Неточные совпадения
Любви все возрасты покорны;
Но юным, девственным
сердцамЕе порывы благотворны,
Как
бури вешние полям:
В дожде страстей они свежеют,
И обновляются, и зреют —
И жизнь могущая дает
И пышный цвет, и сладкий плод.
Но
в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Печален страсти мертвой след:
Так
бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг.
Прошла любовь, явилась муза,
И прояснился темный ум.
Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;
Пишу, и
сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует
Близ неоконченных стихов
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я всё грущу; но слез уж нет,
И скоро, скоро
бури след
В душе моей совсем утихнет:
Тогда-то я начну писать
Поэму песен
в двадцать пять.
Она ушла. Стоит Евгений,
Как будто громом поражен.
В какую
бурю ощущений
Теперь он
сердцем погружен!
Но шпор незапный звон раздался,
И муж Татьянин показался,
И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго… навсегда. За ним
Довольно мы путем одним
Бродили по свету. Поздравим
Друг друга с берегом. Ура!
Давно б (не правда ли?) пора!
Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после
бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение! Идя к Соне, он чувствовал, что
в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг теперь, когда все
сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
Чаадаев, помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Предать развалинам иным? //…Но
в сердце,
бурями смиренном,
Теперь и лень, и тишина,
И
в умиленьи вдохновенном,
На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена!
Луна плыла среди небес
Без блеска, без лучей,
Налево был угрюмый лес,
Направо — Енисей.
Темно! Навстречу ни души,
Ямщик на козлах спал,
Голодный волк
в лесной глуши
Пронзительно стонал,
Да ветер бился и ревел,
Играя на реке,
Да инородец где-то пел
На странном языке.
Суровым пафосом звучал
Неведомый язык
И пуще
сердце надрывал,
Как
в бурю чайки крик…
Сначала с грустною улыбкой, а потом, весело и резво рассмеявшись, она призналась, что прежней
бури во всяком случае и быть не могло; что она давно уже изменила отчасти свой взгляд на вещи, и что хотя и не изменилась
в сердце, но все-таки принуждена была очень многое допустить
в виде совершившихся фактов; что сделано, то сделано, что прошло, то прошло, так что ей даже странно, что Афанасий Иванович все еще продолжает быть так напуганным.
Юные коллежские регистраторы и канцелярские чиновники избирали его своим конфидентом
в сердечных случаях, потому что он по преимуществу был муж совета. Хотя
бури жизни и порастрепали несколько его туалет, но никто не мог дать более полезного наставления насчет цвета штанов, который мог бы подействовать на
сердце женщины с наиболее сокрушительною силой…
«Вот, — подумала юна, — где-то
в одиночестве, на пустынном мысе, среди ночи и
бури, сидит человек и следит внимательно за этими вспышками огня, и, может быть, вот сейчас, когда я думаю о нем, может быть, и он мечтает о
сердце, которое
в это мгновение за много верст на невидимом пароходе думает о нем с благодарностью».
— А, черт, все равно… Катай Ивану Иванычу. Только название нужно другое… Что-нибудь этакое, понимаешь, забористое: «На волосок от погибели», «
Бури сердца», «Тигр
в юбке». Иван Иваныч с руками оторвет…
Кого среди ночного мрака заставала метель
в открытом поле, кто испытал на самом себе весь ужас бурной зимней ночи, тот поймет восторг наших путешественников, когда они удостоверились, что точно слышат лай собаки. Надежда верного избавления оживила
сердца их; забыв всю усталость, они пустились немедленно вперед. С каждым шагом прибавлялась их надежда, лай становился час от часу внятнее, и хотя
буря не уменьшалась, но они не боялись уже сбиться с своего пути.
Потом на время порывы
бури смолкали, роковая тишина томила робеющее
сердце, пока опять подымался гул, как будто старые сосны сговаривались сняться вдруг с своих мест и улететь
в неведомое пространство вместе с размахами ночного урагана.
А по лесу уже загудела настоящая
буря: кричит бор разными голосами, да ветер воет, а когда и гром полыхнет. Сидим мы с Оксаной на лежанке, и вдруг слышу я, кто-то
в лесу застонал. Ох, да так жалобно, что я до сих пор, как вспомню, то на
сердце тяжело станет, а ведь уже тому много лет…
Городулин (садится). Ветром, который у меня
в голове, и
бурей страсти, которая бушует
в моем
сердце.
Прими с улыбкою, мой друг,
Свободной музы приношенье:
Тебе я посвятил изгнанной лиры пенье
И вдохновенный свой досуг.
Когда я погибал, безвинный, безотрадный,
И шепот клеветы внимал со всех сторон,
Когда кинжал измены хладный,
Когда любви тяжелый сон
Меня терзали и мертвили,
Я близ тебя еще спокойство находил;
Я
сердцем отдыхал — друг друга мы любили:
И
бури надо мной свирепость утомили,
Я
в мирной пристани богов благословил.
В одно мгновение мужики его окружили с шумом и проклятьями; слова смерть, виселица, отделяли<сь> по временам от общего говора, как
в бурю отделяются удары грома от шума листьев и визга пронзительных ветров; все глаза налились кровью, все кулаки сжались… все
сердца забились одним желанием мести; сколько обид припомнил каждый! сколько способов придумал каждый заплатить за них сторицею…
Счастлив юноша, имеющий свободный доступ к
сердцу взрослого человека, к которому он вынужден относиться с Величайшим уважением. Такой нравственной пристани
в минуты молодых
бурь не может заменить никакая дружба между равными. Мне не раз приходилось хвататься за спасительную руку Степана Петровича
в минуты, казавшиеся для меня окончательным крушением. Но не один Шевырев замечал мое стихотворство.
Пусть инде, обольстясь, мечтают,
Что вольность обрели себе, —
Ах,
сердцем сжатым оправдают,
Что строгой преданы судьбе.
У нас, под сенью мирна трона,
Благотворением закона
Свобода корень пустит свой, —
Ни
в бурях, ни
в порывах злейших,
Но солнца при лучах теплейших,
И кротко, тихо, как весной.
Как наши юноши, он молод,
И хладен блеск его очей.
Поверхность темную морей
Так покрывает ранний холод
Корой ледяною своей
До первой
бури. — Чувства, страсти,
В очах навеки догорев,
Таятся, как
в пещере лев,
Глубоко
в сердце; но их власти
Оно никак не избежит.
Пусть будет это
сердце камень —
Их пробужденный адский пламень
И камень углем раскалит!
Он будет воздыхать и плакать; но никогда — или по крайней мере долго, долго
сердце его не отвыкнет от милой склонности наслаждаться собою
в другом
сердце; не отстанет от нежной привычки жить для кого-нибудь, несмотря на все горести, на все свирепые
бури, которые волнуют жизнь чувствительных.
Было несомненно примечено, что если ночью срывается
буря и арфа на башне гудит так, что звуки долетают через пруды и парки
в деревню, то барин
в ту ночь не спит и наутро встает мрачный и суровый и отдает какое-нибудь жестокое приказание, приводившее
в трепет
сердца всех его многочисленных рабов.
Но порой, особенно
в сумерки,
в тот час, когда гул колоколов напоминал ему то мгновение, когда впервые задрожала, заныла вся грудь его дотоле неведомым чувством, когда он стал возле нее на коленях
в Божием храме, забыв обо всем, и только слышал, как стучало ее робкое
сердце, когда слезами восторга и радости омыл он новую, светлую надежду, мелькнувшую ему
в его одинокой жизни, — тогда
буря вставала из уязвленной навеки души его.
Сердце его рвалось прижаться к ее
сердцу и страстно
в безумном волнении забыться
в нем вместе, застучать
в лад тою же
бурею, тем же порывом неведомой страсти и хоть замереть с ним вместе.
Отворила я окно — горит лицо, плачут очи, жжет
сердце неугомонное; сама как
в огне: так и хочется мне вон из светлицы, дальше, на край света, где молонья и
буря родятся.
Рассказ ее был бессвязен,
в словах слышалась
буря душевная, но Ордынов все понимал, затем что жизнь ее стала его жизнию, горе ее — его горем, и затем что враг его уже въявь стоял перед ним, воплощался и рос перед ним
в каждом ее слове и как будто с неистощимой силой давил его
сердце и ругался над его злобой.
Урони ж хоть словечко, красная девица, просияй
в бурю солнцем, разгони светом темную ночь!» Говорит, а сам усмехается; жгло его
сердце по мне, да усмешки его, со стыда, мне стерпеть не хотелось; хотелось слово сказать, да сробела, смолчала.
Она прижалась к юноше. Листок
Так жмется к ветке,
бурю ожидая.
Стучало
сердце в ней, как молоток,
Уста полураскрытые, пылая,
Шептали что-то. С головы до ног
Она горела. Груди молодые
Как персики являлись наливные
Из-под сорочки… Сашкина рука
По ним бродила медленно, слегка…
Но… есть во мне к стыдливости вниманье —
И целый час я пропущу
в молчанье.
Бывало, этой думой удручен,
Я прежде много плакал и слезами
Я жег бумагу. Детский глупый сон
Прошел давно, как туча над степями;
Но пылкий дух мой не был освежен,
В нем родилися
бури, как
в пустыне,
Но скоро улеглись они, и ныне
Осталось
сердцу, вместо слез,
бурь тех,
Один лишь отзыв — звучный, горький смех…
Там, где весной белел поток игривый,
Лежат кремни — и блещут, но не живы!
И все пропало.
В один из последних годов своей жизни он с грустью признавался, что
в сердце его, смиренном
бурями, настала лень и тишина [Парафраз строк из стихотворения Пушкина «Чаадаеву» (1824).]. А сколько тяжелого уныния, какого-то сдавленного, покорного горя, например,
в этих стихах, также относящихся к поздней поре пушкинской деятельности...
Но
в сердце,
бурями смиренном,
Теперь и лень, и тишина,
И
в умиленье вдохновенном
На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена.
Летает он по морю сизым орлом,
Он чайкою
в бурях пирует,
Трещат корабли под его топором —
По Киеву
сердце тоскует.
Голос этой девушки — мягкий, вибрирующий, с довольно большим регистром — звучал вплоть до низких нот медиума, прямо хватал за
сердце даже и не
в сильных сценах; а когда началась драма и душа"ребенка"омрачилась налетевшей на нее
бурей — я забыл совсем, что я автор и что мне надо"следить"за игрой моей будущей исполнительницы. Я жил с Верочкой и
в последнем акте был растроган, как никогда перед тем не приводилось
в театральной зале.
Молодой
бурят сдавил сквозь грудобрюшную преграду
сердце овцы, овца
в последний раз дернулась, ее ворочавшиеся светлые глаза остановились.
— Да, леченье ваше сделало чудеса, — отвечал Николай Герасимович, — я снова переродился и сделался опять прежним… Но это излечение пробудило во мне прежнюю страсть… Ах, если бы вы знали, Мадлен, каково скрывать такую
бурю в сердце, которую скрываю я… Порой я теряю власть над собой — она рвется наружу… Знаете ли вы это… Понимаете ли вы меня?
Они оба поняли, что они соединены на веки, и никакие житейские
бури и грозы, никакие происки «злых людей» не будут
в силах разорвать этот истинный союз
сердец.
Не так скоро успокоился Павел Кириллович. Как
буря влетел он
в кабинет нетерпеливо, с бьющимся от волнения
сердцем ожидавшего его сына и разом выпалил ему весь разговор с «солдафоном» Хомутовым, как называл его старик.
Самый вид жилища горячо любимого им существа, казалось, вносил, с одной стороны, успокоение
в его измученное
сердце, а, с другой, между тем поднимал
в нем целую
бурю.
Вдруг
в этот момент графу Свянторжецкому почудились шаги по коридору, но шаги удалявшиеся. Видимо, сам увлеченный вызванной им, хотя и искусственно, страстью молодой девушки, он не слыхал, когда эти шаги приблизились к двери балкона. Шаги смолкли, а молодая девушка продолжала обвивать его шею горячими руками. Ее пышущее огнем дыхание обдавало его и подымало все большую и большую
бурю страсти
в его
сердце.
И снова мысль о возможности подобной отправки подняла целую
бурю в дуще и
сердце молодой девушки.
Такими ужасами, передаваемыми нам летописцами того времени, хотел заглушить Григорий Лукьянович
бурю страсти
в своем лютом
сердце, но и потоками лившейся по мановению его руки крови не мог утолить он жажду обладания юной княжной Евпраксией Прозоровской. Все пасмурнее и пасмурнее становился Малюта.
Он сказал это хладнокровно, хотя
в душе у него поднялась целая
буря ревности к прошлому. Кроме того,
в его отуманенном мозгу против его воли появилось недоверие к словам жены, хотя они — он не мог отрицать этого — дышали искреннею правдивостью как исповедь
сердца.
Один вид княгини, глядевшей на него, как на всех слуг своих, добрыми, ласковыми глазами, поднимал
в его
сердце целую
бурю угрызений совести.
Настасья Федоровна подошла к нему совсем близко. Она никогда не слышала его разговаривающим с нею таким образом. Значит, положение ее относительно графа изменилось окончательно, он узнал об этом, а потому и начинает с ней так разговаривать. Эта мысль подняла еще большую
бурю злобы
в ее
сердце. Но он ошибается, она не сдастся без боя даже перед железною волею могущественного графа!
Но
сердце этого презренного жида хранило благодеяния молодого бакалавра, как святой завет; оно-то строго наказало Курицыну беречь его, как зеницу своего ока, как любимое дитя свое, внушать великому князю все доброе о нем, помогать ему,
в случае нужды, деньгами, силою своего влияния, огнем и мечом, чем хотел, лишь бы уберечь драгоценную голову от житейских
бурь.
В глубине же его
сердца клокотала целая
буря.
Из всех трех главных действующих лиц нашего правдивого повествования долго не спала эту ночь только Дарья Николаевна Иванова. Нравственная ломка, которую она совершила над собою при приеме тетки своего жениха, вызвала целую
бурю злобы
в ее
сердце. Она понимала, кроме того, что начав эту игру, ей придется продолжать ее
в будущем, начиная с завтрашнего дня, когда надо будет явиться к этой «превосходительной карге», как она мысленно продолжала называть Глафиру Петровну, на ее «проклятый обед».
О! его понесет он
в сердце своем сквозь все
бури и превратности мира.
Она делала вид, что не замечает этого, а между тем
в сердце Гиршфельда не переставала клокотать целая
буря неудовлетворенной страсти, оскорбленного самолюбия, бессильной злобы и бесправной ревности.
Да, каждого, кто думает, что желчные глаза подозрительности видят лучше, чем светлое око растроганного
сердца; но, к счастию рода человеческого, ему доступны бывают и великие душевные откровения, когда люди как бы осязают невидимую правду и, ничем не сдерживаемые, стихийно стремятся почтить скорбью несчастье. Это своего рода священные
бури, ниспосылаемые для того, чтобы разогнать сгустившийся удушливый туман, —
в них есть «дыханье свыше»,
в них есть откровенье, которому ясно все, что закрыто сплетеньем.
То же, что он ощущал теперь
в своем
сердце, было подобно
буре среди густого мрака южной ночи, когда бурливое, седое море, клубясь и пенясь, взлетает высокими валами из своей бездонной пропасти и рвется к пропасти неба, где изредка блестят яркие звезды и молниеносные стрелы то и дело бороздят мрачный свод, отражаясь
в бушующих волнах.