Неточные совпадения
На другой день,
с утра, погода чуть-чуть закуражилась; но так как работа была спешная (зачиналось жнитво), то все отправились
в поле.
—
С утра хожу, смотрю, слушаю. Пробовал объяснять. Не доходит. А ведь просто: двинуться всей массой прямо
с поля на Кремль, и — готово! Кажется,
в Брюсселе публика из театра, послушав «Пророка», двинулась и — получила конституцию… Дали.
Утро великолепное;
в воздухе прохладно; солнце еще не высоко. От дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи — от всего побежали далеко длинные тени.
В саду и на дворе образовались прохладные уголки, манящие к задумчивости и сну. Только вдали
поле с рожью точно горит огнем, да речка так блестит и сверкает на солнце, что глазам больно.
Двор был полон всякой домашней птицы, разношерстных собак.
Утром уходили
в поле и возвращались к вечеру коровы и козел
с двумя подругами. Несколько лошадей стояли почти праздно
в конюшнях.
На другой день опять она ушла
с утра и вернулась вечером. Райский просто не знал, что делать от тоски и неизвестности. Он караулил ее
в саду,
в поле, ходил по деревне, спрашивал даже у мужиков, не видали ли ее, заглядывал к ним
в избы, забыв об уговоре не следить за ней.
Он по
утрам с удовольствием ждал, когда она,
в холстинковой блузе, без воротничков и нарукавников, еще
с томными, не совсем прозревшими глазами, не остывшая от сна, привставши на цыпочки, положит ему руку на плечо, чтоб разменяться поцелуем, и угощает его чаем, глядя ему
в глаза, угадывая желания и бросаясь исполнять их. А потом наденет соломенную шляпу
с широкими
полями, ходит около него или под руку
с ним по
полю, по садам — и у него кровь бежит быстрее, ему пока не скучно.
И Райский развлекался от мысли о Вере,
с утра его манили
в разные стороны летучие мысли, свежесть
утра, встречи
в домашнем гнезде, новые лица,
поле, газета, новая книга или глава из собственного романа. Вечером только начинает все прожитое днем сжиматься
в один узел, и у кого сознательно, и у кого бессознательно, подводится итог «злобе дня».
Вера была не
в лучшем положении. Райский поспешил передать ей разговор
с бабушкой, — и когда, на другой день, она, бледная, измученная,
утром рано послала за ним и спросила: «Что бабушка?» — он, вместо ответа, указал ей на Татьяну Марковну, как она шла по саду и по аллеям
в поле.
Барин помнит даже, что
в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля,
в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три
с четвертью. То
в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах
с приказчиком иногда все
утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь
в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
Статейки эти, говорят, были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро пошли
в ход, и уж
в этом одном молодой человек оказал все свое практическое и умственное превосходство над тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи обоего
пола, которая
в столицах, по обыкновению,
с утра до ночи обивает пороги разных газет и журналов, не умея ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения одной и той же просьбы о переводах
с французского или о переписке.
На другой же день после разговора своего
с Алешей
в поле, после которого Митя почти не спал всю ночь, он явился
в дом Самсонова около десяти часов
утра и велел о себе доложить.
Уже несколько часов бродил я
с ружьем по
полям и, вероятно, прежде вечера не вернулся бы
в постоялый двор на большой Курской дороге, где ожидала меня моя тройка, если б чрезвычайно мелкий и холодный дождь, который
с самого
утра, не хуже старой девки, неугомонно и безжалостно приставал ко мне, не заставил меня наконец искать где-нибудь поблизости хотя временного убежища.
Часто мы ходили
с Ником за город, у нас были любимые места — Воробьевы горы,
поля за Драгомиловской заставой. Он приходил за мной
с Зонненбергом часов
в шесть или семь
утра и, если я спал, бросал
в мое окно песок и маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился выйти к нему.
Раннее
утро, не больше семи часов. Окна еще не начали белеть, а свечей не дают; только нагоревшая светильня лампадки,
с вечера затепленной
в углу перед образом, разливает
в жарко натопленной детской меркнущий свет. Две девушки, ночующие
в детской, потихоньку поднимаются
с войлоков, разостланных на
полу, всемерно стараясь, чтобы неосторожным движением не разбудить детей. Через пять минут они накидывают на себя затрапезные платья и уходят вниз доканчивать туалет.
Мастеровые
в будние дни начинали работы
в шесть-семь часов
утра и кончали
в десять вечера.
В мастерской портного Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями
в квартирах на дворе; а холостые
с мальчиками-учениками ночевали
в мастерских, спали на верстаках и на
полу, без всяких постелей: подушка — полено
в головах или свои штаны, если еще не пропиты.
В одно
утро пан Уляницкий опять появился на подоконнике
с таинственным предметом под
полой халата, а затем, подойдя к нашему крыльцу и как-то особенно всматриваясь
в наши лица, он стал уверять, что
в сущности он очень, очень любит и нас, и своего милого Мамерика, которому даже хочет сшить новую синюю куртку
с медными пуговицами, и просит, чтобы мы обрадовали его этим известием, если где-нибудь случайно встретим.
Последний сидел
в своей комнате, не показываясь на крики сердитой бабы, а на следующее
утро опять появился на подоконнике
с таинственным предметом под
полой. Нам он объяснил во время одевания, что Петрик — скверный, скверный, скверный мальчишка. И мать у него подлая баба… И что она дура, а он, Уляницкий, «достанет себе другого мальчика, еще лучше». Он сердился, повторял слова, и его козлиная бородка вздрагивала очень выразительно.
Лопахин. Знаете, я встаю
в пятом часу
утра, работаю
с утра до вечера, ну, у меня постоянно деньги свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей. Иной раз, когда не спится, я думаю: господи, ты дал нам громадные леса, необъятные
поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…
Разделавшись со школой, я снова зажил на улице, теперь стало еще лучше, — весна была
в разгаре, заработок стал обильней, по воскресеньям мы всей компанией
с утра уходили
в поле,
в сосновую рощу, возвращались
в слободу поздно вечером, приятно усталые и еще более близкие друг другу.
Бабушка работала за кухарку — стряпала, мыла
полы, колола дрова, носила воду, она была
в работе
с утра до вечера, ложилась спать усталая, кряхтя и охая.
К тому времени, когда голубята совершенно оперятся и начнут летать, как старые, уже поспеют хлеба, и витютины
с молодыми, соединясь
в небольшие станички, каждый день,
утро и вечер, проводят
в хлебных
полях.
Поэзия первого зимнего дня была по-своему доступна слепому. Просыпаясь
утром, он ощущал всегда особенную бодрость и узнавал приход зимы по топанью людей, входящих
в кухню, по скрипу дверей, по острым, едва уловимым струйкам, разбегавшимся по всему дому, по скрипу шагов на дворе, по особенной «холодности» всех наружных звуков. И когда он выезжал
с Иохимом по первопутку
в поле, то слушал
с наслаждением звонкий скрип саней и какие-то гулкие щелканья, которыми лес из-за речки обменивался
с дорогой и
полем.
— Никогда не привозил. Я про нож этот только вот что могу тебе сказать, Лев Николаевич, — прибавил он, помолчав, — я его из запертого ящика ноне
утром достал, потому что всё дело было
утром,
в четвертом часу. Он у меня всё
в книге заложен лежал… И… и… и вот еще, что мне чудно: совсем нож как бы на полтора… али даже на два вершка прошел… под самую левую грудь… а крови всего этак
с пол-ложки столовой на рубашку вытекло; больше не было…
— Вынимал и смотрел-с, всё цело-с. Опять опустил, и так со вчерашнего
утра и хожу,
в поле ношу, по ногам даже бьет.
Полковник, как любитель хозяйства, еще
с раннего
утра, взяв
с собою приказчика, отправился
с ним
в поля.
Дворовые встрепенулись; генерал — летом
в белом пикейном сюртучке
с форменными пуговицами, зимой
в коротеньком дубленом полушубке и всегда
в серо-синеватых брюках
с выпушкой
в обтяжку и
в сапогах со шпорами —
с утра до вечера бродил по
полям, садам и огородам; за ним по пятам, как тень, всюду следовал Иона Чибисов для принятия приказаний.
Посредник обиделся (перед ним действительно как будто фига вдруг выросла) и уехал, а Конон Лукич остался дома и продолжал «колотиться» по-старому. Зайдет
в лес — бабу поймает, лукошко
с грибами отнимет; заглянет
в поле — скотину выгонит и штраф возьмет.
С утра до вечера все
в маете да
в маете. Только
в праздник к обедне сходит, и как ударят к «Достойно», непременно падет на колени, вынет платок и от избытка чувств сморкнется.
Александр молча подал ему руку. Антон Иваныч пошел посмотреть, все ли вытащили из кибитки, потом стал сзывать дворню здороваться
с барином. Но все уже толпились
в передней и
в сенях. Он всех расставил
в порядке и учил, кому как здороваться: кому поцеловать у барина руку, кому плечо, кому только
полу платья, и что говорить при этом. Одного парня совсем прогнал, сказав ему: «Ты поди прежде рожу вымой да нос
утри».
Носи портянки, ешь грубую солдатскую пищу, спи на нарах, вставай
в шесть
утра, мой
полы и окна
в казармах, учи солдат и учись от солдат, пройди весь стаж от рядового до дядьки, до взводного, до ефрейтора, до унтер-офицера, до артельщика, до каптенармуса, до помощника фельдфебеля, попотей, потрудись, белоручка, подравняйся
с мужиком, а через год иди
в военное училище, пройди двухгодичный курс и иди
в тот же полк обер-офицером.
Я припоминаю
в то
утро погоду: был холодный и ясный, но ветреный сентябрьский день; пред зашедшим за дорогу Андреем Антоновичем расстилался суровый пейзаж обнаженного
поля с давно уже убранным хлебом; завывавший ветер колыхал какие-нибудь жалкие остатки умиравших желтых цветочков…
Он начал
с того, что его начальник получил
в наследство
в Повенецком уезде пустошь, которую предполагает отдать
в приданое за дочерью («гм… вместо одной, пожалуй, две Проплеванных будет!» — мелькнуло у меня
в голове); потом перешел к тому, что сегодня
в квартале
с утра полы и образа чистили, а что вчера пани квартальная ездила к портнихе на Слоновую улицу и заказала для дочери «монто».
Утро было прекрасное. Сокольничий, подсокольничий, начальные люди и все чины сокольничья пути выехали верхами,
в блестящем убранстве,
с соколами, кречетами и челигами на рукавицах и ожидали государя
в поле.
Потом гостиница
с вонючим коридором, слабо освещенным коптящею керосиновой лампой; номер,
в который она, по окончании спектакля, впопыхах забегает, чтоб переодеться для дальнейших торжеств, номер
с неприбранной
с утра постелью,
с умывальником, наполненным грязной водой,
с валяющеюся на
полу простыней и забытыми на спинке кресла кальсонами; потом общая зала, полная кухонного чада,
с накрытым посредине столом; ужин, котлеты под горошком, табачный дым, гвалт, толкотня, пьянство, разгул…
В хорошую погоду они рано
утром являлись против нашего дома, за оврагом, усеяв голое
поле, точно белые грибы, и начинали сложную, интересную игру: ловкие, сильные,
в белых рубахах, они весело бегали по
полю с ружьями
в руках, исчезали
в овраге и вдруг, по зову трубы, снова высыпавшись на
поле,
с криками «ура», под зловещий бой барабанов, бежали прямо на наш дом, ощетинившись штыками, и казалось, что сейчас они сковырнут
с земли, размечут наш дом, как стог сена.
Ее вопли будили меня; проснувшись, я смотрел из-под одеяла и со страхом слушал жаркую молитву. Осеннее
утро мутно заглядывает
в окно кухни, сквозь стекла, облитые дождем; на
полу,
в холодном сумраке, качается серая фигура, тревожно размахивая рукою;
с ее маленькой головы из-под сбитого платка осыпались на шею и плечи жиденькие светлые волосы, платок все время спадал
с головы; старуха, резко поправляя его левой рукой, бормочет...
…Весна. Каждый день одет
в новое, каждый новый день ярче и милей; хмельно пахнет молодыми травами, свежей зеленью берез, нестерпимо тянет
в поле слушать жаворонка, лежа на теплой земле вверх лицом. А я — чищу зимнее платье, помогаю укладывать его
в сундук, крошу листовой табак, выбиваю пыль из мебели,
с утра до ночи вожусь
с неприятными, ненужными мне вещами.
Понимая, что он не шутит, я решил украсть деньги, чтобы разделаться
с ним. По
утрам, когда я чистил платье хозяина,
в карманах его брюк звенели монеты, иногда они выскакивали из кармана и катились по
полу, однажды какая-то провалилась
в щель под лестницу,
в дровяник; я позабыл сказать об этом и вспомнил лишь через несколько дней, найдя двугривенный
в дровах. Когда я отдал его хозяину, жена сказала ему...
Мне было тягостно и скучно, я привык жить самостоятельно,
с утра до ночи на песчаных улицах Кунавина, на берегу мутной Оки,
в поле и
в лесу. Не хватало бабушки, товарищей, не
с кем было говорить, а жизнь раздражала, показывая мне свою неказистую, лживую изнанку.
Сергей-дьячок донес мне об этом, и я заблаговременно взял Ахиллу к себе и сдал его на день под надзор Натальи Николаевны,
с которою мой дьякон и провел время, сбивая ей
в карафине сливочное масло, а ночью я положил его у себя на
полу и, дабы он не ушел, запер до
утра всю его обувь и платье.
Правда, двор был не обгорожен, и выпущенная
с крестьянских дворов скотина, собираясь
в общее мирское стадо для выгона
в поле, посещала его мимоходом, как это было и
в настоящее
утро и как всегда повторялось по вечерам.
С раннего
утра передняя была полна аристократами Белого
Поля; староста стоял впереди
в синем кафтане и держал на огромном блюде страшной величины кулич, за которым он посылал десятского
в уездный город; кулич этот издавал запах конопляного масла, готовый остановить всякое дерзновенное покушение на целость его; около него, по бортику блюда, лежали апельсины и куриные яйца; между красивыми и величавыми головами наших бородачей один только земский отличался костюмом и видом: он не только был обрит, но и порезан
в нескольких местах, оттого что рука его (не знаю, от многого ли письма или оттого, что он никогда не встречал прелестное сельское
утро не выпивши, на мирской счет,
в питейном доме кружечки сивухи) имела престранное обыкновение трястись, что ему значительно мешало отчетливо нюхать табак и бриться; на нем был длинный синий сюртук и плисовые панталоны
в сапоги, то есть он напоминал собою известного зверя
в Австралии, орниторинха,
в котором преотвратительно соединены зверь, птица и амфибий.
— Уж так у них устроено, так устроено… — докладывала Маланья подозрительно слушавшей ее речи Татьяне Власьевне. — И сказать вам не умею как!.. Вроде как
в церкви… Ей-богу! И дух у них
с собой привезен. Своим глазом видела: каждое
утро темная-то копейка возьмет какую-то штуку, надо полагать из золота, положит
в нее угольков, а потом и
поливает какою-то мазью. А от мази такой дух идет, точно от росного ладана. И все-то у них есть, и все дорогое… Ровно и флигелек-то не наш!..
Вася. Чудеса! Он теперь на даче живет,
в роще своей. И чего-чего только у него нет! Б саду беседок, фонтанов наделал; песельники свои; каждый праздник полковая музыка играет; лодки разные завел и гребцов
в бархатные кафтаны нарядил. Сидит все на балконе без сертука, а медали все навешаны, и
с утра пьет шампанское. Круг дому народ толпится, вес на него удивляются. А когда народ
в сад велит пустить, поглядеть все диковины, и тогда уж
в саду дорожки шампанским
поливают. Рай, а не житье!
Я заказывал
в ресторане кусок ростбифа и говорил
в телефон Елисееву, чтобы прислали нам икры, сыру, устриц и проч. Покупал игральных карт.
Поля уже
с утра приготовляла чайную посуду и сервировку для ужина. Сказать по правде, эта маленькая деятельность несколько разнообразила нашу праздную жизнь, и четверги для нас были самыми интересными днями.
Утром, подметая
в кухне
пол, он увидел Раису
в двери её комнаты и выпрямился перед нею
с веником
в руках.
Я выбрал три небольшие комнаты
с окнами
в сад и
с раннего
утра до ночи убирал их, вставляя новые стекла, оклеивая обоями, заделывая
в полу щели и дыры.
У Зарецкого сердце замерло от ужаса; он взглянул
с отвращением на своих товарищей и замолчал. Весь отряд, приняв направо, потянулся лесом по узкой просеке, которая вывела их на чистое
поле. Проехав верст десять, они стали опять встречать лесистые места и часу
в одиннадцатом
утра остановились отдохнуть недалеко от села Карачарова
в густом сосновом лесу.
Было тихое летнее
утро. Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе; но
поля еще блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью, и
в лесу, еще сыром и не шумном, весело распевали ранние птички. На вершине пологого холма, сверху донизу покрытого только что зацветшею рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина,
в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и
с зонтиком
в руке. Казачок издали следовал за ней.
— Точно так-с, точно так-с, — подхватил
с сияющим лицом молодой человек, — от Дарьи Михайловны. Дарья Михайловна послала меня к вам-с; я предпочел идти пешком…
Утро такое чудесное, всего четыре версты расстояния. Я прихожу — вас дома нет-с. Мне ваш братец говорит, что вы пошли
в Семеновку, и сами собираются
в поле; я вот
с ними и пошел-с, к вам навстречу. Да-с. Как это приятно!
Евгений
с тех пор, как встретил ее
с ребенком, не видал ее. На поденную она не ходила, так как была
с ребенком, а он редко проходил по деревне.
В это
утро, накануне Троицына дня, Евгений рано,
в пятом часу, встал и уехал на паровое
поле, где должны были рассыпать фосфориты, и вышел из дома, пока еще бабы не входили
в него, а возились у печи
с котлами.