Неточные совпадения
Когда дорога понеслась узким оврагом
в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам
в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых
рощ, молодых и старых ив и лоз,
в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами
в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной
стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же
стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались
в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Солнечные лучи с своей
стороны забирались
в рощу и, пробиваясь сквозь чащу, обливали стволы осин таким теплым светом, что они становились похожи на стволы сосен, а листва их почти синела и над нею поднималось бледно-голубое небо, чуть обрумяненное зарей.
По
сторонам проселочной дороги, на полях, на огородах шевелились мужики и бабы; вдали,
в мареве, колебалось наивное кружево Монастырской
рощи.
Бабушка поглядела
в окно и покачала головой. На дворе куры, петухи, утки с криком бросились
в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули головы лакеев, женщин и кучеров,
в саду цветы и кусты зашевелились, точно живые, и не на одной гряде или клумбе остался след вдавленного каблука или маленькой женской ноги, два-три горшка с цветами опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы все до одной от испуга улетели
в рощу.
Между
рощей и проезжей дорогой стояла
в стороне, на лугу, уединенная деревянная часовня, почерневшая и полуразвалившаяся, с образом Спасителя, византийской живописи,
в бронзовой оправе. Икона почернела от времени, краски местами облупились; едва можно было рассмотреть черты Христа: только веки были полуоткрыты, и из-под них задумчиво глядели глаза на молящегося, да видны были сложенные
в благословение персты.
Мы не пошли ни
в деревню Бо-Тсунг, ни на большую дорогу, а взяли налево, прорезали
рощу и очутились
в обработанных полях, идущих неровно, холмами, во все
стороны.
Ни березовой
рощи, ни камня, ни пня давно уже не было и
в помине, а где стояло урочище Сухой Пал — каждая
сторона доказывала
в свою пользу.
Порывистый ветер быстро мчался мне навстречу через желтое, высохшее жнивье; торопливо вздымаясь перед ним, стремились мимо, через дорогу, вдоль опушки, маленькие, покоробленные листья;
сторона рощи, обращенная стеною
в поле, вся дрожала и сверкала мелким сверканьем, четко, но не ярко; на красноватой траве, на былинках, на соломинках — всюду блестели и волновались бесчисленные нити осенних паутин.
Наконец
в стороне что-то стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он
рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он поехал около
рощи, надеясь тотчас попасть на знакомую дорогу или объехать
рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он дорогу и въехал во мрак дерев, обнаженных зимою. Ветер не мог тут свирепствовать; дорога была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился.
Начинало смеркаться. Митя пробирался овинами и огородами
в Кистеневскую
рощу. Дошедши до двух сосен, стоящих передовыми стражами
рощи, он остановился, оглянулся во все
стороны, свистнул свистом пронзительным и отрывисто и стал слушать; легкий и продолжительный свист послышался ему
в ответ, кто-то вышел из
рощи и приблизился к нему.
Мы миновали православное кладбище, поднявшись на то самое возвышение дороги, которое когда-то казалось мне чуть не краем света, и откуда мы с братом ожидали «рогатого попа». Потом и улица, и дом Коляновских исчезли за косогором… По
сторонам тянулись заборы, пустыри, лачуги, землянки, перед нами лежала белая лента шоссе, с звенящей телеграфной проволокой, а впереди,
в дымке пыли и тумана, синела
роща, та самая, где я когда-то
в первый раз слушал шум соснового бора…
Я никогда не мог равнодушно видеть не только вырубленной
рощи, но даже падения одного большого подрубленного дерева;
в этом падении есть что-то невыразимо грустное: сначала звонкие удары топора производят только легкое сотрясение
в древесном стволе; оно становится сильнее с каждым ударом и переходит
в общее содрогание каждой ветки и каждого листа; по мере того как топор прохватывает до сердцевины, звуки становятся глуше, больнее… еще удар, последний: дерево осядет, надломится, затрещит, зашумит вершиною, на несколько мгновений как будто задумается, куда упасть, и, наконец, начнет склоняться на одну
сторону, сначала медленно, тихо, и потом, с возрастающей быстротою и шумом, подобным шуму сильного ветра, рухнет на землю!..
В каждой комнате, чуть ли не
в каждом окне, были у меня замечены особенные предметы или места, по которым я производил мои наблюдения: из новой горницы, то есть из нашей спальни, с одной
стороны виднелась Челяевская гора, оголявшая постепенно свой крутой и круглый взлобок, с другой — часть реки давно растаявшего Бугуруслана с противоположным берегом; из гостиной чернелись проталины на Кудринской горе, особенно около круглого родникового озера,
в котором мочили конопли; из залы стекленелась лужа воды, подтоплявшая грачовую
рощу; из бабушкиной и тетушкиной горницы видно было гумно на высокой горе и множество сурчин по ней, которые с каждым днем освобождались от снега.
Сначала, верстах
в десяти от Парашина, мы проехали через какую-то вновь селившуюся русскую деревню, а потом тридцать верст не было никакого селения и дорога шла по ровному редколесью; кругом виднелись прекрасные
рощи, потом стали попадаться небольшие пригорки, а с правой
стороны потянулась непрерывная цепь высоких и скалистых гор, иногда покрытых лесом, а иногда совершенно голых.
Солнце стояло еще очень высоко, «дерева
в два», как говорил Евсеич, когда мы с крутой горы увидели Багрово, лежащее
в долине между двух больших прудов, до половины заросших камышами, и с одной
стороны окруженное высокими березовыми
рощами.
Со всех
сторон вьются с веселой песнью и быстро падают хохлатые жаворонки;
в мокрых кустах слышно хлопотливое движение маленьких птичек, и из середины
рощи ясно долетают звуки кукушки.
С одной
стороны дороги — необозримое озимое поле, кое-где перерезанное неглубокими овражками, блестит мокрой землею и зеленью и расстилается тенистым ковром до самого горизонта; с другой
стороны — осиновая
роща, поросшая ореховым и черемушным подседом, как бы
в избытке счастия стоит, не шелохнется и медленно роняет с своих обмытых ветвей светлые капли дождя на сухие прошлогодние листья.
У
рощи остановились. Пока Анна Павловна рыдала и прощалась с сыном, Антон Иваныч потрепал одну лошадь по шее, потом взял ее за ноздри и потряс
в обе
стороны, чем та, казалось, вовсе была недовольна, потому что оскалила зубы и тотчас же фыркнула.
Ставрогин вздрогнул, поглядел на Гаганова, отвернулся и уже безо всякой на этот раз деликатности выстрелил
в сторону,
в рощу.
Я стал смотреть вперед; вижу
в стороне казачий ведет [ближайший к неприятелю конный караул.], но вдали не блестят штыки моих солдат: все пусто и по всему валу до самой
рощи не видно ни души.
Слуга пособил Рославлеву сесть на коня, и наши приятели, выехав на чистое поле, повернули
в сторону по первой проселочной дороге, которая, извиваясь между холмов, порытых
рощами, терялась вдали среди густого леса.
Зима прошла, и наступила весна; все зазеленело и расцвело, открылось множество новых живейших наслаждений: светлые воды реки, мельница, пруд, грачовая
роща и остров, окруженный со всех
сторон старым и новым Бугурусланом, обсаженный тенистыми липами и березами, куда бегал я по нескольку раз
в день, сам не зная зачем; я стоял там неподвижно, как очарованный, с сильно бьющимся сердцем, с прерывающимся дыханием…
Около получаса мы провели, обходя камни «Троячки». За береговым выступом набралось едва ветра, чтобы идти к небольшой бухте, и, когда это было наконец сделано, я увидел, что мы находимся у склона садов или
рощ, расступившихся вокруг черной, огромной массы, неправильно помеченной огнями
в различных частях. Был небольшой мол, по одну
сторону его покачивались, как я рассмотрел, яхты.
Дом Бориса Петровича стоял на берегу Суры, на высокой горе, кончающейся к реке обрывом глинистого цвета; кругом двора и вдоль по берегу построены избы, дымные, черные, наклоненные, вытягивающиеся
в две линии по краям дороги, как нищие, кланяющиеся прохожим; по ту
сторону реки видны
в отдалении березовые
рощи и еще далее лесистые холмы с чернеющимися елями, налево низкий берег, усыпанный кустарником, тянется гладкою покатостью — и далеко, далеко синеют холмы как волны.
Вальдшнепы попадались довольно часто; но я не обращал на них особенного внимания; я знал, что
роща доходила почти до самой усадьбы Харлова, до самого плетня его сада, и пробирался
в ту
сторону, хоть и не мог себе представить, как я
в самую усадьбу проникну, и даже сомневался
в том, следовало ли мне стараться проникнуть туда, так как матушка моя гневалась на новых владельцев.
С такими мыслями подъехал он к
роще, привязал лошадь к дерену и пошел пешком
в ту
сторону, которая прилегала к могилковскому полю.
Действие происходит
в подмосковной местности, занятой дачами. С правой
стороны (от зрителей) садовая решетка и калитка, за решеткой сад; с левой
стороны дача Бедонеговой, на сцену выходит деревянная терраса, покрытая парусиной;
в глубине
роща.
С одной
стороны через овраг до далекой оголенной
рощи тянулось буроватое жнивье, по которому
в стороне от нас мужик с сохою беззвучно прокладывал все шире и шире черную полосу.
На луговой
стороне Волги, там, где впадает
в нее прозрачная река Свияга и где, как известно по истории Натальи, боярской дочери, жил и умер изгнанником невинным боярин Любославский, — там,
в маленькой деревеньке родился прадед, дед, отец Леонов; там родился и сам Леон,
в то время, когда природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась
в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась… весенними цветами; смотрелась с улыбкою
в зеркало… вод прозрачных и завивала себе кудри… на вершинах древесных — то есть
в мае месяце, и
в самую ту минуту, как первый луч земного света коснулся до его глазной перепонки,
в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а
в березовой
роще закричали вдруг филин и кукушка: хорошее и худое предзнаменование! по которому осьми-десятилетняя повивальная бабка, принявшая Леона на руки, с веселою усмешкою и с печальным вздохом предсказала ему счастье и несчастье
в жизни, вёдро и ненастье, богатство и нищету, друзей и неприятелей, успех
в любви и рога при случае.
Вытянув шею, он пристально всматривался
в даль, и там,
в петле реки, на высоком бугре, увенчанном маленькою
рощею осин и берёз, воображение его строило большой каменный дом с зелёными ставнями и башней на крыше; вокруг дома — подкова крепко слаженных, крытых железом служб, а от подножия холма во все
стороны разноцветными полосами лежат пашни.
Она спешила куда-то, все более и более ускоряя шаг, и с беспокойством заглядывала
в каждую аллею,
в каждую просеку
рощи, оборачиваясь к
стороне сада.
У меня был дядька Иван Андреич. Он выучил меня стрелять, когда мне было еще 13 лет. Он достал маленькое ружьецо и давал мне из него стрелять, когда мы ходили гулять. И я убил раз галку и другой раз сороку. Но отец не знал, что я умею стрелять. Один раз, это было осенью,
в маменькины именины, и мы ожидали дядюшку к обеду, и я сидел на окне и смотрел
в ту
сторону, откуда ему надо было приехать, а отец ходил по комнате. Я увидел из-за
рощи четверню серых и коляску и закричал: «Едет! едет!..»
Отойдя
в сторону, пошел Василий Борисыч по
роще бродить. Любопытно было ему посмотреть, что на Китеже делается, любопытно послушать, какое писание читают грамотеи жадно слушавшему их люду…
Я прошел за гумна и, спустившись
в овраг, поднялся
в Лоск — так назывался у нас густой кустарник по ту
сторону оврага до самой
рощи.
Все рассыпались по
роще, ломая для костра нижние сухие сучья осин.
Роща огласилась треском, говором и смехом. Сучья стаскивались к берегу сажалки, где Вера и Соня разводили костер. Огонь запрыгал по трещавшим сучьям, освещая кусты и нижние ветви ближайших осин; между вершинами синело темное звездное небо; с костра вместе с дымом срывались искры и гасли далеко вверху. Вера отгребла
в сторону горячий уголь и положила
в него картофелины.
— Уж недалече наша мыза, вот видишь, барынька, — сказал Кирилл, указывая кнутом на выдвигающийся из-за березовой
рощи господский дом. — А вот влево,
в другую
сторону, чуть видно вдали, экономия пана Сурмина. Богаче всех
в здешнем краю. Две мельницы, винокуренный завод, да и хлопы его против других панских живут, як у Иезуса на плечике. Едят чистый русский хлеб без мякины, и хаты у них не курные.
Нижний сад был центром многих красивых аллей, проведенных через окружающую его
рощу. Две самые большие из них, с обеих
сторон сада, ведут через
рощу к двум увеселительным дворцам, находящимся у самой Невы,
в одинаковом расстоянии от Петергофа.
Кузьма злобно сверкнул глазами, но не отвечал ничего. Страшный остаток дня и ночи провел он после встречи
в роще с Дарьей Николаевной. Недоверие к ее словам, появившееся было
в его уме первое время, сменилось вскоре полной увереностью
в истине всего ею сказанного. Наглый обман со
стороны так беззаветно любимого им существа, превратил кровь
в его жилах
в раскаленный свинец.
Лошадей привязал кучер к деревьям,
в недальнем расстоянии, и задал им овса, которым запасся на дорогу; потом перескочил по камням через речку, пробрался сквозь
рощу,
в которой, сказали мы, терялась по косогору дорога
в Менцен, прополз по обнаженной высоте за крестом и у мрачной ограды соснового леса, к
стороне Мариенбурга, вскарабкавшись на дерево, которого вершина была обожжена молниею, привязал к нему красный лоскут, неприметный с холма, где были наши путешественники, но видный вкось на мызе.
Надобно сказать прежде объяснения их, что место, где расположилось наше странствующее общество, было довольно далеко от края
рощи, примыкавшей с одной
стороны к ущелью привидения и простиравшейся назад на неопределенное расстояние; ибо чем далее взор
в нее углублялся, тем более учащали для него преграду деревья и сети их зелени.
С тех пор как о ней знали не они вдвоем, надо было постоянно ожидать катастрофы. Вокруг
в роще царствовала могильная тишина, нарушаемая шорохом шагов ходившей тревожно по траве женщины. Под деревьями уже стали ложиться тени, а над прудом, где было еще светло, колебались облака тумана. По ту
сторону пруда лежал луг, скрывавший своей обманчивой зеленью топкое болото. Там туман клубился еще гуще, серовато-белая масса его поднималась с земли и, волнуясь, расстилалась дальше. Оттуда несло сыростью.
— Знамя! — и бросилась бежать во внутренность дома. Явившись
в цветнике, она остановилась перед собеседниками, как преступница. Отец сурово посмотрел на нее; убийственный взор его говорил: ты не швейцарка! Видно было, что Роза собиралась плакать; но черноволосый мужчина быстро и крепко схватил ее за руку и увлек за собою. У тына, к
стороне рощи, была калитка. Могучею рукою распахнул он калитку и, втолкнув
в нее девушку, сказал ей...
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах;
в то время, когда ораторские таланты так быстро развились
в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда
в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия;
в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих
рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников;
в то время, когда со всех
сторон появились вопросы (как называли
в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств,
в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились
в неописанном восторге.