Неточные совпадения
Г-жа Простакова (очнувшись
в отчаянии). Погибла я совсем! Отнята у меня
власть! От стыда никуды
глаз показать нельзя! Нет у меня сына!
Опасность, риск,
власть природы, свет далекой страны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное разнообразие жизни, между тем как высоко
в небе то Южный Крест, то Медведица, и все материки —
в зорких
глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами, обвитыми шелковистым локоном
в замшевой ладанке на твердой груди.
Широко раскрыв
глаза, он злобно глядел
в темноту: воспоминания детства не имели
власти над ним, да к тому ж он еще не успел отделаться от последних горьких впечатлений.
— Бунт обнаружил слабосилие
власти, возможность настоящей революции, кадетики, съездив
в Выборг, как раз скомпрометировали себя до конца жизни
в глазах здравомыслящих людей. Теперь-с, ежели пролетарий наш решит идти за Лениным и сумеет захватить с собою мужичка — самую могущественную фигуру игры, — Россия лопнет, как пузырь.
— Неужели тебя все это только смешит? Но — подумай! Стоять выше всех
в стране, выше всех! — кричала она, испуганно расширив больные
глаза. — Двуглавый орел, ведь это — священный символ нечеловеческой
власти…
— Подожди, куда ты? — остановил он Самгина и тотчас начал: —
Власть взял на себя Временный комитет Думы, и образовался — как
в пятом году — Совет рабочих депутатов. Это — что же будет: двоевластие? — спросил он, пытаясь остановить на лице Самгина дрожащие
глаза.
— Могу вас заверить, что
власть не позволит превратить экономическое движение
в политическое, нет-с! — горячо воскликнул он и, глядя
в глаза Самгина, второй раз спросил: — Так — как же-с, а?
Но если она заглушала даже всякий лукавый и льстивый шепот сердца, то не могла совладеть с грезами воображения: часто перед
глазами ее, против ее
власти, становился и сиял образ этой другой любви; все обольстительнее, обольстительнее росла мечта роскошного счастья, не с Обломовым, не
в ленивой дремоте, а на широкой арене всесторонней жизни, со всей ее глубиной, со всеми прелестями и скорбями — счастья с Штольцем…
Они говорили о несправедливости
власти, о страданиях несчастных, о бедности народа, но,
в сущности,
глаза их, смотревшие друг на друга под шумок разговора, не переставая спрашивали: «можешь любить меня?», и отвечали: «могу», и половое чувство, принимая самые неожиданные и радужные формы, влекло их друг к другу.
В растворенные двери реставрированного атриума, без лар и пенат, видится уже не анархия, не уничтожение
власти, государства, а строгий чин, с централизацией, с вмешательством
в семейные дела, с наследством и с лишением его за наказание; все старые римские грехи выглядывают с ними из щелей своими мертвыми
глазами статуи.
Соседи позабыли об этой истории и только изредка рассказывали наезжим гостям, как о диковинке, о помещике-покойнике, живущем
в Овсецове, на
глазах у
властей.
Такие ростки я, должно быть, вынес
в ту минуту из беззаботных, бесцельных и совершенно благонамеренных разговоров «старших» о непопулярной реформе. Перед моими
глазами были лунный вечер, сонный пруд, старый замок и высокие тополи.
В голове, может быть, копошились какие-нибудь пустые мыслишки насчет завтрашнего дня и начала уроков, но они не оставили никакого следа. А под ними прокладывали себе дорогу новые понятия о царе и верховной
власти.
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что
в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием. По наружности это был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими
глазами.
В своей степи он делал большие дела, и купцы-степняки не могли обойти его
власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
Такова
власть гения! Единственная
власть, которая берет
в свои прекрасные руки не подлый разум, а теплую душу человека! Самолюбивая Женька прятала свое лицо
в платье Ровинской, Манька Беленькая скромно сидела на стуле, закрыв лицо платком, Тамара, опершись локтем о колено и склонив голову на ладонь, сосредоточенно глядела вниз, а швейцар Симеон, подглядывавший на всякий случай у дверей, таращил
глаза от изумления.
— И выходите сейчас же! Черт с ней, с этой службой! Я сам, вон,
в предводители даже никогда не баллотировался, потому что все-таки надобно кланяться разным
властям. Однако прощайте, — прибавил он, заметив, что у хозяина от сильного волнения слезы уж показывались на
глазах.
Николай нахмурил брови и сомнительно покачал головой, мельком взглянув на мать. Она поняла, что при ней им неловко говорить о ее сыне, и ушла
в свою комнату, унося
в груди тихую обиду на людей за то, что они отнеслись так невнимательно к ее желанию. Лежа
в постели с открытыми
глазами, она, под тихий шепот голосов, отдалась во
власть тревог.
В то же время, переводя
глаза с одного из судей на другого, он мысленно оценивал их отношения к нему: «Мигунов — равнодушен, он точно каменный, но ему льстит непривычная роль главного судьи и та страшная
власть и ответственность, которые сопряжены с нею.
Прерогативы
власти — это такого рода вещь, которая почти недоступна вполне строгому определению. Здесь настоящее гнездилище чисто личных воззрений и оценок, так что ежели взять два крайних полюса этих воззрений, то между ними найдется очень мало общего. Все тут неясно и смутно: и пределы, и степень, и содержание. Одно только прямо бросается
в глаза — это
власть для
власти, и, само собой разумеется, только одна эта цель и преследуется с полным сознанием.
Я здесь прямо
в глаза сказал: «Милостивые государи, для уравновешения и процветания всех губернских учреждений необходимо одно: усиление губернаторской
власти».
И Кусачка второй раз
в своей жизни перевернулась на спину и закрыла
глаза, не зная наверно, ударят ее или приласкают. Но ее приласкали. Маленькая, теплая рука прикоснулась нерешительно к шершавой голове и, словно это было знаком неотразимой
власти, свободно и смело забегала по всему шерстистому телу, тормоша, лаская и щекоча.
— Расчёт — ясный: надо внушить
властям недоверие к народу, надо поставить народ так, чтоб первее всего бросалась
в глаза его глупость, — поняли? Чтобы сразу было видно — это кто? Мечтатель и, так сказать, блаженный дурачок — ага!
Но, во-первых,
в глазах большинства это были единичные жертвы, от исчезновения которых городу было ни тепло, ни холодно, а во-вторых, Феденька старался своим преследованиям придать характер борьбы с безверием и непризнанием
властей.
— Ну, не хочешь, как хочешь. А то закусил бы ин! Это все у тебя от думы. Брось! пущай другие думают! Эку сухоту себе нашел: завидно, что другие делами занимаются — зачем не к нему все дела приписаны! Ну, да уж прощай, прощай! Вижу, что сердишься! Увидишься с сатаной — плюнь ему от меня
в глаза! Только вряд ли увидишь ты его. Потому, живем мы здесь
в благочестии и во всяком благом поспешении,
властям предержащим повинуемся, старших почитаем — неповадно ему у нас!
— Чтò замуж пойдешь? Замуж — не наша
власть. Ты сама полюби, Марьянушка, — говорил Лукашка, вдруг из мрачного и рьяного сделавшись опять кротким, покорным и неявным, улыбаясь и близко глядя
в ее
глаза.
Здесь
в нашу глушь не показывались даже местные
власти, а сами помещики ограничивались получением оброка да съестных припасов и дичи к Рождеству, а сами и
в глаза не видали своего имения,
в котором дед был полным властелином и, воспитанный волей казачьей, не признавал крепостного права: жили по-казачьи, запросто и без чинов.
Иногда, выпив водки, она привлекала его к себе и тормошила, вызывая
в нём сложное чувство страха, стыда и острого, но не смелого любопытства. Он плотно закрывал
глаза, отдаваясь во
власть её бесстыдных и грубых рук молча, безвольно, малокровный, слабый, подавленный обессиливающим предчувствием чего-то страшного.
Евсей, с радостью слушая эти слова, незаметно разглядывал молодое лицо, сухое и чистое, с хрящеватым носом, маленькими усами и клочком светлых волос на упрямом подбородке. Человек сидел, упираясь спиной
в угол вагона, закинув ногу на ногу, он смотрел на публику умным взглядом голубых
глаз и, говорил, как имеющий
власть над словами и мыслями, как верующий
в их силу.
В эти тёмные обидные ночи рабочий народ ходил по улицам с песнями, с детской радостью
в глазах, — люди впервые ясно видели свою силу и сами изумлялись значению её, они поняли свою
власть над жизнью и благодушно ликовали, рассматривая ослепшие дома, неподвижные, мёртвые машины, растерявшуюся полицию, закрытые пасти магазинов и трактиров, испуганные лица, покорные фигуры тех людей, которые, не умея работать, научились много есть и потому считали себя лучшими людьми
в городе.
Просидев около часа с
глаза на
глаз с Червевым, она стала сама резюмировать
в своем уме его положения и начертала такую схему: характер
в высшей мере благородный и сильный; воля непреклонная; доброта без границ; славолюбия — никакого, бессребреник полный, терпелив, скромен и проникнут богопочтением, но бог его «не
в рукотворном храме», а все земные престолы, начальства и
власти — это для него совсем не существует.
Перед нею Федосей плавал
в крови своей, грыз землю и скреб ее ногтями; а над ним с топором
в руке на самом пороге стоял некто еще ужаснее, чем умирающий: он стоял неподвижно, смотрел на Ольгу
глазами коршуна и указывал пальцем на окровавленную землю: он торжествовал, как Геркулес, победивший змея: улыбка, ядовито-сладкая улыбка набегала на его красные губы:
в ней дышала то гордость, то презрение, то сожаленье — да, сожаленье палача, который не из собственной воли, но по повелению высшей
власти наносит смертный удар.
Кто позвал тебя? Я, я сам создал тебя здесь. Я вызвал тебя, только не из какой-нибудь «сферы», а из душного, темного котла, чтобы ты ужаснул своим видом эту чистую, прилизанную, ненавистную толпу. Приди, силою моей
власти прикованный к полотну, смотри с него на эти фраки и трэны, крикни им: я — язва растущая! Ударь их
в сердце, лиши их сна, стань перед их
глазами призраком! Убей их спокойствие, как ты убил мое…
Теперь
в его
власти было всё то, на что он глядел доселе завистливыми
глазами, чем любовался издали, глотая слюнки.
— Вам снова, — говорит, — надо тронуться
в путь, чтобы новыми
глазами видеть жизнь народа. Книгу вы не принимаете, чтение мало вам даёт, вы всё ещё не верите, что
в книгах не человеческий разум заключён, а бесконечно разнообразно выражается единое стремление духа народного к свободе; книга не ищет
власти над вами, но даёт вам оружие к самоосвобождению, а вы — ещё не умеете взять
в руки это оружие!
Но тут же сердце вдруг забилось сильнее, рука задрожала и сжала его руку, мне стало жарко,
глаза в полутьме искали его взгляда, и я вдруг почувствовала, что не боюсь его, что страх этот — любовь, новая и еще нежнейшая и сильнейшая любовь, чем прежде. Я почувствовала, что я вся его и что я счастлива его
властью надо мною.
Мы на него смотрели
в это время совершенно потерянно и чувствовали себя вполне
в его
власти, но — чудное дело — черты его лица
в наших
глазах быстро изменялись.
В них мы уже не только не видели ничего страшного, но, напротив, лицо его нам казалось очень добрым и приятным.
«Я вижу, вы меня не ждали —
Прочесть легко из ваших
глаз;
Ах, вы еще не испытали,
Что
в страсти значит день, что час!
Среди сердечного волненья
Нет сил, нет
власти, нет терпенья!
Я здесь — на всё решился я…
Тебе я предан… ты моя!
Ни мелочные толки света,
Ничто, ничто не страшно мне;
Презренье светской болтовне —
Иль я умру от пистолета…
О, не пугайся, не дрожи;
Ведь я любим — скажи, скажи...
Захар. Они говорят — не знаем, но — найдем… Конечно, они знают. Я думаю… (Оглядываясь, понижает голос.) Это коллективное решение… заговор! Говоря правду, он раздражал их, даже издевался над ними.
В нем была этакая болезненная особенность… он любил
власть… И вот они… ужасно это, ужасно своей простотой! Убили человека и смотрят такими ясными
глазами, как бы совершенно не понимая своего, преступления… Так страшно ПРОСТО!
— Ты очень бледна; посмотри на меня, — продолжала она с той материнской заботливостью,
в которой все-таки слышится родительская
власть, — ну, вот и
глаза твои невеселы. Ты нездорова, Маша.
Он опять садится на то же самое место, между печкой и ружейной пирамидкой, и почти тотчас же мягко и нежно сжимает его виски дремота. «О чем? О чем я теперь? — спрашивает себя шепотом Меркулов, зная, что теперь
в его
власти вызвать перед
глазами что-то очень приятное и знакомое. — Ах да! Деревня… речка… А ну-ка, ну-ка… Ну, пожалуйста, ну прошу тебя…»
Но тут вдруг стало являться одно существо, которое смущало его каким-то недетским ужасом, которое вливало первый медленный яд горя и слез
в его жизнь; он смутно чувствовал, как неведомый старик держит во
власти своей все его грядущие годы, и, трепеща, не мог он отвести от него
глаз своих.
Граждане
в сию последнюю ночь
власти народной не смыкали
глаз своих, сидели на Великой площади, ходили по стогнам, нарочно приближались к вратам, где стояла воинская стража, и на вопрос ее: «Кто они?» — еще с тайным удовольствием ответствовали: «Вольные люди новогородские!» Везде было движение, огни не угасали
в домах: только
в жилище Борецких все казалось мертвым.
Властью своею над людями он почти не кичится, мужиков не задевает, и днём его не видно — спит. Только когда подерутся мужики и жёны их позовут его — выйдет, тяжёлый, сонный, остановится около драчунов, долго смотрит на них туманными
глазами и, если они упадут на землю, молча пинает их толстою ногой
в тяжёлом сапоге.
— Смотрите хорошо за лошадьми! Лошади молодые и пугливые, особенно правая. Не выпускайте из рук вожжей! Если будет гармидер (шум), держите крепче!.. Стрелять умеете?.. Цирельман глядел на две яркие, колючие точки
в глазах Файбиша и не мог от них оторваться, точно из них исходила какая-то сковывающая
власть. Он слышал слова балагулы и держал их
в памяти, но не понимал их смысла.
Если же
в присутствии
властей сотскому приходится вести разговор с лицом, ему самому подчиненным, то хотя голова сотского и обращена к этому подчиненному, но
глаза устремлены все время на
власть с заигрывающим выражением, а
в тоне его слов слышится угодливая пренебрежительность, — дескать, видите, пане, какая мужицкая необразованность и как мы с вами все это хорошо и тонко понимаем…
Власть без авторитета, авторитет без голоса, сомневающийся даже
в собственном своем праве — это было положение человека с завязанными
глазами, который
в незнакомой комнате и с незнакомыми людьми играет
в жмурки.
— Мм… нет, уж надобно послать, — ответил он совершенно равнодушным тоном. — Потому — видите ли — этот полковник, вероятно, успел уже там и мужикам погрозиться войском… так, собственно, я полагаю, на всякий случай надо послать… для того единственно, чтобы
в их
глазах авторитет
власти не падал.
При первых недоразумениях, и нам и им (разумею добрых панов), подобно Понтию Пилату, надлежит умывать руки и (политично для холопских
глаз) стараться ввести
в дело войско и
власть наезда.
Смирились, а все-таки не могли забыть, что их деды и прадеды Орехово поле пахали, Рязановы пожни косили,
в Тимохином бору дрова и лес рубили. Давно подобрались старики, что жили под монастырскими
властями, их сыновья и внуки тоже один за другим ушли на ниву Божию, а Орехово поле, Рязановы пожни и Тимохин бор
в Миршени по-прежнему и старому, и малому
глаза мозолили. Как ни взглянут на них, так и вспомнят золотое житье дедов и прадедов и зачнут роптать на свою жизнь горе-горькую.
Это вступил
в город отряд махновцев. Советская
власть радушно встретила пришедших союзников, отвела им лучшие казармы. Они слушали приветственные речи, но
глаза смотрели загадочно. Однажды, когда с балкона ревкома тов. Маргулиес говорил горячую речь выстроившимся
в два ряда всадникам, один из них, пьяный, выхватил ручную гранату и хотел бросить на балкон. Товарищи его удержали.
Андрей Иванович сидел у стола, положив кудлатую голову на руку и устремив блестящие
глаза в окно. Он был поражен настойчивостью Александры Михайловны: раньше она никогда не посмела бы спорить с ним так упорно; она пытается уйти из-под его
власти, и он знает, чье тут влияние; но это ей не удастся, и он сумеет удержать Александру Михайловну
в повиновении. Однако, чтоб не давать ей вперед почвы для попреков, Андрей Иванович решил, что с этого дня постарается как можно меньше тратить на самого себя.