Неточные совпадения
— Конечно — Москва. Думу выспорила. Дума, конечно… может
пользу принести. Все зависимо от людей. От нас
в Думу Ногайцев попал. Его,
в пятом году, потрепали мужики, испугался он, продал землишку Денисову, рощицу я купил. А теперь Ногайцева-то снова
в помещики потянуло… И — напутал. Смиренномудрый,
в графа Толстого верует, а — жаден. Так жаден, что нам даже и смешно, — жаден, а — неумелый.
Одних унесла могила: между прочим, архимандрита Аввакума. Этот скромный ученый, почтенный человек ездил потом с
графом Путятиным
в Китай, для заключения Тсянзинского трактата, и по возвращении продолжал оказывать
пользу по сношениям с китайцами, по знакомству с ними и с их языком, так как он прежде прожил
в Пекине лет пятнадцать при нашей миссии. Он жил
в Александро-Невской лавре и скончался там лет восемь или десять тому назад.
— Гм… да… А ведь истинному патриоту не так подобает… Покойный
граф Михаил Николаевич недаром говаривал: путешествия
в места не столь отдаленные не токмо не вредны, но даже не без
пользы для молодых людей могут быть допускаемы, ибо они формируют характеры, обогащают умы понятиями, а сверх того разжигают
в сердцах благородный пламень любви к отечеству! Вот-с.
— Ну так воля твоя, — он решит
в его
пользу.
Граф, говорят,
в пятнадцати шагах пулю
в пулю так и сажает, а для тебя, как нарочно, и промахнется! Положим даже, что суд божий и попустил бы такую неловкость и несправедливость: ты бы как-нибудь ненарочно и убил его — что ж толку? разве ты этим воротил бы любовь красавицы? Нет, она бы тебя возненавидела, да притом тебя бы отдали
в солдаты… А главное, ты бы на другой же день стал рвать на себе волосы с отчаяния и тотчас охладел бы к своей возлюбленной…
А
в городе хозяин ходит, как
граф,
пользу да штраф, да прибыль, провизия, значит, не
в ремизе я, а там на товар процент дает хороший дивиденд, а уж при подряде своего тоже не упустим, такого Петра Кириллова запустим, что на поди! Значит, пей да гуляй, да певиц бриллиантами наделяй, а ежели учинишь дебош, адвокат у нас хорош, это нам не
в убытки, потому прибытки прытки».
Она устраивает спектакли и лотереи
в пользу детей бедных мелкопоместных, хлопочет о стипендиях
в местной гимназии и
в то же время успевает бросать обворожающие взгляды на молодых семиозерских аристократов и не прочь пококетничать с старым
графом Козельским, который уже три трехлетия сряду безуспешно добивается чести быть представителем «интересов земства» и, как достоверно известно, не отказывается от этого домогательства и теперь.
За обедом он рассказывал анекдоты из жизни
графа Михаила Николаевича, после обеда часа два отдавал отдохновению, а за вечерним чаем произносил краткие поучения о том, какую и
в каких случаях
пользу для казны принести можно.
Графу казалось, что теперь он имел право считать княгиню сильно склонною к самым живым
в его
пользу чувствам. Как человек солидный, имевший дело не с девочкою, а с женщиною, которой было под сорок, он не торопил ее более ясными признаниями: он был уверен, что все это непременно придет
в свое время, когда княгиня поустроится с дочерью.
Граф Хвостиков встал и начал расхаживать по комнате; он сохранял еще маленькую надежду, что самой идеей газеты Бегушев будет привлечен
в их
пользу.
Он шагу
в жизни не сделал без
пользы для себя и два фортеля
в этом случае употреблял: во-первых, постоянно старался представить из себя чиновника высшего образования и возвышенных убеждений и для этого всегда накупал иностранных книг и журналов и всем обыкновенно рассказывал, что он то, се, третье там читал, — этим, собственно, вначале он обратил на себя внимание
графа; а потом стал льстить ему и возводил
графа в какие-то боги, и тут же, будто к слову, напевал ему, как он сам целые ночи проводит за работой и как этим расстроил себе грудь и печень; ну, и разжалобит старика: тот ему почти каждый год то крест, то чин, то денежную награду даст, то повысит
в должности, и я убежден даже, что он Янсона подшиб, чтобы сесть на его место.
Войдя
в комнату и зазвав туда Блюхера, огромную серую меделянскую собаку, приехавшую с ним,
граф сбросил заиндевевшую еще на воротнике шинель, спросил водки и, оставшись
в атласном синем архалуке, подсел к столу и вступил
в разговор с господами, сидевшими тут, которые, сейчас же расположенные
в пользу приезжего его прекрасной и открытой наружностью, предложили ему бокал шампанского.
Граф выпил сначала стаканчик водки, а потом тоже спросил бутылку, чтоб угостить новых знакомых. Вошел ямщик просить на водку.
Граф зашагал из угла
в угол и
в длинных, скучных предположениях начал описывать мне
пользу, какую могут принести человечеству его вечера. Музыка, литература, сцена, верховая езда, охота. Одна охота может сплотить воедино все лучшие силы уезда!..
Граф Маржецкий
в течение целого вечера служил предметом внимания, разговоров и замечаний, из которых почти все были
в его
пользу. Русское общество, видимо, желало показать ему радушие и привет, и притом так, чтобы он, высланец на чужбину, почувствовал это. Но главное, всем очень хотелось постоянно заявлять, что они не варвары, а очень цивилизованные люди.
— Несомненно, что
граф Аракчеев для
пользы затеянного им, по его мнению, великого дела, нашел нужным устранить тебя и устранил, без всякой даже мысли, справедливо ли это, или несправедливо. Это было необходимо, а потому это и сделано. Не говорю не всегда ли, а скажу не часто ли
в основу земных судебных приговоров кладется именно этот закон о необходимости.
Насколько было правды
в его словах — неизвестно. Люди антиаракчеевской партии безусловно верили ему и даже варьировали его рассказ далеко не
в пользу всесильного, а потому ненавистного им
графа. Другие же говорили иное, и, по их словам,
граф в Зарудине только преследовал нарушения принципа бескорыстного и честного служения Царю и Отечеству, а личное столкновение с Павлом Кирилловичем не играло
в отставке последнего никакой существенной роли.
Негодование и досада овладели близкой к нему женщиной — Натальей Федоровной Лопухиной. Она отказалась от всех удовольствий, посещала только одну графиню Бестужеву, родную сестру
графа Головкина, сосланного также
в Сибирь, и, очень понятно, осуждала тогдашний порядок вещей. Этого было достаточно. Лесток и князь Никита Трубецкой стали искать несуществующий заговор против императрицы
в пользу младенца Иоанна.
Он совершенно забыл о нем, иначе бы он давно уже облегчил его участь… Устранить его для
пользы дела, дела великого — таковым считал
граф Аракчеев созданные им военные поселения — было необходимо, но наказание через меру не было
в правилах Алексея Андреевича.
Чувство это доходило до того, что
граф почти бесповоротно решил
в своем уме, что лучше он лишится ее, чем отдаст ее своими руками другому. Это было чувство скупца, дрожащего над своими сокровищами, лежащими совершенно без
пользы для него самого
в его сундуках.
Он привлек на свою сторону герцога Антона, которого оскорбляло первенство по одному имени, и
графа Линара, который не довольствовался первенством
в покоях правительницы.
В пользу ему послужило личное отвращение Анны Леопольдовны к первому министру, который надоедал ей скучными делами и угнетал её своим могуществом.
Молодые супруги были счастливы, и, таким образом,
граф Джулио Литта недаром поработал, вдохновенный обещанием Грубера устроить его брак
в пользу общины Иисуса, во главе которого
в России стал аббат.
— А, между тем, это так понятно… Увлечение достопочтенного вельможи схизматичкой Похвисневой привело его к пагубной мысли отдать ее во власть доброго католика
графа Свенторжецкого, и она, конечно, под влиянием умного мужа, если наружно и не оставит свою ересь, то втайне будет на нашей стороне, и потому и связь ее с нашим уважаемым покровителем Иваном Павловичем не страшна для наших целей, и влияние ее на него будет
в нашу
пользу…
—
В этом случае, ваше превосходительство, крепко ошибаетесь, — сказал
граф Л-д. — Между нами нет ни одного изменника своему государю: лифляндцы доказывали и доказывают ему преданность свою, проливая свою кровь, жертвуя имуществом и жизнию даже и тогда, когда отечество не видит
в том для себя
пользы. Не
в Россию, а разве из России вторгнется к нам бурный поток, и, конечно, щепками вашего отряда не остановишь его и погибели нашей!
Австрийский посол
граф Эстергази, некогда лучший друг канцлера, стал требовать не только исполнения договора, но еще и того, чтобы Россия всеми своими силами помогала Марии-Терезии. Скоро понял он, что от Бестужева ожидать ему нечего, перешел на сторону Шувалова и Воронцова и из приятеля сделался злейшим врагом канцлера. Барона Черкасова, доброго помощника и советника, не было уже
в живых. На стороне Бестужева оставалась одна великая княгиня, но
в настоящем ее положении она могла мало принести ему
пользы.
Затем Аракчеев уехал, приказав на станции не говорить капитану, с кем он беседовал; с последним же он простился по-приятельски, посоветовал, чтобы он, по приезде
в Петербург, шел прямо к
графу Аракчееву, которого уже он предупредит об этом через своего хорошего знакомого, графского камердинера, и постарается замолвить через того же камердинера
в пользу его перед
графом словцо.
Одержав, как ему казалось, нравственную победу над
графом, он возомнил о своем уме и способностях и даже решился вступить
в борьбу с всесильным
графом Аракчеевым на почве излюбленной последним заветной идеи будущей несомненной и неисчислимой
пользы организуемых им военных поселений, долженствовавших покрыть своею сетью всю Россию, на страх, на самом деле, встрепенувшейся при известии о преобразовании
в этом смысле русского военного быта, Европе.
Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание
в пользу Пьера есть
в бумагах
графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница.