Неточные совпадения
Гаврило. Так на барже
пушка есть. Когда Сергея Сергеича встречают или провожают, так всегда палят. (Взглянув
в сторону за кофейную.) Вон и коляска за ними едет-с, извощицкая, Чиркова-с! Видно, дали знать Чиркову, что приедут. Сам хозяин Чирков на козлах. Это за ними-с.
Пушки замолчали. Серенькое небо украсилось двумя заревами, одно — там, где спускалось солнце, другое —
в стороне Пресни. Как всегда под вечер, кружилась стая галок и ворон. Из переулка вырвалась лошадь, —
в санках сидел согнувшись Лютов.
«Мастеровой революции — это скромно. Может быть, он и неумный, но — честный. Если вы не способны жить, как я, — отойдите
в сторону, сказал он. Хорошо сказал о революционерах от скуки и прочих. Такие особенно заслуживают, чтоб на них крикнули: да что вы озорничаете? Николай Первый крикнул это из
пушек, жестоко, но — это самозащита. Каждый человек имеет право на самозащиту. Козлов — прав…»
Тут же можно было видеть серебристо-белые
пушки ломоноса с мелкими листьями на длинных черешках, отходящих
в сторону от стебля; крупный раскидистый гречишник, обладающий изумительной способностью приспосабливаться и процветать во всякой обстановке, изменяя иногда свой внешний вид до неузнаваемости; особый вид астры, растущей всегда быстро, и высокую веронику, выдающую себя большим ростом и соцветием из белых колосовидных кистей.
На дворе множество людей, коих по разнообразию одежды и по общему вооружению можно было тотчас признать за разбойников, обедало, сидя без шапок, около братского котла. На валу подле маленькой
пушки сидел караульный, поджав под себя ноги; он вставлял заплатку
в некоторую часть своей одежды, владея иголкою с искусством, обличающим опытного портного, и поминутно посматривал во все
стороны.
В одной
стороне блестел ряд медных
пушек, а напротив выстроились «свободные» мужики.
— Во-первых, это; но, положим, он тогда уже мог родиться; но как же уверять
в глаза, что французский шассёр навел на него
пушку и отстрелил ему ногу, так, для забавы; что он ногу эту поднял и отнес домой, потом похоронил ее на Ваганьковском кладбище, и говорит, что поставил над нею памятник, с надписью, с одной
стороны: «Здесь погребена нога коллежского секретаря Лебедева», а с другой: «Покойся, милый прах, до радостного утра», и что, наконец, служит ежегодно по ней панихиду (что уже святотатство) и для этого ежегодно ездит
в Москву.
Где на батарее сидит кучка матросов, где по середине площадки, до половины потонув
в грязи, лежит разбитая
пушка, где пехотный солдатик, с ружьем переходящий через батареи и с трудом вытаскивающий ноги из липкой грязи; везде, со всех
сторон и во всех местах, видите черепки, неразорванные бомбы, ядра, следы лагеря, и всё это затопленное
в жидкой, вязкой грязи.
А всё те же звуки раздаются с бастионов, всё так же — с невольным трепетом и суеверным страхом, — смотрят
в ясный вечер французы из своего лагеря на черную изрытую землю бастионов Севастополя, на черные движущиеся по ним фигуры наших матросов и считают амбразуры, из которых сердито торчат чугунные
пушки; всё так же
в трубу рассматривает, с вышки телеграфа, штурманский унтер-офицер пестрые фигуры французов, их батареи, палатки, колонны, движущиеся по Зеленой горе, и дымки, вспыхивающие
в траншеях, и всё с тем же жаром стремятся с различных
сторон света разнородные толпы людей, с еще более разнородными желаниями, к этому роковому месту.
30 ноября он снова окружил крепость и целый день стрелял по ней из
пушек, покушаясь на приступ то с той, то с другой
стороны. Демарин, для ободрения своих, целый день стоял на валу, сам заряжая
пушку. Пугачев отступил и хотел идти противу Станиславского, но, перехватив оренбургскую почту, раздумал и возвратился
в Бердскую слободу.
Сражение завязалось. Артиллерия Пугачева была превосходнее числом вывезенной из города. Оренбургские казаки с непривычки робели ядер и жались к городу, под прикрытие
пушек, расставленных по валу. Отряд Наумова был окружен со всех
сторон многочисленными толпами. Он выстроился
в карре и начал отступать, отстреливаясь от неприятеля. Сражение продолжалось четыре часа. Наумов убитыми, ранеными и бежавшими потерял сто семнадцать человек.
С другой
стороны, Минеев, втащив одну
пушку на врата Казанского монастыря, а другую поставя на церковной паперти, стрелял по крепости
в самое опасное место.
Мы оставили половину отряда
в лагере. Положение дел было настолько мало известно, что можно было ждать атаки с других
сторон. Четырнадцать рот, гусары и четыре
пушки после полудня двинулись
в поход. Никогда мы не шли так скоро и бодро, кроме того дня, когда проходили перед государем.
Удары действительно раздавались правильно, через известные промежутки времени. Я вылез из-под палатки и стал смотреть по направлению выстрелов. Вспышек огня не было видно. Иногда напряженным глазам мерещился свет
в той
стороне, откуда гремели
пушки, но это только обман.
Все душнее, все жарче дышит благовонная ночь юга. Нестерпимо пахнут цветы
в королевском саду, и нет-нет душистая волна роз и магнолий потянется со
стороны дворца к южному берегу. Уже давно замолчали неприятельские
пушки на вражеском судне, и полная тишина воцарилась теперь над опустевшим со дня начала бомбардировки городом.
Его руки невольно сжимаются
в кулаки, его глаза, устремленные
в ту
сторону, где должен находиться Землин и вражеское судно на реке, посылающее из своих
пушек гибель обывателям и зданиям Белграда, горят злым огнем.
Из Землина аккуратно каждый день летели теперь на почти что беззащитный город снаряды; a тут еще новый враг, военное судно, хорошо вооруженное тяжелыми
пушками, слало им
в свою очередь непрошенные гостинцы со
стороны реки, пользуясь тем, что защитники Белграда не успели вооружиться как следует, не ожидая такого стремительного начала военных действий.
Уж
в глубокой старости Толстой несколько раз вспоминает об этом случае и
в письмах, и
в дневнике: «Если бы дуло
пушки, из которой вылетело ядро, на одну тысячную линию было отклонено
в ту или другую
сторону, я бы был убит».
Назавтра, 24 февраля, с раннего утра кругом загремели
пушки. Они гремели близко и со всех
сторон, было впечатление, что мы уж целиком охвачены одним огромным гремящим огненным кольцом.
В соседней деревне тучами рвались шрапнели, ахали шимозы, трещали ружейные пачки: японцы, под огнем наших стрелков, переправлялись через реку Хуньхе.
К вечеру мы пришли к станции Суятунь и стали биваком по восточную
сторону от полотна.
Пушки гремели теперь близко, слышен был свист снарядов. На север проходили санитарные поезда.
В сумерках на юге замелькали вдали огоньки рвавшихся шрапнелей. С жутким, поднимающим чувством мы вглядывались
в вспыхивавшие огоньки и думали: вот, теперь начинается настоящее…
Браницкий принял на себя наблюдение и оборону от конфедератских шаек с той
стороны Вислы, а Александр Васильевич — осаду замка. Мы уже знаем выгодное положение последнего и невозможность взять его без сильного обстреливания и пробития бреши. У Суворова между тем не было ни одного осадного орудия. Но по его приказанию втащили с чрезвычайными усилиями несколько полевых
пушек в верхние этажи наиболее высоких домов и оттуда открыли по замку огонь, а королевско-польский военный инженер повел две минные галереи.
Пушки выдвинули жерла свои из развалин замка и раскатов, воздвигнутых по
сторонам ее и уступами
в разных местах горы; бегущие из-за них струйки дыма показывали, что они всегда готовы изрыгнуть огонь и смерть на смелых пришельцев из Ливонии.
Наконец, 22 февраля произошло самое торжественное избрание, или «элекция», как выражались современники. По прибытии утренней зари и данному сигналу из трех
пушек народ толпою стал собираться со всех
сторон на площади, между церквами Николаевскою и Троицкою, где изготовлено было возвышение о трех ступенях, покрытое гарусным штофом и обведенное перилами, обитыми алым сукном.
В то же время выступили к тому месту полки под главным начальством есаула Якубовича.
Трофеи победителей состояли
в 310
пушках и мортирах и 180 знаменах. Число пленных простиралось до 283 офицеров и 4000 солдат. Число убитых с неприятельской
стороны превышало 10 000 человек. С нашей
стороны было убито и ранено 150 штаб — и обер-офицеров и свыше 3000 нижних чинов.
Лишь только стали они подъезжать к бору, загрохотали
пушки к
стороне московской,
в городе ударили
в набат и начали посады освещаться.
Тринадцатого июля, после пробития утренней зари, по данному сигналу из трех
пушек все малороссийские полки вошли
в город пешие и поставлены были по обеим
сторонам дороги от гетманского дворца до церкви Святого Николая. Гарнизонный полк стоял около церкви. Когда последовал второй сигнал, генеральные старшины, бунчуковые товарищи и прочие члены собрались во дворце, откуда, по третьему сигналу, двинулись
в церковь.
В линию с курганом стояли с обеих
сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади
пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько
пушек, было самое важное место
в сражении.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех
сторон были выкопаны канавы.
В окопанном канавами месте стояли десять стрелявших
пушек, высунутых
в отверстие валов.
Раздался одинокий выcтрел сигнальной
пушки, и войска, с разных
сторон обложившие Москву, двинулись
в Москву
в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы.
Спереди и
в особенности с правой
стороны,
в нерасходившемся дыму бубухали
пушки, и из таинственной области дыма, застплавшей всю местность впереди, не переставая с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно-свистевшие гранаты.