Неточные совпадения
Андрей Ефимыч знает, что при теперешних взглядах и вкусах такая мерзость, как
палата № 6, возможна разве только
в двухстах верстах от железной дороги,
в городке, где городской голова и все гласные — полуграмотные мещане, видящие во
враче жреца, которому нужно верить без всякой критики, хотя бы он вливал
в рот расплавленное олово;
в другом же месте публика и газеты давно бы уже расхватали
в клочья эту маленькую Бастилию.
Класть же серьезных больных
в палаты и заниматься ими по правилам науки тоже нельзя, потому что правила есть, а науки нет; если же оставить философию и педантически следовать правилам, как прочие
врачи, то для этого прежде всего нужны чистота и вентиляция, а не грязь, здоровая пища, а не щи из вонючей кислой капусты, и хорошие помощники, а не воры.
У всех было негодующее изумление, — зачем эта сестра, кому она нужна? Утром, когда главный
врач зашел
в офицерскую
палату, граф Зарайский попросил его принять
в госпиталь сверхштатною сестрою привезенную им даму.
Земский
врач Григорий Иванович Овчинников, человек лет тридцати пяти, худосочный и нервный, известный своим товарищам небольшими работами по медицинской статистике и горячею привязанностью к так называемым бытовым вопросам, как-то утром делал у себя
в больнице обход
палат. За ним, по обыкновению, следовал его фельдшер Михаил Захарович, пожилой человек, с жирным лицом, плоскими сальными волосами и с серьгой
в ухе.
Однажды к нам
в госпиталь приехал начальник нашей дивизии. Он осмотрел
палаты, потом пошел пить чай к главному
врачу.
Другой раз, тоже
в палате хроников, Трепов увидел солдата с хроническою экземою лица. Вид у больного был пугающий: красное, раздувшееся лицо с шелушащеюся, покрытою желтоватыми корками кожею. Генерал пришел
в негодование и гневно спросил главного
врача, почему такой больной не изолирован. Главный
врач почтительно объяснил, что эта болезнь незаразная. Генерал замолчал, пошел дальше. Уезжая, он поблагодарил главного
врача за порядок
в госпитале.
Дивизионный
врач, весь кипя гневом, пошел
в палату к графу. Одна из наших сестер лукаво обратилась к смотрителю.
Инспектор госпиталей Езерский — у этого было свое дело. Дежурит только что призванный из запаса молодой
врач. Он сидит
в приемной за столом и читает газету. Вошел Езерский, прошелся по
палатам раз, другой.
Врач посмотрел на него и продолжает читать. Езерский подходит и спрашивает...
Подали двенадцать повозок. Лошади фыркали и ржали, мелькали фонари. Офицеры
в своей
палате играли
в преферанс; поручик Шестов, с рукою на черной перевязи, лежал
в постели и читал при свечке переводный роман Онэ. Главный
врач сказал офицерам, чтоб они не беспокоились и спали ночь спокойно, — их он успеет отправить завтра утром.
Но
в руке уж начиналась гангрена. Когда генерал вышел из офицерской
палаты, наш главный
врач сказал ему...
Любопытно было наблюдать этого юношу. Чтоб иметь отдельный угол, нам,
врачам, пришлось поселиться на другом конце деревни. Ходить оттуда
в палаты было далеко, и дежурный
врач свои сутки дежурства проводил
в канцелярии, где жил Иван Брук. Времени наблюдать его было достаточно.
— Да ведь
в ней для него вся душа госпиталя!
Врачи, аптека,
палаты, — это только неважные придатки к канцелярии! Бедняга-письмоводитель работает у нас по двадцать часов
в сутки, — пишет, пишет… Мы живем с главным
врачом в соседних фанзах, встречаемся десяток раз
в день, а ежедневно получаем от него бумаги с «предписаниями»… Посмотрели бы вы его приказы по госпиталю, — это целые фолианты!
Сестра воротилась
в палату, сообщила
врачу.
Врач в недоумении опустил голову. Вошел
в палату старший ординатор, д-р Васильев.
Врач сообщил ему о последовавшем «высочайшем отказе», — как же теперь быть? Значит, голодать больным?
В это время
в палату вошла Новицкая.
Он беззаботно разговаривал с солдатом и исподтишка пристально следил за ним. Говорил то громче, то тише, задавал неожиданные вопросы, со всех сторон подступал к нему, — насторожившийся, с предательски смотрящими глазами. У меня вдруг мелькнул вопрос: где я?
В палате больных с
врачами, или
в охранном отделении, среди жандармов и сыщиков?
Золотая
палата и Теремный дворец уже созидались
в голове Ивана Васильевича; и чтобы осуществить свои намерения, ожидал он только искусных зодчих, которые должны были вскоре приехать с немецким
врачом.
Здесь скоро разбежалась молва, что он исцеляет умирающих, поднимает из гроба; славили особенно его знание женских болезней, которым он себя преимущественно посвятил; аугсбургские
врачи, награжденные его советами и тайнами, все спешили дать ему первенство; его увлекали и
в палаты, и
в хижины, потому что он и беднейшим не отказывал
в помощи.
— Великий государь соизволил, чтобы
врач тот, немчин Онтон, находился неподалеку от пресветлого лица его. И потому жалует тебя, боярин, своею милостью, уложил отвести того немчина постоем на твоих
палатах, избрав
в них лучшие хоромины с сенцами…
Первым делом бросился главный
врач в офицерскую
палату, голос умаслил, пронзительно умоляет. Да, может, таракана кто ненароком с позиции
в чемодане завез, он сдуру
в молоко и сунулся. Будьте покойны, ласточка без спросу мимо их окна не пролетит. Что ж зря образцовый госпиталь рапортом губить…
А тут главный
врач из живорезной
палаты в белокрахмальном халате выплескивается на шум-голдобню. Что такое? Немцы, что ли, госпиталь штурмом берут?..
Заверещал главный
врач, — солдатики на койках промеж себя тихо удивляются: тыловой начальник, доктор, а такая у него
в голосе сила. Смотритель трясется-вякает, толстая сестра наседает, а дневальный из офицерской
палаты знай свое лопочет про рапорт да подполковничье молоко.