Неточные совпадения
Были минуты, когда Дронов внезапно расцветал и становился непохож сам на себя. Им овладевала задумчивость, он весь вытягивался, выпрямлялся и мягким голосом тихо рассказывал Климу удивительные
полусны, полусказки. Рассказывал, что из колодца
в углу двора вылез огромный, но легкий и прозрачный, как тень, человек, перешагнул через ворота, пошел по улице, и, когда проходил мимо колокольни, она, потемнев, покачнулась вправо и влево, как тонкое дерево под ударом ветра.
Размышления о женщинах стали самым существенным для него,
в них сосредоточилось все действительное и самое важное, все же остальное отступило куда-то
в сторону и приобрело странный характер
полусна, полуяви.
Уже почти рассвело, когда мы стали подъезжать к Туле. Я лежал
в забытьи
полусна…
Следующее утро прошло
в каком-то
полусне сознания. Я хотел приняться за работу — не мог; хотел ничего не делать и не думать… и это не удалось. Я бродил по городу; возвращался домой, выходил снова.
После ее приезда
в Москву вот что произошло со мной: я лежал
в своей комнате, на кровати,
в состоянии
полусна; я ясно видел комнату,
в углу против меня была икона и горела лампадка, я очень сосредоточенно смотрел
в этот угол и вдруг под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение исчезнуть, страшное лицо растаяло.
Казалось, так было хорошо. Мать видела, что огражденная будто стеной душа ее сына дремлет
в каком-то заколдованном
полусне, искусственном, но спокойном. И она не хотела нарушать этого равновесия, боялась его нарушить.
Немного погодя Егорушка сквозь
полусон слышал, как Соломон голосом глухим и сиплым от душившей его ненависти, картавя и спеша, заговорил об евреях: сначала говорил он правильно, по-русски, потом же впал
в тон рассказчиков из еврейского быта и стал говорить, как когда-то
в балагане, с утрированным еврейским акцентом.
Когда же он был свободен и сидел неподвижно — им овладевало приятное ощущение летания
в прозрачном тумане, который обнимал жизнь и всё смягчал, претворяя шумную действительность
в тихий
полусон.
В каком-то
полусне слышишь сорвавшуюся команду; когда до бойца остается всего несколько аршин, поносные с страшной силой падают
в воду, поднимаются, опять падают…
А потом сразу угомонилась луна и тихо поплыла по небу, только изредка подергиваясь, но тотчас же и снова оправляясь; и уже
в настоящем
полусне,
в одно долгое и радостное почему-то сновидение превратились поля, тающие
в неподвижном свете, запахе пыли и грибной сырости, обремененные крупным майским листом, сами еще не окрепшие ветви.
Из этого состояния полуяви-полусна Артамонова вытряхнуло острое ощущение голода. Он увидал себя
в саду,
в беседке; сквозь её стёкла и между мокрых ветвей просвечивало красноватое, странно близкое небо, казалось, что оно висит тут же, за деревьями, и до него можно дотронуться рукою.
Всю ночь провел он
в каком-то
полусне, полубдении, переворачиваясь со стороны на сторону, с боку на бок, охая, кряхтя, на минутку засыпая, через минутку опять просыпаясь, и все это сопровождалось какой-то странной тоской, неясными воспоминаниями, безобразными видениями, — одним словом, всем, что только можно найти неприятного…
Их лица мне представляются и теперь иногда
в шуме и толпе среди модных фраков, и тогда вдруг на меня находит
полусон и мерещится былое.
Тени плавают, задевают стебли трав; шорох и шёпот вокруг; где-то суслик вылез из норы и тихо свистит. Далеко на краю земли кто-то тёмный встанет — может, лошадь
в ночном — постоит и растает
в море тёплой тьмы. И снова возникает, уже
в ином месте, иной формы… Так всю ночь бесшумно двигаются по полям немые сторожа земного сна, ласковые тени летних ночей. Чувствуешь, что около тебя, на всём круге земном, притаилась жизнь, отдыхая
в чутком
полусне, и совестно, что телом твоим ты примял траву.
С Егором Семенычем происходило почти то же самое. Он работал с утра до ночи, все спешил куда-то, выходил из себя, раздражался, но все это
в каком-то волшебном
полусне.
В нем уже сидело как будто бы два человека: один был настоящий Егор Семеныч, который, слушая садовника Ивана Карлыча, докладывавшего ему о беспорядках, возмущался и
в отчаянии хватал себя за голову, и другой, не настоящий, точно полупьяный, который вдруг на полуслове прерывал деловой разговор, трогал садовника за плечо и начинал бормотать...
Левка умел мастерски гресть, он отдавался
в каком-то опьянении ритму рассекаемых волн и вдруг поднимал оба весла, лодка тихо, тихо скользила по волнам, и тишина, заступавшая мерные удары, клонила к какому-то
полусну, а издали слышались песни празднующих поречан, носимые ветром, то тише, то громче.
Все ниже и ниже, кружась, как ястреб над замеченным кустом, и суживая круги, опускалась мысль
в глубину; и солнце погасло, и исчезла аллея — стукнул дятел, лист проплыл, и исчезло все; и сам он словно утонул
в одном из своих жутких и мучительных
полуснов.
Надежда погасла. Ничего нового и особенно умного Егор не сказал; но была
в его словах страшная убедительность, как
в тех
полуснах, что грезились губернатору
в его долгие одинокие прогулки. Одна фраза: «Народ желает» — очень точно выразила то, что чувствовал сам Петр Ильич, и была особенно убедительной, неопровержимой; но, быть может, даже не
в словах Егора была эта странная убедительность, а во взгляде,
в завитках сизых волос,
в широких, как лопаты, руках, покрытых свежею землею.
Точно
в каком-то
полусне прошел весь остальной день для Дуни. После обеда воспитанницы снова пропели хором молитву и, наскоро встав
в пары, вышли из столовой
в «одевальную», небольшую комнату, примыкающую к передней, где висели их косынки и пальто. Тут же стояли и неуклюжие кожаные сапоги для гулянья.
Меж тем Ворошилов и Ермолаич, выйдя задним ходом, обошли дом и стали
в сенях конторы, куда посажен был Висленев. Он сидел
в кресле, понурив голову,
в каком-то
полусне, и все что-то бормотал и вздрагивал.
Я слушал молча. Оттого ли, что я сел близко к камину и смотрел
в огонь и только слушал, слова Магнуса слились с видом горящих и раскаленных поленьев: вспыхивало полено новым огнем — и вспыхивало слово, распадалась на части насквозь раскаленная, красная масса — и слова разбрызгивались, как горячие угли.
В голове у меня было не совсем ясно, и эта игра вспыхивающих, светящихся, летающих слов погрузила меня
в странный и мрачный
полусон. Но вот что сохранила память...
Она чувствовала во всем теле какую-то сладкую истому. Обыкновенно же она принимала графа
в гостиной. Стеша удалилась, и через минуту
в будуар вошел Станислав Владиславович, плотно притворив за собою дверь и опустив портьеру. Княжна не обратила и на это внимания. Она была
в каком-то
полусне. Ей даже показалось, что вошел не граф, а «он», Николай.
Шум, поднявшийся
в девичьей, вывел ее из этого полузабытья или
полусна. Она вскочила, наскоро оделась и умылась холодной водой из колодца. Это освежило ее. Сделав окончательно свой незатейливый туалет, она вошла
в комнату княжны как ни
в чем не бывало и даже приветливо поздоровалась с нею.
Попав
в вихрь высшего петербургского света того времени,
в водоворот шумной, с разнообразными, одно за другим сменяющимися впечатлениями придворной жизни, молодая графиня ходила первое время
в каком-то
полусне.
Граф разделся и лег
в постель. Долго не мог заснуть он и лишь под утро забылся
в каком-то тяжелом, горячечном
полусне.