Неточные совпадения
— Я не высказываю своего мнения о том и другом образовании, — с улыбкой снисхождения, как к ребенку, сказал Сергей Иванович, подставляя свой стакан, — я только говорю, что обе
стороны имеют сильные доводы, — продолжал он, обращаясь к Алексею Александровичу. — Я классик по образованию, но
в споре этом я лично не могу найти своего места. Я не вижу ясных доводов, почему классическим
наукам дано преимущество пред реальными.
— Если бы не было этого преимущества анти-нигилистического влияния на
стороне классических
наук, мы бы больше подумали, взвесили бы доводы обеих
сторон, — с тонкою улыбкой говорил Сергей Иванович, — мы бы дали простор тому и другому направлению. Но теперь мы знаем, что
в этих пилюлях классического образования лежит целебная сила антинигилизма, и мы смело предлагаем их нашим пациентам… А что как нет и целебной силы? — заключил он, высыпая аттическую соль.
— Да моя теория та: война, с одной
стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное дело, что ни один человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой
стороны, и по
науке и по здравому смыслу,
в государственных делах,
в особенности
в деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
Особенных способностей к какой-нибудь
науке в нем не оказалось; отличился он больше прилежанием и опрятностию; но зато оказался
в нем большой ум с другой
стороны, со
стороны практической.
— Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и ваше мнение узнаем, и свое выскажем. С своей
стороны, я очень рад, что вы занимаетесь естественными
науками. Я слышал, что Либих [Либих Юстус (1803–1873) — немецкий химик, автор ряда работ по теории и практики сельского хозяйства.] сделал удивительные открытия насчет удобрений полей. Вы можете мне помочь
в моих агрономических работах: вы можете дать мне какой-нибудь полезный совет.
Тот, кто находится внутри,
в самой глубине европейского процесса познания, а не со
стороны благоговейно на него смотрит, постигает внутреннюю трагедию европейского разума и европейской
науки, глубокий их кризис, мучительную неудовлетворенность, искание новых путей.
Вот я подумал, подумал — ведь наука-то, кажись, везде одна, и истина одна, — взял да и пустился, с Богом,
в чужую
сторону, к нехристям…
Несмотря на то что мы шли с разных
сторон и разными путями, мы встретились на трезвом совершеннолетии
в науке.
С другой
стороны, научный интерес не успел еще выродиться
в доктринаризм;
наука не отвлекала от вмешательства
в жизнь, страдавшую вокруг.
Я с ранних лет должен был бороться с воззрением всего, окружавшего меня, я делал оппозицию
в детской, потому что старшие наши, наши деды были не Фоллены, а помещики и сенаторы. Выходя из нее, я с той же запальчивостью бросился
в другой бой и, только что кончил университетский курс, был уже
в тюрьме, потом
в ссылке.
Наука на этом переломилась, тут представилось иное изучение — изучение мира несчастного, с одной
стороны, грязного — с другой.
Интересно, что, когда меня высылали из советской России, мне сказал любопытную фразу мягкий и сравнительно культурный коммунист К. Он был председателем Академии художественных
наук, членом которой я был. «
В Кремле надеются, что, попав
в Западную Европу, вы поймете, на чьей
стороне правда».
Нас выпороли и наняли нам провожатого, бывшего пожарного, старичка со сломанной рукою, — он должен был следить, чтобы Саша не сбивался
в сторону по пути к
науке. Но это не помогло: на другой же день брат, дойдя до оврага, вдруг наклонился, снял с ноги валенок и метнул его прочь от себя, снял другой и бросил
в ином направлении, а сам,
в одних чулках, пустился бежать по площади. Старичок, охая, потрусил собирать сапоги, а затем, испуганный, повел меня домой.
А с другой
стороны, философия и гносеология выяснили, что
наука сама себя не может обосновать, не может укрепить себя
в пределах точного знания.
При этом последовал новый внушительный взгляд
в сторону Максима; пан Яскульский подчеркивал свою латынь, давая понять, что и он не чужд
науке и
в случае чего его провести трудно.
Высшие нравственные правила, для всех равно обязательные, существуют для него только
в нескольких прекрасных речениях и заповедях, никогда не применяемых к жизни; симпатическая
сторона натуры
в нем не развита; понятия, выработанные
наукою, об общественной солидарности и о равновесии прав и обязанностей, — ему недоступны.
Исполнение своего намерения Иван Петрович начал с того, что одел сына по-шотландски; двенадцатилетний малый стал ходить с обнаженными икрами и с петушьим пером на складном картузе; шведку заменил молодой швейцарец, изучивший гимнастику до совершенства; музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные
науки, международное право, математика, столярное ремесло, по совету Жан-Жака Руссо, и геральдика, для поддержания рыцарских чувств, — вот чем должен был заниматься будущий «человек»; его будили
в четыре часа утра, тотчас окачивали холодной водой и заставляли бегать вокруг высокого столба на веревке; ел он раз
в день по одному блюду; ездил верхом, стрелял из арбалета; при всяком удобном случае упражнялся, по примеру родителя,
в твердости воли и каждый вечер вносил
в особую книгу отчет прошедшего дня и свои впечатления, а Иван Петрович, с своей
стороны, писал ему наставления по-французски,
в которых он называл его mon fils [Мой сын (фр.).] и говорил ему vous.
И действительно, вслед за вторым письмом явились ко мне Феогност и Коронат, шаркнули ножкой, поцеловали
в плечико и
в один голос просили принять их
в свое родственное расположение, обещаясь, с своей
стороны, добронравием и успехами
в науках вполне оное заслужить.
Правду ты сказал: есть у вас и культура, и
наука, и искусство, и свободные учреждения, [Со
стороны русского мальчика этот способ выражаться еще неестественнее, но, опять повторяю,
в сновидении нет ничего невозможного.
— Отлично — что и говорить! Да, брат, изумительный был человек этот маститый историк: и
науку и свистопляску — все понимал! А историю русскую как знал — даже поверить трудно! Начнет, бывало, рассказывать, как Мстиславы с Ростиславами дрались, — ну, точно сам очевидцем был! И что
в нем особенно дорого было: ни на чью
сторону не норовил! Мне, говорит, все одно: Мстислав ли Ростислава, или Ростислав Мстислава побил, потому что для меня что историей заниматься, что бирюльки таскать — все единственно!
А с другой
стороны, посудите, и там,
в Петербурге, какая пошла подлость; даже самые благонамереннейшие газеты начинают подтрунивать над распространяющеюся у нас страстью к естественным
наукам!
Пресмешно, какое рачение о
науке со
стороны людей, столь от нее далеких, как городничий Порохонцев, проведший полжизни
в кавалерийской конюшне, где учатся коням хвост подвязывать, или лекарь-лгун, принадлежащий к той
науке, члены которой учеными почитаются только от круглых невежд, чему и служит доказательством его грубейшая нелепица, якобы он, выпив по ошибке у Плодомасова вместо водки рюмку осветительного керосина, имел-де целую неделю живот свой светящимся.
Учение это, по мнению людей
науки, заключающееся только
в его догматической
стороне —
в учении о троице, искуплении, чудесах, церкви, таинствах и пр. — есть только одна из огромного количества религий, которые возникали
в человечестве и теперь, сыграв свою роль
в истории, отживает свое время, уничтожаясь перед светом
науки и истинного просвещения.
Естественные
науки в наше время скрепили таинственный закон, открывшийся Жозефу де Мэстру вдохновением его гения и обдумыванием первобытных догматов; он видел, как мир искупляет свои наследственные падения жертвою;
науки показывают нам, как мир совершенствуется борьбой и насильственным подбором; это утверждение с двух
сторон одного и того же декрета, редактированного
в различных выражениях.
Эти уроки пошли молодым Брагиным «
в наук». Михалко потихоньку начал попивать вино с разными приисковыми служащими, конечно
в хорошей компании и потихоньку от тятеньки, а Архип начал пропадать по ночам. Братья знали художества друг друга и покрывали один другого перед грозным тятенькой, который ничего не подозревал, слишком занятый своими собственными соображениями. Правда, Татьяна Власьевна проведала
стороной о похождениях внуков, но прямо все объяснить отцу побоялась.
Но ведь я не пейзажист только, я ведь еще гражданин, я люблю родину, народ, я чувствую, что если я писатель, то я обязан говорить о народе, об его страданиях, об его будущем, говорить о
науке, о правах человека и прочее и прочее, и я говорю обо всем, тороплюсь, меня со всех
сторон подгоняют, сердятся, я мечусь из
стороны в сторону, как лисица, затравленная псами, вижу, что жизнь и
наука все уходят вперед и вперед, а я все отстаю и отстаю, как мужик, опоздавший на поезд, и
в конце концов чувствую, что я умею писать только пейзаж, а во всем остальном я фальшив, и фальшив до мозга костей.
Эта скрытая положительность освобождается любовью, струится во все
стороны, как теплотвор, беспрерывно стремясь найти условия осуществления и выхода из области всеобщего отрицания
в область свободного деяния; когда
наука достигает высшей точки, она естественно переходит самое себя.
Отступив от мира и рассматривая его с отрицательной точки, им не захотелось снова взойти
в мир; им показалось достаточным знать, что хина лечит от лихорадки, для того чтоб вылечиться; им не пришло
в голову, что для человека
наука — момент, по обеим
сторонам которого жизнь: с одной
стороны — стремящаяся к нему — естественно-непосредственная, с другой — вытекающая из него — сознательно-свободная; они не поняли, что
наука — сердце,
в которое втекает темная венозная кровь не для того, чтоб остаться
в нем, а чтоб, сочетавшись с огненным началом воздуха, разлиться алой артериальной кровью.
Но, с другой
стороны, факты in crudo [
в сыром виде (лат.).], взятые во всей случайности бытия, несостоятельны против разума, светящего
в науке.
Наконец, последняя возможность удержать
науку в цехе была основана на разработывании чисто теоретических
сторон, не везде доступных профанам.
Всеобщее, мысль, идея — начало, из которого текут все частности, единственная нить Ариадны, — теряется у специалистов, упущена из вида за подробностями; они видят страшную опасность: факты, явления, видоизменения, случаи давят со всех
сторон; они чувствуют природный человеку ужас заблудиться
в многоразличии всякой всячины, ничем не сшитой; они так положительны, что не могут утешаться, как дилетанты, каким-нибудь общим местом, и
в отчаянии, теряя единую, великую цель
науки, ставят границей стремления Orientierung [ориентацию (нем.).].
С другой
стороны, может, тут раскроется великое призвание бросить нашу северную гривну
в хранилищницу человеческого разумения; может, мы, мало жившие
в былом, явимся представителями действительного единства
науки и жизни, слова и дела.
Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого — и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела — будет ли то новая идея, шаг
в науке,
в политике,
в войне — ни группировались люди, им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной
стороны, и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» вперед и вперед — с другой.
Чацкий рвется к «свободной жизни», «к занятиям»
наукой и искусством и требует «службы делу, а не лицам» и т.д. На чьей
стороне победа? Комедия дает Чацкому только «мильон терзаний » и оставляет, по-видимому,
в том же положении Фамусова и его братию,
в каком они были, ничего не говоря о последствиях борьбы.
В дальнюю
сторону,
в дьячкову школу… за этою проклятою
наукою!..
Вот и теперь, шагнувши так быстро, смешал совсем Алексея Пантелеймоновича до того, что тот, приглаживая свой чуб, отошел
в сторону и говорит:"Как
в том училище, где и я учился,
науки через тридцать лет усовершенствовались!
Этот вопрос для такого ума, как Петруся, был тьфу! Он (то есть Петрусь) немножко обиделся таким легким да еще и из грамматики, вопросом. А слышав, что Алексей Пантелеймонович и учен, и много сам знает, решился поворотить его
в другую
сторону, и потому вдруг ему отрезал:"Прежде, нежели я отвечаю на ваше пред^. ложение, дозволяю себе обратиться к вам с кратким вопросом, имеющим связь с предыдущим: знание от
науки или
наука от знания?"
Для этих крикунов нет ничего заветного; мы слышали, с каким цинизмом восставали они против истории, против прав личности, льгот общественных,
науки, образования; всё готовы были они нести на свой мерзостный костер из угождения идолам, которым они поработили себя:, хотя нет никакого сомнения, что стоило бы только этим идолам кивнуть пальцем
в другую
сторону, и жрецы их запели бы мгновенно иную песню и разложили бы иной костер».
И вслед за этим, через две страницы, г. Жеребцов восклицает: «Вот что, по нашему мнению, должно понимать под именем народности
в науке, провозглашенной старою русскою партией и навлекшей на нее столько насмешек со
стороны приверженцев космополитизма» (стр. 550).
Смутное предание говорит о сопротивлении
науке со
стороны деревни, не желавшей уступить
в ее величавом шествии, и о печальных последствиях этого сопротивления.
Значит, и пошло
в обе
стороны худо: одни всё причитали к
науке, о которой тот наш Марой и помыслу не знал, а другие заговорили, что над нами-де видимая божия благодать творит дивеса, каких мы никогда и не зрели.
В первые дни своего знакомства с Борисом Андреичем Петр Васильич почитал за долг и даже радовался случаю расспрашивать соседа о столичной жизни, о
науке и образованности — вообще о возвышенных предметах; ответы Бориса Андреича занимали, часто удивляли его и возбуждали его внимание, но
в то же время причиняли ему некоторую усталость, так что вскорости все подобные разговоры прекратились; да и сам Борис Андреич, с своей
стороны, не обнаруживал излишнего желания возобновлять их.
Жертва дисгармонии человеческой природы, она чувствовала себя очень несчастной, и
в день присуждения ей премии Парижской Академией
наук она писала одному из друзей: «Со всех
сторон я получаю поздравительные письма, но
в силу непонятной иронии судьбы. я еще никогда не чувствовала себя столь несчастной».
Что вы знаете или мните о природе вещей, лежит далеко
в стороне от области религии: воспринимать
в нашу жизнь и вдохновляться
в этих воздействиях (вселенной) и
в том, что они пробуждают
в нас, всем единичным не обособленно, а
в связи с целым, всем ограниченным не
в его противоположности иному, а как символом бесконечного — вот что есть религия; а что хочет выйти за эти пределы и, напр., глубже проникнуть
в природу и субстанцию вещей, есть уже не религия, а некоторым образом стремится быть
наукой…
Есть коренное различие
в отношении к Слову Божию со
стороны науки и веры, установляемое даже и, так сказать, методологически.
Философии вечно угрожает рабство то со
стороны религии, то со
стороны науки, и трудно ей удержаться
в своем собственном месте, отстоять свой собственный путь.
Вообще, словесные
науки стояли от нас
в стороне. Посещать чужие лекции считалось неловким, да никто из профессоров и не привлекал. Самый речистый и интересный был все-таки Иванов, который читал нам обязательныйпредмет, и целых два года. Ему многие, и не словесники, обязаны порядочными сведениями по историографии. Он прочел нам целый курс „пропедевтики“ с критическим разбором неписьменных и письменных источников.
— Теперь
наука, конечно, ушла далеко вперед,
в нынешнее время трудно найти такую поразительную диалектику, такое умение логически развить свою мысль, ни на шаг не уклоняясь
в сторону.
Одни отметали
в сторону все проклятые вопросы и устремляли внимание на устройство собственного благополучия; другие, чтоб наркотизироваться, уходили
в науку; третьи…
Если бы было прежде всего признано понятие жизни
в его центральном значении,
в том,
в котором все его понимают, и потом было бы ясно определено, что
наука, сделав от этого понятия отвлечение всех
сторон его, кроме одной, подлежащей внешнему наблюдению, рассматривает явления с одной этой
стороны, для которой она имеет свойственные ей методы исследования, тогда бы было прекрасно и было бы совсем другое дело: тогда и место, которое заняла бы
наука, и результаты, к которым бы мы приходили на основании
науки, были бы совсем другие.
Дю-Прель — ученый, возвращающий
науку к ее магическим истокам и естественно расширяющий ее
в сторону к магическому.