Неточные совпадения
Тут был, наконец, даже один литератор-поэт, из
немцев, но русский поэт, и, сверх того, совершенно приличный, так что его можно было без опасения ввести
в хорошее
общество.
Она только что освободилась от того самого
немца в форме благотворительного
общества, который рано вечером остановил свой выбор на Мане Беленькой, а потом переменил ее, по рекомендации экономки, на Пашу.
До выставки, говорят, он был служащим
в одном из предприятий Мамонтовых, потом как-то сразу выдвинулся и
в Петербурге уже очутился во главе
Общества Невского судостроительного завода, где пайщиками были тоже главным образом
немцы.
Кстати, Пепко начал пропадать
в «Розе» и часто возвращался под хмельком
в обществе Карла Иваныча.
Немец отличался голубиной незлобивостью и никому не мешал. У него была удивительная черта: музыку он писал по утрам, именно с похмелья, точно хотел
в мире звуков получать просветление и очищение. Стихи Пепки аранжировались иногда очень удачно, и
немец говорил с гордостью, ударяя себя кулаком
в грудь...
Она бежала
в вагоне первого класса
в обществе пяти молодых девушек, старухи с большим орлиным носом и толстого
немца с большой лысиной.
Мы, русские студенты, мало проникали
в домашнюю и светскую жизнь
немцев разных слоев
общества. Сословные деления были такие же, как и
в России, если еще не сильнее. Преобладал бюргерский класс немецкого и онемеченного происхождения. Жили домами и немало каксов, то есть дворян-балтов. Они имели свое сословное собрание «Ressource», давали балы и вечеринки. Купечество собиралось
в своем «Casino»; а мастеровые и мелкие лавочники
в шустер-клубе — «Досуг горожанина».
Заведение, его цены и весь склад жизни были мне по вкусу… и по состоянию моих финансов. Все было довольно просто, начиная с еды и сервиса; а
общество за дабльдотом собиралось большое, где преобладали швейцарцы и
немцы, но были и иностранцы из северной Италии, даже светские и элегантные дамы. С одним англичанином мы сошлись и пешком ходили с ним через горный лес
в ближайший городок Цуг и обратно.
Немцы играли
в Мариинском театре, переделанном из цирка, и немецкий спектакль оставил во мне смутную память. Тогда
в Мариинском театре давали и русские оперы; но театр этот был еще
в загоне у публики, и никто бы не мог предвидеть, что русские оперные представления заменят итальянцев и Мариинский театр сделается тем, чем был Большой
в дни итальянцев, что он будет всегда полон, что абонемент на русскую оперу так войдет
в нравы высшего петербургского
общества.
Учреждений, кроме Певческой капеллы, тоже не было. Процветала только виртуозность, и не было недостатка
в хороших учителях. Из них Гензельт (фортепьяно), Шуберт (виолончель) и несколько других были самыми популярными. Концертную симфоническую музыку давали на университетских утрах под управлением Шуберта и на вечерах Филармонического
общества. И вся виртуозная часть держалась почти исключительно
немцами. Что-нибудь свое, русское, создавалось по частной инициативе, только что нарождавшейся.
О Меррекюле говорят, будто тут «чопорно»; но это, может быть, так было прежде, когда
в русском
обществе преобладала какая ни есть родовая знать. Тогда тут живали летом богатые люди из «знати», и они «тонировали». А теперь тут живут генералы и «крупные приказные» да немножко
немцев и англичан, и тон Меррекюля стал мешаный и мутный.
На вопрос, как вас титуловать (заметим, первый и необходимый вопрос каждого
немца при первом знакомстве), Красный нос отвечал, что он гофрат [Гофрат — надворный советник; вообще — почетный титул.], доктор Падуанского университета, член разных ученых
обществ и корреспондент разных принцев; к тому ж игре
в алмазе на руке его сделана уже примерная оценка и караты
в нем по виду взвешены — все это заставило скоро забыть об уродливости носа и горбе неожиданного посетителя и находить
в нем не только интересность, даже привлекательность.
Всех почти, кого встретили они
в первых рядах партера, они знали, если не лично, то по фамилиям — это были сливки мужской половины петербургского
общества, почтенные отцы семейств рядом с едва оперившимися птенцами, тщетно теребя свои верхние губы с чуть заметным пушком, заслуженные старцы рядом с людьми сомнительных профессий, блестящие гвардейские мундиры перемешивались скромными представителями армии, находившимися
в Петербурге
в отпуску или командировке, изящные франты сидели рядом с неотесанными провинциалами, платья которых, видимо, шил пресловутый гоголевский «портной Иванов из Парижа и Лондона»; армяне, евреи,
немцы, французы, итальянцы, финны, латыши, татары и даже китайцы — все это разноплеменное население Петербурга имело здесь своих представителей.
— Я не обязан вам отчетом
в своих намерениях. Отец ее мог бы мне задавать такие вопросы. Нынче не те времена, милейший Заплатин. Мой приятель, товарищ по лицею, привез
в деревню к невесте шафера и отлучился на одну неделю. А шафер прилетел к нему объявить, что оная девица желает иметь мужем его, а не первого жениха. И это
в лучшем дворянском
обществе… на глазах у родителя… Ergo, — выговорил Пятов таким же звуком, как и
в разговоре с
немцем, когда он торговался из-за полкопейки на аршин миткаля.