Неточные совпадения
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно,
в глазах у всех солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую
розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и
в помине не было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
«Неужели это правда?» подумал Левин и оглянулся на невесту. Ему несколько сверху виднелся ее профиль, и по чуть заметному движению ее губ и ресниц он знал, что она почувствовала его взгляд. Она не оглянулась, но высокий сборчатый воротничок зашевелился, поднимаясь к ее
розовому маленькому уху. Он видел, что вздох остановился
в ее груди, и задрожала маленькая рука
в высокой перчатке, державшая свечу.
Она положила, согнувши, левую руку на его плечо, и маленькие ножки
в розовых башмаках быстро, легко и мерно задвигались
в такт музыки по скользкому паркету.
Несмотря на то, что туалет, прическа и все приготовления к балу стоили Кити больших трудов и соображений, она теперь,
в своем сложном тюлевом платье на
розовом чехле, вступала на бал так свободно и просто, как будто все эти розетки, кружева, все подробности туалета не стоили ей и ее домашним ни минуты внимания, как будто она родилась
в этом тюле, кружевах, с этою высокою прической, с розой и двумя листками наверху ее.
Когда обряд обручения окончился, церковнослужитель постлал пред аналоем
в середине церкви кусок
розовой шелковой ткани, хор запел искусный и сложный псалом,
в котором бас и тенор перекликались между собой, и священник, оборотившись, указал обрученным на разостланный
розовый кусок ткани.
Она зашла
в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья поднялась облаком вокруг ее тонкого стана; одна обнаженная, худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула
в складках
розового тюника;
в другой она держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но, вопреки этому виду бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце.
И опять
в воображении ее возникло вечно гнетущее ее материнское сердце жестокое воспоминание смерти последнего, грудного мальчика, умершего крупом, его похороны, всеобщее равнодушие пред этим маленьким
розовым гробиком и своя разрывающая сердце одинокая боль пред бледным лобиком с вьющимися височками, пред раскрытым и удивленным ротиком, видневшимся из гроба
в ту минуту, как его закрывали
розовою крышечкой с галунным крестом.
Бывали примеры, что женщины влюблялись
в таких людей до безумия и не променяли бы их безобразия на красоту самых свежих и
розовых эндимионов: [Эндимион — прекрасный юноша из греческих мифов.] надобно отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной; оттого-то, может быть, люди, подобные Вернеру, так страстно любят женщин.
Ухватливый и ловкий детина лет семнадцати,
в красивой рубашке
розовой ксандрейки, принес и поставил перед ними графины с водой и разноцветными квасами всех сортов, шипевшими, как газовые лимонады.
Чичиков открыл рот, еще не зная сам, как благодарить, как вдруг Манилов вынул из-под шубы бумагу, свернутую
в трубочку и связанную
розовою ленточкой, и подал очень ловко двумя пальцами.
Татьяна (русская душою,
Сама не зная почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму,
На солнце иней
в день морозный,
И сани, и зарею поздной
Сиянье
розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров.
По старине торжествовали
В их доме эти вечера:
Служанки со всего двора
Про барышень своих гадали
И им сулили каждый год
Мужьев военных и поход.
Татьяна то вздохнет, то охнет;
Письмо дрожит
в ее руке;
Облатка
розовая сохнет
На воспаленном языке.
К плечу головушкой склонилась.
Сорочка легкая спустилась
С ее прелестного плеча…
Но вот уж лунного луча
Сиянье гаснет. Там долина
Сквозь пар яснеет. Там поток
Засеребрился; там рожок
Пастуший будит селянина.
Вот утро: встали все давно,
Моей Татьяне всё равно.
Подле нее вполуоборот сидела Марья Ивановна
в чепце с
розовыми лентами,
в голубой кацавейке и с красным сердитым лицом, которое приняло еще более строгое выражение, как только вошел Карл Иваныч.
Перед кончиной она изъявила желание, чтобы одно из этих платий —
розовое — было отдано Володе на халат или бешмет, другое — пюсовое,
в клетках — мне, для того же употребления; а шаль — Любочке.
Иногда ночное небо
в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летали по темному небу.
На других были легкие шапочки,
розовые и голубые с перегнутыми набекрень верхами; кафтаны с откидными рукавами, шитые и золотом и просто выложенные шнурками; у тех сабли и ружья
в дорогих оправах, за которые дорого приплачивались паны, — и много было всяких других убранств.
— Не знаю. — Она медленно осмотрела поляну под вязом, где стояла телега, — зеленую
в розовом вечернем свете траву, черных молчаливых угольщиков и, подумав, прибавила: — Все это мне неизвестно. Я не знаю ни дня, ни часа и даже не знаю, куда. Больше ничего не скажу. Поэтому, на всякий случай, — прощай; ты часто меня возил.
Отойдя
в лес за мостик, по течению ручья, девочка осторожно спустила на воду у самого берега пленившее ее судно; паруса тотчас сверкнули алым отражением
в прозрачной воде; свет, пронизывая материю, лег дрожащим
розовым излучением на белых камнях дна.
Лучшие сорта тюльпанов — серебристо-голубых, фиолетовых и черных с
розовой тенью — извивались
в газоне линиями прихотливо брошенных ожерелий.
— Вы, разумеется, знаете всех жителей, — спокойно заговорил Грэй. — Меня интересует имя молодой девушки
в косынке,
в платье с
розовыми цветочками, темно-русой и невысокой,
в возрасте от семнадцати до двадцати лет. Я встретил ее неподалеку отсюда. Как ее имя?
За ореховой рамой
в светлой пустоте отраженной комнаты стояла тоненькая невысокая девушка, одетая
в дешевый белый муслин с
розовыми цветочками.
Роясь
в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный
розовый и
розовый темный; густые закипи вишневых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех сил и значений, различные
в своем мнимом родстве, подобно словам: «очаровательно» — «прекрасно» — «великолепно» — «совершенно»;
в складках таились намеки, недоступные языку зрения, но истинный алый цвет долго не представлялся глазам нашего капитана; что приносил лавочник, было хорошо, но не вызывало ясного и твердого «да».
Ты будешь там жить со мной
в розовой глубокой долине.
Склонившись над водою, машинально смотрел он на последний
розовый отблеск заката, на ряд домов, темневших
в сгущавшихся сумерках, на одно отдаленное окошко, где-то
в мансарде, по левой набережной, блиставшее, точно
в пламени, от последнего солнечного луча, ударившего
в него на мгновение, на темневшую воду канавы и, казалось, со вниманием всматривался
в эту воду.
Когда Катя говорила, она очень мило улыбалась, застенчиво и откровенно, и глядела как-то забавно-сурово, снизу вверх. Все
в ней было еще молодо-зелено: и голос, и пушок на всем лице, и
розовые руки с беловатыми кружками на ладонях, и чуть-чуть сжатые плечи… Она беспрестанно краснела и быстро переводила дух.
Розовое женское платье мелькнуло
в темной зелени, молодое лицо выглянуло из-под легкой бахромы зонтика…
Вошел человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый,
в коричневом фраке с медными пуговицами и
в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошел к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.
Я подошел к лавочке, где были ситцы и платки, и накупил всем нашим девушкам по платью, кому
розовое, кому голубое, а старушкам по малиновому головному платку; и каждый раз, что я опускал руку
в карман, чтобы заплатить деньги, — мой неразменный рубль все был на своем месте. Потом я купил для ключницыной дочки, которая должна была выйти замуж, две сердоликовые запонки и, признаться, сробел; но бабушка по-прежнему смотрела хорошо, и мой рубль после этой покупки благополучно оказался
в моем кармане.
Его окружали люди,
в большинстве одетые прилично, сзади его на каменном выступе ограды стояла толстенькая синеглазая дама
в белой шапочке, из-под каракуля шапочки на
розовый лоб выбивались черные кудри, рядом с Климом Ивановичем стоял высокий чернобровый старик
в серой куртке, обшитой зеленым шнурком,
в шляпе странной формы пирогом, с курчавой сероватой бородой. Протискался высокий человек
в котиковой шапке, круглолицый, румяный, с веселыми усиками золотого цвета, и шипящими словами сказал даме...
В купе вагона, кроме Самгина, сидели еще двое: гладенький старичок
в поддевке, с большой серебряной медалью на шее, с
розовым личиком, спрятанным
в седой бороде, а рядом с ним угрюмый усатый человек с большим животом, лежавшим на коленях у него.
В теплом, приятном сумраке небольшой комнаты за столом у самовара сидела маленькая, гладко причесанная старушка
в золотых очках на остром,
розовом носике; протянув Климу серую, обезьянью лапку, перевязанную у кисти красной шерстинкой, она сказала, картавя, как девочка...
Холеное, голое лицо это, покрытое туго натянутой, лоснящейся, лайковой кожей, голубоватой на месте бороды, наполненное
розовой кровью, с маленьким пухлым ртом, с верхней губой, капризно вздернутой к маленькому, мягкому носу, ласковые, синеватые глазки и седые, курчавые волосы да и весь облик этого человека вызывал совершенно определенное впечатление — это старая женщина
в костюме мужчины.
Учитель молча, осторожно отодвинулся от нее, а у Тани
порозовели уши, и, наклонив голову, она долго, неподвижно смотрела
в пол, под ноги себе.
Два парня
в новых рубахах, сшитых как будто из
розовой жести, похожие друг на друга, как два барана, остановились у крыльца, один из них посмотрел на дачников, подошел к слепой, взял ее за руку и сказал непреклонно...
Никонова, стоя
в двери, шепталась с полногрудой, красивой женщиной
в розовой кофте.
Кривоногий кузнец забежал
в тыл той группы, которая тянула прямо от колокольни, и стал обматывать конец веревки вокруг толстого ствола ветлы, у корня ее; ему помогал парень
в розовой рубахе. Веревка, натягиваясь все туже, дрожала, как струна, люди отскакивали от нее, кузнец рычал...
Заходило солнце, главы Успенской церкви горели, точно огромные свечи, мутно-розовый дымок стоял
в воздухе.
На другой день он проснулся рано и долго лежал
в постели, куря папиросы, мечтая о поездке за границу. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина
в кухне и на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с улицы
в розовые стекла окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный гул, не похожий на гром. Можно было подумать, что на небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как
в барабан, огромнейшим кулаком.
Пред Самгиным встал Тагильский. С размаха надев на голову медный шлем, он сжал кулаки и начал искать ими карманов
в куртке; нашел, спрятал кулаки и приподнял плечи;
розовая шея его потемнела, звучно чмокнув, он забормотал что-то, но его заглушил хохот Кутузова и еще двух-трех людей. Потом Кутузов сказал...
Поминальный обед был устроен
в зале купеческого клуба. Драпировки красноватого цвета и обильный жир позолоты стен и потолка придавали залу сходство с мясной лавкой; это подсказал Самгину архитектор Дианин; сидя рядом с ростовщицей Трусовой и аккуратно завертывая
в блин
розовый кусок семги, он сокрушенно говорил...
Клим догадался, что нужно уйти, а через день, идя к ней, встретил на бульваре Варвару
в белой юбке,
розовой блузке, с красным пером на шляпе.
Самгин смотрел на нее с удовольствием и аппетитом, улыбаясь так добродушно, как только мог. Она —
в бархатном платье цвета пепла, кругленькая, мягкая. Ее рыжие, гладко причесанные волосы блестели, точно красноватое, червонное золото; нарумяненные морозом щеки, маленькие
розовые уши, яркие, подкрашенные глаза и ловкие, легкие движения — все это делало ее задорной девчонкой, которая очень нравится сама себе, искренно рада встрече с мужчиной.
Над озером
в музыке летают кривокрылые белые чайки, но их отражения на воде кажутся
розовыми.
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух на лицо свое; на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои, грудь, живот и тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою на панель, растянулся человек
в розовой рубахе.
— Не очень он уверен
в этом, — шепнул Варавка
в розовое ухо Веры Петровны.
Туго застегнутый
в длинненький, ниже колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал живот и, гладко остриженный, стал похож на карлика-солдата. Разговаривая с Климом, он распахивал полы мундира, совал руки
в карманы, широко раздвигал ноги и, вздернув
розовую пуговку носа, спрашивал...
Христосовались с Анфимьевной, которая, надев широчайшее шелковое платье, стала похожа на часовню, с поваром, уже пьяным и нарядным, точно комик оперетки, с горничной
в розовом платье и множестве лент, ленты напомнили Самгину свадебную лошадь
в деревне.
К вечеру она ухитрилась найти какого-то старичка, который взялся устроить похороны Анфимьевны. Старичок был неестественно живенький, легкий, с
розовой, остренькой мордочкой,
в рамке седой, аккуратно подстриженной бородки, с мышиными глазками и птичьим носом. Руки его разлетались во все стороны, все трогали, щупали: двери, стены, сани, сбрую старой, унылой лошади. Старичок казался загримированным подростком, было
в нем нечто отталкивающее, фальшивое.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни;
в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались
в воздух масляно блестевшие руки; вечерами
в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно,
в три часа, безгрудая, тощая барышня
в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а
в четыре шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею
розовая тень.
Бойкая рыжая лошаденка быстро и легко довезла Самгина с вокзала
в город; люди на улицах, тоже толстенькие и немые, шли навстречу друг другу спешной зимней походкой; дома, придавленные пуховиками снега, связанные заборами, прочно смерзлись, стояли крепко; на заборах, с
розовых афиш, лезли
в глаза черные слова: «Горе от ума», — белые афиши тоже черными словами извещали о втором концерте Евдокии Стрешневой.