Неточные совпадения
Последняя смелость и решительность оставили меня
в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как
кровь от сердца беспрестанно приливала мне
в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему
телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и не трогался с места.
Воображение ее уносилось даже за пределы того, что по законам обыкновенной морали считается дозволенным; но и тогда
кровь ее по-прежнему тихо катилась
в ее обаятельно-стройном и спокойном
теле.
— В-вывезли
в лес, раздели догола, привязали руки, ноги к березе, близко от муравьиной кучи, вымазали все
тело патокой, сели сами-то, все трое — муж да хозяин с зятем, насупротив, водочку пьют, табачок покуривают, издеваются над моей наготой, ох, изверги! А меня осы, пчелки жалят, муравьи, мухи щекотят,
кровь мою пьют, слезы пьют. Муравьи-то — вы подумайте! — ведь они и
в ноздри и везде ползут, а я и ноги крепко-то зажать не могу, привязаны ноги так, что не сожмешь, — вот ведь что!
Бросая груды
тел на груду,
Шары чугунные повсюду
Меж ними прыгают, разят,
Прах роют и
в крови шипят.
Если не нам, то американцам, если не американцам, то следующим за ними — кому бы ни было, но скоро суждено опять влить
в жилы Японии те здоровые соки, которые она самоубийственно выпустила вместе с собственною
кровью из своего
тела, и одряхлела
в бессилии и мраке жалкого детства.
После этого священник унес чашку за перегородку и, допив там всю находившуюся
в чашке
кровь и съев все кусочки
тела Бога, старательно обсосав усы и вытерев рот и чашку,
в самом веселом расположении духа, поскрипывая тонкими подошвами опойковых сапог, бодрыми шагами вышел из-за перегородки.
После этого священник отдернул занавеску, отворил середние двери и, взяв
в руки золоченую чашку, вышел с нею
в середние двери и пригласил желающих тоже поесть
тела и
крови Бога, находившихся
в чашке.
Предварительно опросив детей об их именах, священник, осторожно зачерпывая ложечкой из чашки, совал глубоко
в рот каждому из детей поочередно по кусочку хлеба
в вине, а дьячок тут же, отирая рты детям, веселым голосом пел песню о том, что дети едят
тело Бога и пьют Его
кровь.
Сущность богослужения состояла
в том, что предполагалось, что вырезанные священником кусочки и положенные
в вино, при известных манипуляциях и молитвах, превращаются
в тело и
кровь Бога.
Никому
в голову не приходило, что те священники, которые воображают себе, что
в виде хлеба и вина они едят
тело и пьют
кровь Христа, действительно едят
тело и пьют
кровь его, но не
в кусочках и
в вине, а тем, что не только соблазняют тех «малых сих», с которыми Христос отожествлял себя, но и лишают их величайшего блага и подвергают жесточайшим мучениям, скрывая от людей то возвещение блага, которое он принес им.
Предполагалось, что
в это самое время из хлеба и вина делается
тело и
кровь, и потому это место богослужения было обставлено особенной торжественностью.
Злобною гордостью своею питаются, как если бы голодный
в пустыне
кровь собственную свою сосать из своего же
тела начал.
Все
тело их было покрыто каплями
крови —
в особенности круп, губы, шея и холка, то есть такие места, которые лошадь не может достать ни хвостом, ни зубами.
Я заинтересовался и бросился
в дом Ромейко,
в дверь с площади.
В квартире второго этажа, среди толпы,
в луже
крови лежал человек лицом вниз,
в одной рубахе, обутый
в лакированные сапоги с голенищами гармоникой. Из спины, под левой лопаткой, торчал нож, всаженный вплотную. Я никогда таких ножей не видал: из
тела торчала большая, причудливой формы, медная блестящая рукоятка.
Настанет год — России черный год, —
Когда царей корона упадет,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и
кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных мертвых
телНачнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: —
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь и поймешь,
Зачем
в руке его булатный нож.
В порядке природном, видимом, принудительном хлеб и вино не превращаются
в тело и
кровь Христову.
Он не противился и, отпустив ее, вздохнул полною грудью. Он слышал, как она оправляет свои волосы. Его сердце билось сильно, но ровно и приятно; он чувствовал, как горячая
кровь разносит по всем
телу какую-то новую сосредоточенную силу. Когда через минуту она сказала ему обычным тоном: «Ну, теперь вернемся к гостям», он с удивлением вслушивался
в этот милый голос,
в котором звучали совершенно новые ноты.
Но нередкий
в справедливом негодовании своем скажет нам: тот, кто рачит о устройстве твоих чертогов, тот, кто их нагревает, тот, кто огненную пряность полуденных растений сочетает с хладною вязкостию северных туков для услаждения расслабленного твоего желудка и оцепенелого твоего вкуса; тот, кто воспеняет
в сосуде твоем сладкий сок африканского винограда; тот, кто умащает окружие твоей колесницы, кормит и напояет коней твоих; тот, кто во имя твое кровавую битву ведет со зверями дубравными и птицами небесными, — все сии тунеядцы, все сии лелеятели, как и многие другие, твоея надменности высятся надо мною: над источившим потоки
кровей на ратном поле, над потерявшим нужнейшие члены
тела моего, защищая грады твои и чертоги,
в них же сокрытая твоя робость завесою величавости мужеством казалася; над провождающим дни веселий, юности и утех во сбережении малейшия полушки, да облегчится, елико то возможно, общее бремя налогов; над не рачившим о имении своем, трудяся деннонощно
в снискании средств к достижению блаженств общественных; над попирающим родством, приязнь, союз сердца и
крови, вещая правду на суде во имя твое, да возлюблен будеши.
От конвульсий, биения и судорог
тело больного спустилось по ступенькам, которых было не более пятнадцати, до самого конца лестницы. Очень скоро, не более как минут через пять, заметили лежавшего, и собралась толпа. Целая лужица
крови около головы вселяла недоумение: сам ли человек расшибся или «был какой грех»? Скоро, однако же, некоторые различили падучую; один из номерных признал
в князе давешнего постояльца. Смятение разрешилось наконец весьма счастливо по одному счастливому обстоятельству.
Под влиянием Таисьи
в Нюрочкиной голове крепко сложилась своеобразная космогония: земля основана на трех китах, питающихся райским благоуханием;
тело человека сотворено из семи частей: от камня — кости, от Черного моря —
кровь, от солнца — очи, от облака — мысли, от ветра — дыхание, теплота — от духа...
Бедные лошади, искусанные
в кровь, беспрестанно трясли головами и гривами, обмахивались хвостами и били копытами
в землю, приводя
в сотрясенье все свое
тело, чтобы сколько-нибудь отогнать своих мучителей.
Полония m-me Пиколова отдала мужу, жирному и белобрысому лимфатику [Лимфатик — характеристика человека, чересчур спокойного, безразличного к окружающему, у которого
в теле как будто не
кровь, а водянистая жидкость — лимфа.], и когда
в публике узнали, что Полоний был великий подлец, то совершенно одобрили такой выбор.
Вот уж два месяца содержу; —
кровь она у меня
в эти два месяца выпила, белое
тело мое поела!
Ей, женщине и матери, которой
тело сына всегда и все-таки дороже того, что зовется душой, — ей было страшно видеть, как эти потухшие глаза ползали по его лицу, ощупывали его грудь, плечи, руки, терлись о горячую кожу, точно искали возможности вспыхнуть, разгореться и согреть
кровь в отвердевших жилах,
в изношенных мускулах полумертвых людей, теперь несколько оживленных уколами жадности и зависти к молодой жизни, которую они должны были осудить и отнять у самих себя.
Она представляла себе
тело сына, избитое, изорванное,
в крови и страх холодной глыбой ложился на грудь, давил ее. Глазам было больно.
Нередко по этому поводу вспоминались ему чьи-то давным-давно слышанные или читанные им смешные слова, что человеческая жизнь разделяется на какие-то «люстры» —
в каждом люстре по семи лет — и что
в течение одного люстра совершенно меняется у человека состав его
крови и
тела, его мысли, чувства и характер.
Вон она от этого, спина-то, у Бакшея вся и вздулась и как котел посинела, а
крови нет, и вся боль у него теперь
в теле стоит, а у Чепкуна на худой спине кожичка как на жареном поросенке трещит, прорывается, и оттого у него вся боль
кровью сойдет, и он Бакшея запорет.
Вы увидите, как острый кривой нож входит
в белое здоровое
тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит
в чувство; увидите, как фельдшер бросит
в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит,
в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не
в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну
в настоящем ее выражении —
в крови,
в страданиях,
в смерти…
Кровь еще кипела
в нем, сердце билось, душа и
тело просили деятельности…
Детей они весьма часто убивали, сопровождая это разными, придуманными для того, обрядами: ребенка, например, рожденного от учителя и хлыстовки, они наименовывали агнцем непорочным, и отец этого ребенка сам закалывал его,
тело же младенца сжигали, а
кровь и сердце из него высушивали
в порошок, который клали потом
в их причастный хлеб, и ересиарх, раздавая этот хлеб на радениях согласникам, говорил, что
в хлебе сем есть частица закланного агнца непорочного.
Кто испытал раз эту власть, это безграничное господство над
телом,
кровью и духом такого же, как сам, человека, так же созданного, брата по закону Христову; кто испытал власть и полную возможность унизить самым высочайшим унижением другое существо, носящее на себе образ божий, тот уже поневоле как-то делается не властен
в своих ощущениях.
Машину быстро застопорили, пароход остановился, пустив из-под колес облако пены, красные лучи заката окровавили ее;
в этой кипящей
крови, уже далеко за кормой, бултыхалось темное
тело, раздавался по реке дикий крик, потрясавший душу.
Пусть лучше будет празднен храм, я не смущуся сего: я изнесу на главе моей
тело и
кровь Господа моего
в пустыню и там пред дикими камнями
в затрапезной ризе запою: «Боже, суд Твой Цареви даждь и правду Твою сыну Цареву», да соблюдется до века Русь, ей же благодеял еси!
Гаджи-Ага, наступив ногой на спину
тела, с двух ударов отсек голову и осторожно, чтобы не запачкать
в кровь чувяки, откатил ее ногою.
«Собираться стадами
в 400 тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь
в нечистотах, ночуя
в грязи, живя как скот,
в постоянном одурении, грабя города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями человеческого мяса, наброситься на него, пролить реки
крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной землей
телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы то ни было издохнуть где-нибудь на меже,
в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети умирают с голоду — это называется не впадать
в самый грубый материализм.
И как принести свою
кровь и свое
тело в сладостную жертву ее желаниям, своему стыду?
Ходил по улицам
в безобразном виде, глаза
кровью налиты,
тело наго, останавливал людей и жаловался...
Ключарёв прервал свои сны за пожарным сараем, под старой уродливой ветлой. Он нагнул толстый сук, опутав его верёвкой, привязал к нему ружьё, бечёвку от собачки курка накрутил себе на палец и выстрелил
в рот. Ему сорвало череп: вокруг длинного
тела лежали куски костей, обросшие чёрными волосами, на стене сарая, точно спелые ягоды, застыли багровые пятна
крови, серые хлопья мозга пристали ко мшистым доскам.
Полуоткрыв рот, он присматривался к очертаниям её
тела и уже без страха, без стыда, с радостью чувствовал, как разгорается
в нём
кровь и сладко кружится голова.
Проходит пора потрясающих событий, всё успокаивается, опускаются нервы, мельчает дух;
кровь и
тело, вещественная жизнь с ее пошлостью вступают
в права свой, привычки возвращают утраченную власть, и наступает пора тех самых требований, о которых мы сейчас говорили, пора вниманий, угождений, предупреждений и всяких мелочных безделок, из которых соткана действительная, обыкновенная жизнь.
Есть нежные и тонкие организации, которые именно от нежности не перерываются горем, уступают ему по-видимому, но искажаются, но принимают
в себя глубоко, ужасно глубоко испытанное и
в продолжение всей жизни не могут отделаться от его влияния; выстраданный опыт остается какой-то злотворной материей, живет
в крови,
в самой жизни, и то скроется, то вдруг обнаруживается со страшной силой и разлагает
тело.
И сам, прирублен саблею каленой,
В чужом краю, среди кровавых трав,
Кипучей
кровью в битве обагренный,
Упал на щит червленый, простонав:
«Твою дружину, княже. приодели
Лишь птичьи крылья у степных дорог,
И полизали
кровь на юном
телеЛесные звери, выйдя из берлог».
Точно птицы
в воздухе, плавают
в этой светлой ласковой воде усатые креветки, ползают по камню раки-отшельники, таская за собой свой узорный дом-раковину; тихо двигаются алые, точно
кровь, звезды, безмолвно качаются колокола лиловых медуз, иногда из-под камня высунется злая голова мурены с острыми зубами, изовьется пестрое змеиное
тело, всё
в красивых пятнах, — она точно ведьма
в сказке, но еще страшней и безобразнее ее; вдруг распластается
в воде, точно грязная тряпка, серый осьминог и стремительно бросится куда-то хищной птицей; а вот, не торопясь, двигается лангуст, шевеля длиннейшими, как бамбуковые удилища, усами, и еще множество разных чудес живет
в прозрачной воде, под небом, таким же ясным, но более пустынным, чем море.
— Молчал бы! — крикнул Ананий, сурово сверкая глазами. — Тогда силы у человека больше было… по силе и грехи! Тогда люди — как дубы были… И суд им от господа будет по силам их…
Тела их будут взвешены, и измерят ангелы
кровь их… и увидят ангелы божии, что не превысит грех тяжестью своей веса
крови и
тела… понимаешь? Волка не осудит господь, если волк овцу пожрет… но если крыса мерзкая повинна
в овце — крысу осудит он!
Доримедонт явился поздно ночью
в изорванном платье, без шляпы и палки, с разбитым лицом, мокрый от
крови. Его грузное
тело тряслось, по распухшему лицу текли слёзы, он всхлипывал и глухо говорил...
А когда очнулся, то увидал, что сидит
в овраге и на груди у него болтаются оборванные подтяжки, брюки лопнули, сквозь материю жалобно смотрят до
крови исцарапанные колени. Всё
тело полно боли, особенно болела шея, и холод точно кожу с него сдирал. Запрокинувшись назад, Евсей посмотрел на обрыв, — там, под белым сучком берёзы,
в воздухе качался ремень тонкой змеёй и манил к себе.
Запах молодого, здорового
тела, смешанный с запахом чистого, но
в дымной избе выкатанного белья, проник через обоняние Рогожина во всю его
кровь и животворною теплотою разбежался по нервам.
Дама была из тех новых, даже самоновейших женщин, которые мудренее нигилистов и всего доселе появлявшегося
в женском роде: это демократки с желанием барствовать; реалистки с стремлением опереться на всякий предрассудок, если он представляет им хотя самую фиктивную опору; проповедницы, что «не о хлебе едином человек жив будет», а сами за хлеб продающие и
тело и честную
кровь свою.
Я продолжал лежать с вытаращенными глазами, с раскрытым и засохшим ртом;
кровь стучала у меня
в висках,
в ушах,
в горле,
в спине, во всем
теле!
— Итак, она точно его любит! — шептал Вадим, неподвижно остановясь
в дверях. Одна его рука была за пазухой, а ногти его по какому-то судорожному движению так глубоко врезались
в тело, что когда он вынул руку, то пальцы были
в крови… он как безумный посмотрел на них, молча стряхнул кровавые капли на землю и вышел.