Неточные совпадения
В комнате, ярко освещенной большой висячей лампой, полулежала
в широкой
постели, среди множества подушек, точно
в сугробе снега, черноволосая
женщина с большим носом и огромными глазами на темном лице.
Клим сел против него на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок;
в углу нар лежала груда рухляди, чья-то
постель. Большой стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая
женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее на стол и, посмотрев на Клима, сказала дьякону...
О себе он наговорил чепухи, а на вопрос о революции строго ответил, что об этом не говорят с
женщиной в постели, и ему показалось, что ответ этот еще выше поднял его
в глазах Бланш.
В доме, заслышав звон ключей возвращавшейся со двора барыни, Машутка проворно сдергивала с себя грязный фартук, утирала чем попало, иногда барским платком, а иногда тряпкой, руки. Поплевав на них, она крепко приглаживала сухие, непокорные косички, потом
постилала тончайшую чистую скатерть на круглый стол, и Василиса, молчаливая, серьезная
женщина, ровесница барыни, не то что полная, а рыхлая и выцветшая телом
женщина, от вечного сиденья
в комнате, несла кипящий серебряный кофейный сервиз.
Она, пока Вера хворала, проводила ночи
в старом доме, ложась на диване, против
постели Веры, и караулила ее сон. Но почти всегда случалось так, что обе
женщины, думая подстеречь одна другую, видели, что ни та, ни другая не спит.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются
в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо
женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с
постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей есть комната для проезжих.
В больших городах все останавливаются
в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели
в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне свою комнату;
в ней были дети и
женщины, больной старик не сходил с
постели, — мне решительно не было угла переодеться. Я написал письмо к жандармскому генералу и просил его отвести комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
Здесь был только зоологический Розанов, а был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который летал то около детской кроватки с голубым ситцевым занавесом, то около
постели, на которой спала
женщина с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом на недурном, но искаженном злостью лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого ему хотелось упасть, зарыдать, выплакать свое горе и, вставши по одному слову на ноги, начать наново жизнь сознательную, с бестрепетным концом
в пятом акте драмы.
Глупостью, пошлостью, провинциальным болотом и злой сплетней повеяло на Ромашова от этого безграмотного и бестолкового письма. И сам себе он показался с ног до головы запачканным тяжелой, несмываемой грязью, которую на него наложила эта связь с нелюбимой
женщиной — связь, тянувшаяся почти полгода. Он лег
в постель, удрученный, точно раздавленный всем нынешним днем, и, уже засыпая, подумал про себя словами, которые он слышал вечером от Назанского...
Вся эта путаница ощущений до того измучила бедную
женщину, что она, не сказав более ни слова мужу, ушла к себе
в комнату и там легла
в постель. Егор Егорыч,
в свою очередь, тоже был рад уходу жены, потому что получил возможность запечатать письмо и отправить на почту.
Углаков уже не был болен опасно, не лежал
в постели, начинал даже выезжать, и что из этого произойдет, Сусанна Николаевна боялась и подумать; такого рода смутное представление возможности чего-то встало
в воображении молодой
женщины угрожающим чудовищем, и она проговорила...
Он чётко помнит, что, когда лежал
в постели, ослабев от поцелуев и стыда, но полный гордой радости, над ним склонялось розовое, утреннее лицо
женщины, она улыбалась и плакала, её слёзы тепло падали на лицо ему, вливаясь
в его глаза, он чувствовал их солёный вкус на губах и слышал её шёпот — странные слова, напоминавшие молитву...
На лице
женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно блестели её зубы; она вытянула шею вперёд, глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали
постель и, найдя
в углу человека, остановились, тяжело прижимая его к стене. Точно плывя по воздуху,
женщина прокрадывалась
в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени, поднимаясь с пола, хватают её за ноги, бросаются на грудь и на лицо ей.
Над
постелью,
в рамках из сосновых шишек, — две фотографии: кабинетный портрет молодой
женщины с кудрявым ребёнком на коленях, — обе фигуры расплылись и подобны отражению
в текучей воде.
Илья снова не ответил ей. Имя божие
в её устах породило
в нём острое, но неясное, неуловимое словом чувство, и оно противоречило его желанию обнять эту
женщину. Матица упёрлась руками
в постель, приподняла своё большое тело и подвинула его к стене. Потом она заговорила равнодушно, каким-то деревянным голосом...
Но иногда он, приходя к ней, заставал её
в постели, лежащую с бледным, измятым лицом, с растрёпанными волосами, — тогда
в груди его зарождалось чувство брезгливости к этой
женщине, он смотрел
в её мутные, как бы слинявшие глаза сурово, молча, не находя
в себе даже желания сказать ей «здравствуй!»
И когда я долго смотрю на длинный полосатый ковер, который тянется через весь коридор, мне приходит на мысль, что
в жизни этой
женщины я играю странную, вероятно, фальшивую роль и что уже не
в моих силах изменить эту роль; я бегу к себе
в номер, падаю на
постель и думаю, думаю и не могу ничего придумать, и для меня ясно только, что мне хочется жить и что чем некрасивее, суше и черствее становится ее лицо, тем она ближе ко мне и тем сильнее и больней я чувствую наше родство.
В углу, около
постели, стенные часы нерешительно и негромко пробили раз — два;
женщина дважды вздрогнула, подошла, остановила прихрамывающие взмахи маятника неверным движением руки и села на
постель. Поставив локти на колени, она сжала голову ладонями, волосы её снова рассыпались, окутали руки, закрыли лицо плотной, тёмной завесой.
Он стоял у
постели с дрожью
в ногах,
в груди, задыхаясь, смотрел на её огромное, мягкое тело, на широкое, расплывшееся от усмешки лицо. Ему уже не было стыдно, но сердце, охваченное печальным чувством утраты, обиженно замирало, и почему-то хотелось плакать. Он молчал, печально ощущая, что эта
женщина чужда, не нужна, неприятна ему, что всё ласковое и хорошее, лежавшее у него
в сердце для неё, сразу проглочено её жадным телом и бесследно исчезло
в нём, точно запоздалая капля дождя
в мутной луже.
— Отец мой! Отец мой! — повторил он, заплакав и ломая руки, — я не хочу лгать…
в моей груди… теперь, когда лежал я один на
постели, когда я молился, когда я звал к себе на помощь Бога… Ужасно!.. Мне показалось… я почувствовал, что жить хочу, что мертвое все умерло совсем; что нет его нигде, и эта
женщина живая… для меня дороже неба; что я люблю ее гораздо больше, чем мою душу, чем даже…
В небольшой горенке, слабо освещенной одним слуховым окном, на
постели с изорванным пологом, лежала, оборотясь к стене, больная
женщина; не переменяя положения, она сказала тихим, но довольно твердым голосом...
Боже мой, не то что человеком, лучше быть волом, лучше быть простою лошадью, только бы работать, чем молодой
женщиной, которая встает
в двенадцать часов дня, потом пьет
в постели кофе, потом два часа одевается… о, как это ужасно!
Кто часто бывал
в комнате
женщины, им любимой, тот верно поймет меня… он испытал влияние этого очарованного воздуха, который породнился с божеством его, который каждую ночь принимает
в себя дыхание свежей девственной груди — этот уголок, украшенный одной
постелью, не променял бы он за весь рай Магомета…
Сама не зная, что делать, бедная
женщина притворилась больной и легла
в постель.
— Что же ты, дура, давно мне не скажешь, — проговорила Перепетуя Петровна, вставая проворно с
постели, насколько может проворно встать
женщина лет около пятидесяти и пудов шести веса, а потом, надев перед зеркалом траурный тюлевый чепец, с печальным лицом, медленным шагом вышла
в гостиную. Гостья и хозяйка молча поцеловались и уселись на диване.
Он спал очень крепко и проснулся ровно
в половине десятого; мигом приподнялся, сел на
постель и тотчас же начал думать о смерти «этой
женщины».
— Да, хорошая… — согласился Саша. — Ваша мама по-своему, конечно, и очень добрая и милая
женщина, но… как вам сказать? Сегодня утром рано зашел я к вам
в кухню, а там четыре прислуги спят прямо на полу, кроватей нет, вместо
постелей лохмотья, вонь, клопы, тараканы… То же самое, что было двадцать лет назад, никакой перемены. Ну, бабушка, бог с ней, на то она и бабушка; а ведь мама небось по-французски говорит,
в спектаклях участвует. Можно бы, кажется, понимать.
В комнате пахнет гниющим пером
постели, помадой, пивом и
женщиной. Ставни окна закрыты,
в жарком сумраке бестолково маются, гудят большие черные мухи.
В углу, перед образом Казанской божьей матери, потрескивая, теплится лампада синего стекла, точно мигает глаз, искаженный тихим ужасом.
В духоте томятся два тела, потные, горячие. И медленно, тихо звучат пустые слова — последние искры догоревшего костра.
Но дурная погода влияла и на Егора Тимофеевича, и ночные видения его были беспокойны и воинственны. Каждую ночь на него нападала стая мокрых чертей и рыжих
женщин с лицом его жены, по всем признакам — ведьм. Он долго боролся с врагами под грохот железа и, наконец, разгонял всю стаю, с визгом и стоном разлетавшуюся от его огненного меча. Но каждый раз после битвы наутро он бывал настолько разбит, что часа два лежал
в постели, пока не набирался свежих сил.
Вхожу. Она сидит на
постели, а он у окошка. Я чуть не вскрикнул: представьте себе,
в какие-нибудь эти полтора года, которые я ее не видал, из этакой полной и крепкой еще
женщины вижу худую, сморщенную, беззубую старушонку.
До вечера было сделано множество вещей:
в риге было настлано двадцать семь
постелей из сухой костры, и на них уложили соответственное число людей, освободив от производимого ими смрада тесные избы,
в которых местились их семейства. При этой «эвакуации» насилий не было, но имели свое место энергия и настойчивость обеих
женщин, которые сами при этом работали до изнеможения и не пришли обедать до темного вечера.
В Венгрии он узнал о смерти любимой
женщины. Весть об этой смерти была жестокой платой, свалившей его на
постель. Провалявшись
в горячке, он поселился
в гольдаугенском лесу и, собирая со всех сторон сведения, написал повесть о красавице Ильке. Проезжая
в прошлом году чрез гольдаугенский лес, я познакомился с д’Омареном и читал его повесть.
Невдалеке он заарестовал бабу, ехавшую
в город с возом молодой капусты и, дав этой, ничего не понимавшей и упиравшейся бабе несколько толчков, насильно привел ее лошадь к тому месту, где лежал бесчувственный Подозеров. Здесь майор, не обращая внимания на кулаки и вопли
женщины, сбросив половину кочней на землю, а из остальных устроил нечто вроде
постели и, подняв тяжело раненного или убитого на свои руки, уложил его на воз, дал бабе рубль, и Подозерова повезли.
Я лежал
в постели, пользуясь безотходным вниманием матери и Христи, которые поочередно не оставляли меня ни на минуту, — и
в это-то время, освобожденный от всяких сторонних дум и забот, я имел полную возможность анализировать взаимные отношения этих двух
женщин и уяснить себе Христин роман, на который натолкнулся
в первое время моего приезда и о котором позабыл
в жару рассказа о своих ученых успехах.
Николай Сергеич кротко опустил глаза и вздохнул. Машенька между тем, придя к себе
в комнату, повалилась
в постель. Ей уже не было ни страшно, ни стыдно, а мучило ее сильное желание пойти и отхлопать по щекам эту черствую, эту надменную, тупую, счастливую
женщину.
Молодая
женщина слушала, лежа
в постели, бледная, вся дрожащая, и лишь наклонением головы соглашалась на просьбы Савина.
Сначала я просил вошедшего комиссара очень вежливо выйти из комнаты, так как я был еще не одет, а моя сожительница лежала
в постели, а когда он отказался это исполнить и назвал
женщину, которую я уважаю, кокоткой, то я не выдержал и действительно вытолкнул его и его спутника из моей спальни.
На все вопросы приглашенных им к
постели больной врачей, с доктором Шарко во главе, о причинах, заставивших впасть молодую
женщину в такое состояние, он отвечал, что решительно не может себе самому объяснить их.
Смерть братьев Натальи Федоровны
в конце 1812 года, когда Лидочке исполнилось уже шестнадцать лет, разразившаяся двумя, с небольшим промежутком, ударами над домом Хомутовых, как-то особенно сблизила трех одиноких
женщин вообще, а Наталью Федоровну и Лидочку у
постели заболевшей с горя Дарьи Алексеевны
в особенности.
После ужина всех призреваемых
в вышеозначенном отделении,
в 7 часов, положили спать. Каждая легла на своей койке. Точно так же легли спать и те пять
женщин, которые ночью скоропостижно умерли. Они легли на тех самых
постелях и
в тех самых комнатах,
в которых утром служанка Кирсанова нашла их мертвыми.
Она поехала за мужем
в Сибирь только потому, что она его любила; она не думала о том, что она может сделать для него, и невольно делала все:
стелила ему
постель, укладывала его вещи, готовила обед и чай, а главное, была всегда там, где он был, и больше счастия ни одна
женщина не могла бы дать своему мужу.
— Несите их вон с глаз моих! — нервно кричала исступленная
женщина, выгоняя из комнаты встречающих ее нянек и, бросаясь после того на
постель, рыдала страшно, как бесноватая, со стоном, с каким-то страшным, пугающим весь дом визгом и судорогами
в горле.