Неточные совпадения
Но проглядывает на каждой странице радость
в унижении Наполеона, и если бы можно было оспорить у Наполеона даже всякий признак таланта и
в других кампаниях, то Шаррас, кажется, был бы этому чрезвычайно рад; а это уж нехорошо
в таком серьезном сочинении, потому что это дух партии.
И зачем я пошел
в военную службу, — вместе с тем думал он — и еще перешел
в пехоту, чтобы участвовать
в кампании; не лучше ли было мне оставаться
в уланском полку
в городе Т., проводить время с моим
другом Наташей….. а теперь вот что!» И он начал считать: раз, два, три, четыре, загадывая, что ежели разорвет
в чет, то он будет жив, —
в нечет, то будет убит.
А теперь — к матери. Ему стыдно и радостно видеть, как она то смеется, то плачет и совсем не трогает персикового варенья на имбире. «Ведь подумать — Алешенька,
друг мой,
в животе ты у меня был, и вдруг какой настоящий офицер, с усами и саблей». И тут же сквозь слезы она вспоминает старые-престарые песни об офицерах, созданные куда раньше Севастопольской
кампании.
Я сделал ту и
другую и всегда буду благодарить судьбу, что она, хотя ненадолго, но забросила меня
в Польшу, и что бы там про поляков ни говорили, но после
кампании они нас, русских офицеров, принимали чрезвычайно радушно, и я скажу откровенно, что только
в обществе их милых и очень образованных дам я несколько пообтесался и стал походить на человека.
Волей-неволей, но пришлось согласиться с Глумовым. Немедленно начертали мы план
кампании и на
другой же день приступили к его выполнению, то есть отправились
в Кузьмине. Однако ж и тут полученные на первых порах сведения были такого рода, что никакого практического результата извлечь из них было невозможно. А именно, оказалось...
Будучи приведен к Панину, он простодушно сознался при допросе, что он донской казак, назвал место, где он родился, сказал, что был женат на дочери донского казака, что имел троих детей, что во время мятежа женился на
другой, что его братья и племянники служили
в первой армии, что и сам он служил во время двух первых
кампаний против Порты, и т. д. и т. д.
Вильна была наполнена русскими офицерами; один лечился от ран,
другой от болезни, третий ни от чего не лечился; но так как неприятельская армия существовала
в одних только французских бюллетенях и первая
кампания казалась совершенно конченою, то русские офицеры не слишком торопились догонять свои полки, из которых многие, перейдя за границу, формировались и поджидали спокойно свои резервы.
Иногда он фигурировал
в них
в качестве гражданского инженера, строившего мост через Волгу и реставрировавшего Исаакиевский собор;
в другой раз он отправлялся чрезвычайным посланником
в Париж;
в следующий вечер участвовал
в венгерской
кампании, будучи блестящим офицером гвардейской кавалерии.
Мы не будем слушать их скучных толков о запутанном деле, а останемся
в гостиной; две старушки, какой-то камергер и молодой человек обыкновенной наружности играли
в вист; княгиня Вера и
другая молодая дама сидели на канапе возле камина, слушая Печорина, который, придвинув свои кресла к камину, где сверкали остатки каменных угольев, рассказывал им одно из своих похождений во время Польской
кампании.
В то самое время, когда Топтыгин 1-й отличался
в своей трущобе,
в другую такую же трущобу послал Лев
другого воеводу, тоже майора и тоже Топтыгина. Этот был умнее своего тезки и, что всего важнее, понимал, что
в деле административной репутации от первого шага зависит все будущее администратора. Поэтому, еще до получения прогонных денег, он зрело обдумал свой план
кампании и тогда только побежал на воеводство.
Я вышел из-за стола и стал укладываться на диване. Перспектива провести целую ночь
в теплой комнате под благословляющею десницей почтенного старца была так соблазнительна, что
в моей отяжелевшей голове не было
других мыслей… Чепурников с писарем удалились за перегородку и продолжали там свою беседу о предстоящей
кампании.
Большой крест Георгия третьей степени, полученный за Севастополь, белел на шее,
другой — Георгий четвертой степени, маленький, за восемнадцать морских
кампаний —
в петлице.
Майор отвечал ей тем же, и хотя они
друг с
другом ни о чем не условливались и
в любви
друг другу не объяснялись, но когда майор стал, к концу
кампании, на ноги, они с Катериной Астафьевной очутились вместе, сначала под обозною фурой, потом
в татарской мазанке, потом на постоялом дворе, а там уже так и закочевали вдвоем по городам и городишкам, куда гоняла майора служба, до тех пор, пока он, наконец, вылетел из этой службы по поводу той же Катерины Астафьевны.
Те же цветы на окнах, два горшка у двери
в залу, зеркало с бронзой
в стиле империи, стол, покрытый шитой шелками скатерью,
другой — зеленым сукном, весь обложенный книгами, газетами, журналами, крохотное письменное бюро, качающееся кресло, мебель ситцевая, мягкая, без дерева, какая была
в моде до крымской
кампании, две картины и на средней стене,
в овальной раме, портрет светской красавицы —
в платье сороковых годов, с блондами и венком
в волосах.
Другое указание встречается
в любопытном рассказе французского историка Биньона о
кампаниях 1812–1815 годов. Он говорит, что после занятия Москвы французами, Александр I впал
в некоторое уныние. Заметив это, Аракчеев осмелился напомнить ему о здоровье, на что император ответил ему...
Австрийцы имели свои понятия о войне, считали выработанными военные правила непреложными, а на русских смотрели, как на недозрелых еще для высших военных соображений, почему, например, хвалили Кутузова, как полководца, но находили нужным руководить его действиями; с
другой стороны, сам император Александр думал, что, воюя такое продолжительное время с Наполеоном, австрийцы лучше русских могли изучить образ войны с ним, и, считая себя
в этой
кампании только союзником Австрии, находил более приличным, чтобы главными деятелями
в ней были австрийский генералы.
— При ростепели снегов потонут
в болотах Польши. Они только могут не видеть, — проговорил князь, видимо думая о
кампании 1807-го года, бывшей, как ему казалось, так недавно. — Бенигсен должен был раньше вступить
в Пруссию, дело приняло бы
другой оборот…
«Обожаемый
друг души моей», писал он. «Ничто кроме чести не могло бы удержать меня от возвращения
в деревню. Но теперь, перед открытием
кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но — это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и всё любим тобою, я брошу всё и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно
в кабинете, разбирая какую-нибудь
кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с
другой стороны, и
в известной местности и начиная наши соображения с какого-нибудь известного момента.
В исторических сочинениях о 1812-м годе авторы-французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться
в Смоленске, и приводить
другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность
кампании; а авторы-русские еще более любят говорить о том, как с начала
кампании существовал план Скифской войны заманиванья Наполеона
в глубь России и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому-то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, на проекты и письма,
в которых действительно находятся намеки на этот образ действий.
В пространно-составленной записке Толь предлагал
другой — совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля — план
кампании.
Период
кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; — доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не
в завоевателях, даже не
в армиях и сражениях, а
в чем-то
другом.