Неточные совпадения
И
в самом деле, здесь все дышит уединением; здесь все таинственно — и густые
сени липовых аллей, склоняющихся над потоком, который с шумом и пеною, падая с плиты на плиту, прорезывает себе путь между зеленеющими горами, и ущелья, полные мглою и молчанием, которых ветви разбегаются отсюда во все
стороны, и свежесть ароматического воздуха, отягощенного испарениями высоких южных трав и белой акации, и постоянный, сладостно-усыпительный шум студеных ручьев, которые, встретясь
в конце долины, бегут дружно взапуски и наконец кидаются
в Подкумок.
Она шла, наклонив голову, совсем закрытую черной мантильей. Видны были только две бледные руки, державшие мантилью на груди. Она шагала неторопливо, не поворачивая головы по
сторонам, осторожно обходя образовавшиеся небольшие лужи, медленными шагами вошла на крыльцо и скрылась
в сенях.
К обеду, то есть часов
в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые, остановились перед широким крыльцом «Welch’s hotel»
в Капштате и застали
в сенях толпу наших. Каролина была
в своей рамке,
в своем черном платье, которое было ей так к лицу, с сеточкой на голове. Пошли расспросы, толки, новости с той и с другой
стороны. Хозяйки встретили нас, как старых друзей.
Только Ричард, стоя
в сенях, закрыв глаза, склонив голову на
сторону и держа на ее месте колокол, так и заливается звонит — к завтраку.
Не будучи
в состоянии угомонить этот тайный голос, она бесцельно бродила по опустелым комнатам, вглядывалась
в церковь, под
сенью которой раскинулось сельское кладбище, и припоминала. Старик муж
в могиле, дети разбрелись во все
стороны, старые слуги вымерли, к новым она примениться не может… не пора ли и ей очистить место для других?
С чистенького крылечка игуменьиной кельи была дверь
в такие же чистенькие, но довольно тесные
сени, с двумя окнами по
сторонам входной двери.
Он зарычал, отшвырнул её прочь, бросился
в сени, спрыгнул с крыльца и, опрокинувшись всем телом на Максима, сбил его с ног, упал и молча замолотил кулаками по крепкому телу, потом, оглушённый ударом по голове, откатился
в сторону, тотчас вскочил и, злорадно воя, стал пинать ногами
в чёрный живой ком, вертевшийся по двору.
Но зато при первом звуке, раздавшемся
в сенях, он быстро поднял голову и тотчас же обратился
в ту
сторону. Увидев жену, которая показалась на крылечке с коромыслом и ведрами, он пошел к ней навстречу, самодовольно ухмыляясь
в бороду.
— Перелезай на ту
сторону. Время немного осталось; день на исходе… Завтра чем свет станешь крыть соломой… Смотри, не замешкай с хворостом-то! Крепче его привязывай к переводинам… не жалей мочалы; завтра к вечеру авось, даст бог, порешим… Ну, полезай… да не тормози руки!.. А я тем временем схожу
в Сосновку, к печнику понаведаюсь… Кто его знает: времени, говорит, мало!.. Пойду: авось теперь ослобонился, — заключил он, направляясь
в сени.
Никто, может статься, не смыкал глаз
в клетушках и
сенях, но со всем тем было так тихо, что муж и жена говорили шепотом; малейшая оплошность с их
стороны, слово, произнесенное мало-мальски громко, легко могло возбудить подозрение домашних и направить их к задним воротам, чего никак не хотелось Глебу.
С этой
стороны тянулся сплошной навес, соединявшийся с избою посредством небольшой бревенчатой постройки. Одна стена постройки выходила
в сени избы, другая примыкала к навесу: это была камора; соломенная кровля ее шла
в уровень с кровлей избы, но значительно возвышалась над кровлей навеса, так что, взобравшись на навес, легко было проникнуть на чердак; с чердака вела лестница
в сени, куда выходили дверь каморы, дверь избы и дверь на крылечко.
А на дворе была погода нехорошая, беспокойная; дверь дрожала от напора ветра, и
в сенях дуло со всех
сторон, так что едва не погасла свеча.
Рогожин, по отъезде бабушки, заехал домой и сидел однажды у себя
в сенном чулане и
в одно и то же время читал какую-то книгу, ел квас со свеклою и бил ложкою по лбам налезавших на него со всех
сторон ребят.
В это самое время пред открытыми дверями его
сеней остановилась вскачь прибежавшая лошадь, и с нее спрыгнул посол из Протозанова.
Полусонный и мокрый, как
в компрессе, под кожаной курткой, я вошел
в сени. Сбоку ударил свет лампы, полоса легла на крашеный пол. И тут выбежал светловолосый юный человек с затравленными глазами и
в брюках со свежезаутюженной складкой. Белый галстук с черными горошинами сбился у него на
сторону, манишка выскочила горбом, но пиджак был с иголочки, новый, как бы с металлическими складками.
Налево из этих теплых
сеней дверь вела
в лакейскую,
в которой за перегородкой с балюстрадой помещался буфет, а с правой
стороны вдоль стены поднималась лестница
в антресоли.
Услыша вопли Анны Андреевны, она быстро обернулась
в ту
сторону; видно было по первому ее движению, что она хотела к ней броситься, но взгляд Никиты Федорыча тотчас же осадил ее назад; она опустила глаза,
в которых заблистали слезы, и проворно выбежала
в сени.
Он отошел от окна, взглянул на икону Христа
в терновом венке. «Господи, помоги мне, господи, помоги мне», — проговорил он, крестясь и кланяясь
в пояс, и подошел к двери, отворил ее
в сенцы.
В сенях ощупал крючок и стал откидывать его. С той
стороны он слышал шаги. Она от окна переходила к двери. «Ай!» — вдруг вскрикнула она. Он понял, что она ногой попала
в лужу, натекшую у порога. Руки его дрожали, и он никак не мог поднять натянутый дверью крючок.
Вопрос, милостивые государи, для простого человека довольно затруднительный, но я, нечего делать, начал и рассказал, как писано
в Новегороде звездное небо, а потом стал излагать про киевское изображение
в Софийском храме, где по
сторонам бога Саваофа стоят седмь крылатых архистратигов, на Потемкина, разумеется, не похожих; а на порогах
сени пророки и праотцы; ниже ступенью Моисей со скрижалию; еще ниже Аарон
в митре и с жезлом прозябшим; на других ступенях царь Давид
в венце, Исаия-пророк с хартией, Иезекииль с затворенными вратами, Даниил с камнем, и вокруг сих предстоятелей, указующих путь на небо, изображены дарования, коими сего славного пути человек достигать может, как-то: книга с семью печатями — дар премудрости; седмисвещный подсвечник — дар разума; седмь очес — дар совета; седмь трубных рогов — дар крепости; десная рука посреди седми звезд — дар видения; седмь курильниц — дар благочестия; седмь молоний — дар страха божия.
Из
сеней довольно крутая лестница вела
в верхнее жилье, состоявшее из восьми или девяти комнат,
в которых с одной
стороны жил содержатель пансиона, а с другой были классы.
Дортуары, или спальные комнаты детей, находились
в нижнем этаже, по правую
сторону сеней, а по левую жили две старушки, голландки, из которой каждой было более ста лет и которые собственными глазами видали Петра Великого и даже с ним говаривали…
Наконец Фекла подвела свою госпожу к скотному двору — мрачной избе, обнесенной с трех
сторон навесами. Посоветовав Марье Петровне не трогаться с места, чтобы не быть вымоченной дождем, шумно ниспадавшим с навесов, баба уставила фонарь
в грязь и приблизилась к зданию; тут она неожиданно загремела щеколдой, отворила узенькую дверцу, снова подняла фонарь и осторожно ввела барыню
в большие черные
сени, где вместо пола служила твердо убитая земля.
Внизу под жилыми покоями устроены были теплые повалуши, а под
сенями глухие подклеты; наверху чердаки, теплые светелки и холодные летники, вышки и смотрильни,
в которых под самою кровлей порублены были на все четыре
стороны едва видные окошечки.
Совсем рассвело.
В сенях уставщицы раздался серебристый звон небольшого колокольчика. Ударили девять раз, затем у часовни послышался резкий звук деревянного била. Мерные удары его разносились по обители. Вдалеке по
сторонам послышались такие же звуки бил и клепал из других обителей. Это был скитский благовест к часам.
Выйдя
в сени, Фленушка остановилась, оглянулась на все
стороны и кошкой бросилась вниз по лестнице. Внизу пробежала
в подклет и распахнула дверь
в Алексееву боковушку.
Не очень-то доверял словам Таисеи Семен Петрович и знакомым путем пошел к кельям Манефы. И путь не тот был, как прежде. Тогда по зеленой луговине пролегала узенькая тропинка и вела от одной к другой, а теперь была едва проходимая дорожка, с обеих
сторон занесенная высокими снежными сугробами чуть не
в рост человека. Отряхиваясь от снега, налипшего на сапоги и самое платье, пошел саратовец на крыльцо Манефы и вдруг увидал, что пред ним по
сеням идет с какой-то посудой Марьюшка.
Батрак Егорка с Марфуткою, схватясь рука за руку, выбежали из курятника, сняли замок с амбара и заперли им чердачную дверь — и, пошептавшись, о чем знали,
в сенях, направились
в разные
стороны.
В оном же доме находились крыльцо и двое дверей; при входе были
сени, а по обеим
сторонам покои без потолку, с одною только крышею.
С другой
стороны дома примыкал к нему огромный сад, тоже огороженный высоким забором,
в котором была проделана небольшая калитка, из дома же ход
в сад был из небольшой дверцы, соединенной
сенями в виде коридора с внутренними комнатами.
Он дважды прочел эту записку и тотчас же решился. Этот «прекрасный мечтатель» совершенно вскружил ему голову. Не долго раздумывая, он победоносно пробрался сквозь густую толпу, наполнившую
сени театра, и вышел на площадь, где действительно заметил стоявшую
в стороне от других экипажей карету.
Стук, беготня
в доме, крик, шаги вверху, у светлицы Анастасьиной, все это отдается
в ушах и сердце Эренштейна, трепещущем от неизвестности, что делается
в семье боярина. Дорого заплатил бы он, чтобы там быть. Но вверху все замолкло, шум оборачивается
в его
сторону, приближается к нему. Стучатся
в сенях. Он высекает огня.
Этой женщиной была загадочная Глаша. Уже более трех месяцев жила она у Марии Петровны, с месяц до вступления
в лагерь жил с ней под одной кровлей Александр Васильевич. С памятного, вероятно, читателям взгляда, которым она окинула молодого Суворова и от которого его бросило
в жар и холод и принудило убежать
в казармы, их дальнейшие встречи
в сенях, встречи со
стороны Глаши, видимо, умышленные, сопровождались с ее
стороны прозрачным заигрыванием с жильцом ее тетки.
Это помирило все недоумения моего отца, который все-таки не ожидал такого обширного доброжелательства со
стороны владыки и, не зная, что ему на это ответить, вдруг бросился ему на перси, а той простер свои богоучрежденные руки, и они обнялись и смешали друг с другом свои радостные слезы, а я же, злосчастный, о котором всё условили, прокрался тихо из дверей и, изшед
в сени, спрятался
в темном угле и, обняв любимого пса Горилку, целовал его
в морду, а сам плакался горько.
Тараска Резунов, малый лет двенадцати,
в полушубке, но босой,
в картузе, на пегой кобыле с мерином
в поводу и таким же пегим, как мать, стригуном, обогнал всех и поскакал
в гору к деревне. Черная собака весело бежала впереди лошадей, оглядываясь на них. Пегий сытый стригун сзади взбрыкивал своими белыми
в чулках ногами то
в ту, то
в другую
сторону. Тараска подъехал к избе, слез, привязал лошадей у ворот и вошел
в сени.