Неточные совпадения
Острог помещался на самом конце города
в частном доме и отличался от прочих зданий только тем, что имел около себя
будку с солдатом и все
окна его были с железными решетками.
На выезде главной Никольской улицы, вслед за маленькими деревянными домиками,
в окнах которых виднелись иногда цветы и детские головки, вдруг показывался, неприятно поражая, огромный серый острог с своей высокой стеной и железной крышей. Все
в нем, по-видимому, обстояло благополучно: ружья караула были
в козлах, и у пестрой
будки стоял посиневший от холода солдат. Наступили сумерки. По всему зданию то тут, то там замелькали огоньки.
Ударил ли он шашкой слона или только замахнулся, но Мамлик остервенел и бросился за городовым, исчезнувшим
в двери
будки. Подняв хобот, слон первым делом сорвал навес крыльца, сломал столбы и принялся за крышу, по временам поднимая хобот и трубя. Городовой пытался спастись
в заднее
окно, но не мог вылезть: его толстая фигура застряла, и он отчаянно вопил о помощи.
Нашлись смельчаки, протащившие его сквозь маленькое
окно не без порчи костюма. А слон разносил
будку и ревел. Ревела и восторженная толпа,
в радости, что разносит слон
будку, а полиция ничего сделать не может. По Москве понеслись ужасные слухи. Я
в эти часы мирно сидел и писал какие-то заметки
в редакции «Русской газеты». Вдруг вбегает издатель-книжник И.М. Желтов и с ужасом на лице заявляет...
Я уже знал от Петра Платоновича, что пятилетняя Ермолова, сидя
в суфлерской
будке со своим отцом, была полна восторгов среди сказочного мира сцены; увлекаясь каким-нибудь услышанным монологом, она, выучившись грамоте, учила его наизусть по пьесе, находившейся всегда у отца, как у суфлера, и, выучив, уходила
в безлюдный угол старого, заброшенного кладбища, на которое смотрели
окна бедного домишки, где росла Ермолова.
Жена его неподвижно смотрела
в окно, но когда он скрылся за дверью
будки, она, быстро повернувшись, протянула к двери туго сжатый кулак, сказав, с великой злобой, сквозь оскаленные зубы...
Будочник прислушивался.
В темноте с разных сторон, на разные голоса стучали трещотки, лаяли собаки. Темнота кипела звуками… Сомнения будочника исчезали. Огонек
в окне угасал, и
будка становилась явно нейтральным местом по отношению ко всему, что происходило под покровом ночи… Трещотки постепенно тоже стихали… Успокаивались собаки… Ночные промышленники спокойно выходили «на работу»…
— А на дворе дождь… Так и хлыщет, пылит, ручьи пошли. Мы эту погоду клянем
в поле, а им самое подходящее дело. Темно. Дождь по крыше гремит, часовой
в будку убрался да, видно, задремал.
Окна без решеток. Выкинули они во двор свои узелки, посмотрели: никто не увидал. Полезли и сами… Шли всю ночь. На заре вышли к реке, куда им было сказано, смотрят, а там — никого!
Двор,
в который мы вошли, был узок. С левой стороны бревенчатый сарай цейхгауза примыкал к высокой тюремной стене, с правой тянулся одноэтажный корпус, с рядом небольших решетчатых
окон, прямо — глухая стена тюремной швальни, без
окон и дверей. Сзади ворота,
в середине
будка, у
будки часовой с ружьем, над двором туманные сумерки.
Но та отнекивалась и отупелыми, распухшими от слез глазами смотрела
в окно.
В окне бежали деревья,
будки, дома, деревни, коровушки паслись на лугу… И опять деревья…
будки…
Затем он оделся и вышел во двор. Я видел через
окно, как он остановился перед метеорологической
будкой с часами
в руках и ждал, когда минутная и секундная стрелки укажут ровно девять. У него был вид человека, который исполняет чрезвычайно важное и ответственное дело,
в котором ничтожное нарушение во времени может привести к весьма серьезным последствиям.
Будка на перекрестке примостилась к одноэтажному деревянному дому
в шесть
окон, с крылечком.