Неточные совпадения
Дома огородников стояли далеко друг от друга, немощеная улица — безлюдна, ветер приглаживал ее пыль, вздувая легкие серые облака, шумели деревья, на огородах лаяли и завывали собаки. На другом конце города, там, куда унесли
икону,
в пустое небо, к серебряному блюду луны, лениво вползали ракеты, взрывы звучали чуть слышно, как тяжелые вздохи, сыпались золотые, разноцветные искры.
Тесной группой шли политические, человек двадцать, двое —
в очках, один — рыжий, небритый, другой — седой, похожий на
икону Николая Мирликийского, сзади их покачивался пожилой человек с длинными усами и красным носом; посмеиваясь, он что-то говорил курчавому парню, который шел рядом с ним, говорил и показывал пальцем на окна сонных
домов.
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели города, во главе с духовенством всех церквей, шли за город,
в поле — провожать
икону Богородицы
в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно
в субботу на пасхальной неделе «гостить», по очереди, во всех церквах города, а из церквей, торопливо и не очень «благолепно», носили по всем
домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани
в пользу монастыря.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного
дома снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на людей, которых учат ходить по земле плечо
в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты
в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес
икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
В крайнем случае во время родов отворяли
в церкви царские двери, а
дом несколько раз обходили кругом с
иконой.
В доме началась тревога, мать поднялась с постели, сняли из-за
иконы и зажгли большую восковую свечу «грешницу».
И вот юнкера едут по очень широкой улице. Александрову почему-то вспоминается давнишняя родная Пенза. Направо и налево деревянные
дома об одном, реже о двух окошках. Кое-где
в окнах слабые цветные огоньки, что горят перед
иконами. Лают собаки. Фотоген идет все тише и тише, отпрукивая тонким учтивым голоском лошадей.
…
В субботу на Пасхе приносят
в город из Оранского монастыря чудотворную
икону Владимирской Божией Матери; она гостит
в городе до половины июня и посещает все
дома, все квартиры каждого церковного прихода.
— Кабы сразу тыщами ворочать — ну, еще туда-сюда… А из-за грошей с народом возиться — это из пустого
в порожнее. Нет, я вот погляжу-погляжу да
в монастырь уйду,
в Оранки. Я — красивый, могутно́й, авось какой-нибудь купчихе понравлюсь, вдове! Бывает этак-то, — один сергацкой парень
в два года счастья достиг да еще на девице женился, здешней, городской; носили
икону по
домам, а она его и высмотрела…
Приехали на Святки семинаристы, и сын отца Захарии, дающий приватные уроки
в добрых
домах, привез совершенно невероятную и дикую новость: какой-то отставной солдат, притаясь
в уголке Покровской церкви, снял венец с чудотворной
иконы Иоанна Воина и, будучи взят с тем венцом
в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на необеспеченность отставного русского воина, молил сего святого воинственника пособить ему
в его бедности, а святой, якобы вняв сему, проговорил: „Я их за это накажу
в будущем веке, а тебе на вот покуда это“, и с сими участливыми словами снял будто бы своею рукой с головы оный драгоценный венец и промолвил: „Возьми“.
13 января 1771 года они собрались на площади, взяли из церкви
иконы и пошли, под предводительством казака Кирпичникова,
в дом гвардии капитана Дурнова, находившегося
в Яицком городке по делам следственной комиссии.
И вдруг, заглушая все звуки, раздавался нечеловеческий вой, сотрясавший душу, или продолжительный стон тихо плыл по комнатам
дома и умирал
в углах, уже полных вечернего сумрака… Игнат бpocал угрюмые взгляды на
иконы, тяжело вздыхал и думал...
Ахов. От меня поклону ждешь, так не дождешься. Что ты, как статуй, стоишь! Головы у вас
в доме нет, некому вас прибодрить-то хорошенько, чтобы вы поворачивались попроверней. Кабы муж твой был жив, так вы бы давно уж метались по дому-то, как кошки угорелые. Что вы переминаетесь? Стыдно тебе кланяться, так не кланяйся; а все ж таки благослови нас как следует. Будешь
икону в руках держать, так и я тебе поклонюсь, дождешься этой чести.
Оба испугались. Мама, обыкновенная мама, такой живой человек, которого только сейчас нет
дома, но вот-вот он придет, — и вдруг похожа на
икону! Что же это значит? И вдруг она совсем и не придет: заблудится ночью, потеряет
дом, пропадет
в этом ужасном снегу и будет одна звать: «Саша! Линочка! Дети!..»
В избе на рюминском хуторе тоже видно было, что народ гуляет; даже Алены не было
дома, и только одна Петровна стояла на коленях перед
иконой и, тепля грошовую свечечку из желтого воска, клала земные поклоны, плакала и, задыхаясь, читала: «Буди благословен день и час,
в онь же господь наш Иисус Христос страдание претерпел».
По Луки замечанию было так, что англичанин точно будто жаждал испытать опасных деяний и положил так, что поедет он завтра
в монастырь к епископу, возьмет с собою изографа под видом злотаря и попросит ему
икону ангела показать, дабы он мог с нее обстоятельный перевод снять будто для ризы; а между тем как можно лучше
в нее вглядится и
дома напишет с нее подделок.
Случай этот распространил ужас и беспокойство
в доме,
в людских,
в кухне, на конюшне и, наконец, во всем селе. Агафья Ивановна ходила служить молебен и затеплила свечку
в девичьей перед
иконой всех скорбящих заступницы. Молдаванка, сбивавшаяся во всех чрезвычайных случаях на поврежденную, бормотала сквозь зубы «о царе Давиде и всей кротости его» и беспрестанно повторяла: «Свят, свят, свят», как перед громовым ударом.
И бескровное лицо ее слегка розовело, как молочное облако на восходе, когда коснется его первый солнечный луч.
В бога Анфиса Андреевна давно не верила и на именины графа, когда
в дом были приглашены
иконы, совершила над одной из них страшное кощунство. Тогда и обнаружилось ее сумасшествие.
Подходят к
дому. На лестнице, так же как и по всему пути слона, до самой столовой, все двери растворены настежь, для чего приходилось отбивать молотком дверные щеколды. Точно так же делалось однажды, когда
в дом вносили большую чудотворную
икону.
— «И по всем хорошим и богатым
домам его весьма похваляют, и всей Москве то архипастырство приятно. А насчет нашей святыни, что ты мне препоручила, — всю ее
в Москве до безмятежных времен на хранение предала: строгановских писем
иконы да книг, филаретовский «Требник», «Маргарит» острожский, «Апостол» московский первопечатный…»
Доброхотные датели и невежественные настоятели, ревнуя не по разуму о благолепии
дома Божия, заменяли
в своих церквах драгоценную старину живописными
иконами и утварью
в так называемом новом вкусе.
Хотел доискаться всемирной истины, действительно спасительной веры, обращался с вопросами к духовным, но они либо не понимали вопросов его, либо советовали ему не мудрствовать, а, положась на волю Божью, ходить усердно
в церковь, чаще заказывать молебны да поднимать на
дом иконы.
Когда Герасим вошел
в родительский
дом и, помолившись семейным
иконам, оглянул с детства знакомую избу, его сердце еще больше упало.
По всей деревне потухли огни, потухли они и у работников, теплились только лампадки пред
иконами в доме Патапа Максимыча. Все заснуло, все притихло, только ветер сильней и громче завывает
в дымовых трубах. Ни на одном дворе собака не взлает. Только что смерклось, Асаф разбросал знакомым псам маленькой деревушки куски говядины с каким-то зельем, принесенным Минеем. Свернувшись
в клубок, собаки лежат по дворам и не чуют чужого.
Подробно рассказала, с каким именно «Божиим милосердием» отпустят Лизу из
дома, сколько будет за ней
икон,
в каких ризах и окладах, затем перечислила все платья, белье, обувь, посуду, серебро, дорогие наряды и, наконец, объявила, сколько они назначают ей при жизни своей капиталу…
Молча вошел
в дом Марко Данилыч, молча шла за ним и Дарья Сергевна. Положив уставной семипоклонный начáл перед родительскими
иконами, оглянул он пустые комнаты и сказал вполго́лоса Дарье Сергевне...
Растроганный народ начал молиться почивающим
в храме мощам святителя Никиты, печерского затворника; благоверного князя Владимира Ярославича и святой благоверной княгини Анны, матери его; приложился к Евангелию, писанному святым Пименом, и
иконам Всемилостивого Спаса и премудрости Божьей — Петра и Павла, затем вышел на паперть, поклонился праху архиерея Иоакима и, освобожденный и успокоенный пастырским словом, мирно разошелся по
домам.
— За кого ж принимаете вы русских? — сказал он. — Нет, достопочтенный гость мой! обитатели здешние никому не поклоняются, кроме как
иконам своих святых. Балсамины же находятся почти
в каждом
доме и подсолнечники
в каждом саду, потому что других цветов русские почти не держат, а цветы здесь любят. Impatiens hortensis выписан еще недавно семенами из Голландии рассадителем всего полезного и приятного
в России. Но любезнейший собеседник наш ждет с нетерпением продолжения вашего рассказа.
Зиновьев истово перекрестился, покосившись на небольшой образ, висевший
в будуаре княжны.
В доме Зиновьевых во всех комнатах были
иконы больших размеров и
в богатых окладах. Сергей Семенович и особенно Елизавета Ивановна, как и все иноверцы, переходящие
в православие, были очень богомольны.
Растроганный народ начал молиться почивающим
в храме мощам: святителя Никиты, печерского затворника, благоверной княгини Анны, матери его, приложился к Евангелию, писанному святым Пименом, и
иконам Всемилостивого Спаса и Премудрости Божией — Петра и Павла, затем вышел на паперть, поклонился праху архиерея Иоакима и, освеженный и успокоенный пастырским словом, мирно разошелся по
домам.
— Это правда… — подтвердила свидетельница Пустошкина. — Она никогда не молится. К нам
в дом —
дом у нас хороший, пятнадцатирублевый —
икону привозили, так она на другую половину ушла. Уж мы как ее уговаривали, так нет. Уж такая она, извините! Ей самой, господин судья, от характера своего не легко.
Случился ночью
в деревне пожар; сгорело несколько раскольничьих
домов; из
дома,
в котором загорелось, не успели и
икон вынести, хотя, как известно, русский крестьянин, православный он или раскольник, все равно,
в случае пожара, прежде всего спасает от огня «божье милосердие», т. е.
иконы.
Не почитая чужих
икон, они возят свою по дорогам, и, будучи
в своем ли
доме,
в чужом ли, только этой
иконе молятся, не позволяя ей молиться другим, даже самым близким людям.
Но вот опять сряду же с этой пьянственной мелкотою выступает человек крупных способностей — человек, не уступающий, может быть, разбивателю
икон отцу Троицкому, — это дьячок Геннадий Егротов; он послан
в монастырь, с правом перехода на другое место, за пьянство, за которое уже и прежде судился, а также за произнесение угрозы произвести поджог, за разбитие стекол и рам
в доме крестьянки Силиной, за непристойную брань и обиду действием…
Еретики, вроде штундистов, отвергающие поклонение
иконам, обыкновенно выносят их из
домов в церкви или «пускают на воду», по текучим рекам, но повреждать их избегают.
Но случилось другое дело: отставной солдат с чудотворной
иконы Иоанна-воина венец снял и, будучи взят с тем венцом
в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на воинскую долю, молил святого пособить ему
в его бедности, а святой якобы снял венец, да и отдал, сказав: „мы люди военные, но мне сие не надо, а ты возьми“.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и
иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие
в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой
дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял
в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти
в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал
в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал
в альбомы по-французски стихи о своем участии
в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.