице его решительно испугом; но я тотчас же не выдержал, засмеялся и протянул ему руки; бедный так и бросился
в мои объятия.
— Да неужто ты
в самом деле что-нибудь хотел сморозить? — загадочно воскликнула она, с глубочайшим удивлением смотря на меня, но, не дождавшись моего ответа, тоже побежала к ним. Версилов с неприязненным, почти злобным видом встал из-за
стола и взял
в углу свою шляпу.
Он даже улыбнулся, тотчас же
за ним стали улыбаться и мать и сестра. Доверчивость возвращалась; но Татьяна Павловна, расставив на
столе гостинцы и усевшись
в углу, продолжала проницать меня дурным взглядом.
Мы их позвали сесть с собой
за стол, а мужчин оставили, где они были,
в углу.
Бахарев очистил на письменном
столе один
угол, куда горничная и поставила кипевший самовар.
За чаем Бахарев заговорил об опеке и об опекунах. Привалов
в коротких словах рассказал, что вынес из своих визитов к Ляховскому и Половодову, а затем сказал, что строит мельницу.
Ах, я вам один мой смешной сон расскажу: мне иногда во сне снятся черти, будто ночь, я
в моей комнате со свечкой, и вдруг везде черти, во всех
углах, и под
столом, и двери отворяют, а их там
за дверями толпа, и им хочется войти и меня схватить.
В углу,
за столом под образами, прячется девочка лет пяти, хлеб ест.
Меня обносили
за столом, холодно и надменно встречали, наконец не замечали вовсе; мне не давали даже вмешиваться
в общий разговор, и я сам, бывало, нарочно поддакивал из-за
угла какому-нибудь глупейшему говоруну, который во время оно,
в Москве, с восхищением облобызал бы прах ног моих, край моей шинели…
В противоположном
углу, направо от двери, сидел
за столом какой-то мужичок
в узкой изношенной свите, с огромной дырой на плече.
Он не пошел
за ней, а прямо
в кабинет; холодно, медленно осмотрел
стол, место подле
стола; да, уж он несколько дней ждал чего-нибудь подобного, разговора или письма, ну, вот оно, письмо, без адреса, но ее печать; ну, конечно, ведь она или искала его, чтоб уничтожить, или только что бросила, нет, искала: бумаги
в беспорядке, но где ж ей било найти его, когда она, еще бросая его, была
в такой судорожной тревоге, что оно, порывисто брошенное, как
уголь, жегший руку, проскользнуло через весь
стол и упало на окно
за столом.
За этими спартанскими трапезами мы вспоминали, улыбаясь, длинную процессию священнодействия обеденного
стола у княгини и у моего отца, где полдюжина официантов бегала из
угла в угол с чашками и блюдами, прикрывая торжественной mise en scène, [постановкой (фр.).]
в сущности, очень незатейливый обед.
В комнате было очень светло,
в переднем
углу, на
столе, горели серебряные канделябры по пяти свеч, между ними стояла любимая икона деда «Не рыдай мене, мати», сверкал и таял
в огнях жемчуг ризы, лучисто горели малиновые альмандины на золоте венцов.
В темных стеклах окон с улицы молча прижались блинами мутные круглые рожи, прилипли расплющенные носы, всё вокруг куда-то плыло, а зеленая старуха щупала холодными пальцами
за ухом у меня, говоря...
За окном рычало, топало, царапало стену. Я взял кирпич со
стола, побежал к окну; бабушка успела схватить меня и, швырнув
в угол, зашипела...
В избе нашел я проезжающего, который, сидя
за обыкновенным длинным крестьянским
столом в переднем
углу, разбирал бумаги и просил почтового комиссара, чтобы ему поскорее велел дать лошадей.
Клали «начал» и усаживались с деревянными указками
за деревянный
стол в переднем
углу.
— Видишь, — говорил Калистратов серому, поставив ребром ладонь своей руки на
столе, — я иду так по тротуару, а она вот так из-за
угла выезжает
в карете (Калистратов взял столовый нож и положил его под прямым
углом к своей ладони). Понимаешь?
Десерт стоял на большом
столе,
за которым на угольном диване сидела Ольга Сергеевна, выбирая булавкой зрелые ягоды малины; Зина, Софи и Розанова сидели
в углу за маленьким столиком, на котором стояла чепечная подставка. Помада сидел поодаль, ближе к гостиной, и ел дыню.
За ширмами стояла полуторная кровать игуменьи с прекрасным замшевым матрацем, ночной столик, небольшой шкаф с книгами и два мягкие кресла; а по другую сторону ширм помещался богатый образник с несколькими лампадами, горевшими перед фамильными образами
в дорогих ризах; письменный
стол, обитый зеленым сафьяном с вытисненными по
углам золотыми арфами, кушетка, две горки с хрусталем и несколько кресел.
Она привела его
в свою комнату, убранную со всей кокетливостью спальни публичного дома средней руки: комод, покрытый вязаной — скатертью, и на нем зеркало, букет бумажных цветов, несколько пустых бонбоньерок, пудреница, выцветшая фотографическая карточка белобрысого молодого человека с гордо-изумленным лицом, несколько визитных карточек; над кроватью, покрытой пикейным розовым одеялом, вдоль стены прибит ковер с изображением турецкого султана, нежащегося
в своем гареме, с кальяном во рту; на стенах еще несколько фотографий франтоватых мужчин лакейского и актерского типа; розовый фонарь, свешивающийся на цепочках с потолка; круглый
стол под ковровой скатертью, три венских стула, эмалированный таз и такой же кувшин
в углу на табуретке,
за кроватью.
Она ушла
в угол, где стояла кровать, закрытая ситцевым пологом, и Андрей, сидя у
стола, долго слышал теплый шелест ее молитв и вздохов. Быстро перекидывая страницы книги, он возбужденно потирал лоб, крутил усы длинными пальцами, шаркал ногами. Стучал маятник часов,
за окном вздыхал ветер.
Мать остановилась у порога и, прикрыв глаза ладонью, осмотрелась. Изба была тесная, маленькая, но чистая, — это сразу бросалось
в глаза. Из-за печки выглянула молодая женщина, молча поклонилась и исчезла.
В переднем
углу на
столе горела лампа.
Полковник Шульгович сидел
за столом,
в левом
углу от входа.
Устинья Наумовна (ставит вино на
стол). Врешь, купоросная душа, не уйдешь! (Прижимает его
в угол и хватает
за шиворот.)
Mademoiselle Лебядкина, которую я так желал видеть, смирно и неслышно сидела во второй комнате
в углу,
за тесовым кухонным
столом, на лавке.
Здесь-то
в углу, под образами, и сидел теперь Федька
за тесовым непокрытым
столом.
Он налил рюмку, встал и с некоторою торжественностью перешел через комнату
в другой
угол, где поместилась его спутница на мешке, чернобровая бабенка, так надоедавшая ему дорогой расспросами. Бабенка законфузилась и стала было отнекиваться, но, высказав всё предписанное приличием, под конец встала, выпила учтиво,
в три хлебка, как пьют женщины, и, изобразив чрезвычайное страдание
в лице, отдала рюмку и поклонилась Степану Трофимовичу. Он с важностию отдал поклон и воротился
за стол даже с гордым видом.
Дело происходило
в распорядительной камере. Посредине комнаты стоял
стол, покрытый зеленым сукном;
в углу — другой
стол поменьше,
за которым, над кипой бумаг, сидел секретарь, человек еще молодой, и тоже жалеючи глядел на нас. Из-за стеклянной перегородки виднелась другая, более обширная комната, уставленная покрытыми черной клеенкой
столами,
за которыми занималось с десяток молодых канцеляристов. Лампы коптели; воздух насыщен был острыми миазмами дешевого керосина.