Неточные совпадения
— Нет, вы мне только скажите, Василий Лукич, — спросил он вдруг, уже сидя за рабочим столом и держа
в руках книгу, — что
больше Александра Невского? Вы знаете,
папа получил Александра Невского?
Я не спускал глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому личику и всегда любил его; но теперь я внимательнее стал всматриваться
в него и полюбил еще
больше. Когда мы подошли к
большим,
папа, к великой нашей радости, объявил, что, по просьбе матушки, поездка отложена до завтрашнего утра.
И княгиня, наклонившись к
папа, начала ему рассказывать что-то с
большим одушевлением. Окончив рассказ, которого я не слыхал, она тотчас засмеялась и, вопросительно глядя
в лицо
папа, сказала...
Папа сидел со мной рядом и ничего не говорил; я же захлебывался от слез, и что-то так давило мне
в горле, что я боялся задохнуться… Выехав на
большую дорогу, мы увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.
Ей надо было с
большими усилиями перетянуть свою подругу, и когда она достигала этого, один из выжлятников, ехавших сзади, непременно хлопал по ней арапником, приговаривая: «
В кучу!» Выехав за ворота,
папа велел охотникам и нам ехать по дороге, а сам повернул
в ржаное поле.
Чем
больше горячился
папа, тем быстрее двигались пальцы, и наоборот, когда
папа замолкал, и пальцы останавливались; но когда Яков сам начинал говорить, пальцы приходили
в сильнейшее беспокойство и отчаянно прыгали
в разные стороны. По их движениям, мне кажется, можно бы было угадывать тайные мысли Якова; лицо же его всегда было спокойно — выражало сознание своего достоинства и вместе с тем подвластности, то есть: я прав, а впрочем, воля ваша!
— Павля все знает, даже
больше, чем
папа. Бывает, если
папа уехал
в Москву, Павля с мамой поют тихонькие песни и плачут обе две, и Павля целует мамины руки. Мама очень много плачет, когда выпьет мадеры, больная потому что и злая тоже. Она говорит: «Бог сделал меня злой». И ей не нравится, что
папа знаком с другими дамами и с твоей мамой; она не любит никаких дам, только Павлю, которая ведь не дама, а солдатова жена.
Клим Самгин замедлил шаг, оглянулся, желая видеть лицо человека, сказавшего за его спиною нужное слово; вплоть к нему шли двое: коренастый, плохо одетый старик с окладистой бородой и угрюмым взглядом воспаленных глаз и человек лет тридцати, небритый, черноусый, с
большим носом и веселыми глазами, тоже бедно одетый,
в замазанном, черном полушубке,
в сибирской
папахе.
— Просто — тебе стыдно сказать правду, — заявила Люба. — А я знаю, что урод, и у меня еще скверный характер, это и
папа и мама говорят. Мне нужно уйти
в монахини… Не хочу
больше сидеть здесь.
— Какая тайна? Что вы! — говорила она, возвышая голос и делая
большие глаза. — Вы употребляете во зло права кузена — вот
в чем и вся тайна. А я неосторожна тем, что принимаю вас во всякое время, без тетушек и
папа…
Вот послушайте, — обратилась она к
папа, — что говорит ваша дочь… как вам нравится это признание!..» Он, бедный, был смущен и жалок
больше меня и смотрел вниз; я знала, что он один не сердится, а мне хотелось бы умереть
в эту минуту со стыда…
Кузина твоя увлеклась по-своему, не покидая гостиной, а граф Милари добивался свести это на
большую дорогу — и говорят (это
папа разболтал), что между ними бывали живые споры, что он брал ее за руку, а она не отнимала, у ней даже глаза туманились слезой, когда он, недовольный прогулками верхом у кареты и приемом при тетках, настаивал на
большей свободе, — звал
в парк вдвоем, являлся
в другие часы, когда тетки спали или бывали
в церкви, и, не успевая, не показывал глаз по неделе.
— Очень редко… Ведь мама никогда не ездит туда, и нам приходится всегда тащить с собой
папу. Знакомых мало, а потом приедешь домой, — мама дня три дуется и все вздыхает. Зимой у нас бывает бал… Только это совсем не то, что у Ляховских. Я
в прошлом году
в первый раз была у них на балу, — весело, прелесть! А у нас
больше купцы бывают и только пьют…
— И хорошо сделали, потому что, вероятно, узнали бы не
больше того, что уже слышали от мамы. Городские слухи о нашем разорении — правда…
В подробностях я не могу объяснить вам настоящее положение дел, да и сам
папа теперь едва ли знает все. Ясно только одно, что мы разорены.
— «
Папа, говорит,
папа, я его повалю, как
большой буду, я ему саблю выбью своей саблей, брошусь на него, повалю его, замахнусь на него саблей и скажу ему: мог бы сейчас убить, но прощаю тебя, вот тебе!» Видите, видите, сударь, какой процессик
в головке-то его произошел
в эти два дня, это он день и ночь об этом именно мщении с саблей думал и ночью, должно быть, об этом бредил-с.
Калитка отворяется, и во двор въезжает верхом на вороной высокой лошади молодой человек
в черкеске,
папахе и с серебряным
большим кинжалом на поясе. Великолепная вороная лошадь-степняк, покачиваясь на тонких сухих ногах, грациозно подходит на середину двора и останавливается. Молодой человек с опухшим красным лицом и мутными глазами сонно смотрит на старика
в халате.
Ведь
в св. Франциске Ассизском
больше было священства, чем
в любом
папе.
— Позвольте, maman, я сам натру вам табак, — сказал
папа, приведенный, по-видимому,
в большое затруднение этим неожиданным обращением.
Он скажет: „Что ж делать, мой друг, рано или поздно ты узнал бы это, — ты не мой сын, но я усыновил тебя, и ежели ты будешь достоин моей любви, то я никогда не оставлю тебя“; и я скажу ему: „
Папа, хотя я не имею права называть тебя этим именем, но я теперь произношу его
в последний раз, я всегда любил тебя и буду любить, никогда не забуду, что ты мой благодетель, но не могу
больше оставаться
в твоем доме.
Папа, который
в Москве почти совсем не занимался нами и с вечно озабоченным лицом только к обеду приходил к нам,
в черном сюртуке или фраке, — вместе с своими
большими выпущенными воротничками рубашки, халатом, старостами, приказчиками, прогулками на гумно и охотой, много потерял
в моих глазах.
Меня очень удивило
в первый день нашего приезда то, что
папа назвал наших соседей Епифановых славными людьми, и еще
больше удивило то, что он ездил к ним.
Вследствие этих и многих других беспрестанных жертв
в обращении
папа с его женою
в последние месяцы этой зимы,
в которые он много проигрывал и оттого был
большей частью не
в духе, стало уже заметно перемежающееся чувство тихой ненависти, того сдержанного отвращения к предмету привязанности, которое выражается бессознательным стремлением делать все возможные мелкие моральные неприятности этому предмету.
В четверг на святой
папа, сестра и Мими с Катенькой уехали
в деревню, так что во всем
большом бабушкином доме оставались только Володя, я и St.-Jérôme. То настроение духа,
в котором я находился
в день исповеди и поездки
в монастырь, совершенно прошло и оставило по себе только смутное, хотя и приятное, воспоминание, которое все более и более заглушалось новыми впечатлениями свободной жизни.
Например, то, что Любочка каждый день на ночь крестила
папа, то, что она и Катенька плакали
в часовне, когда ездили служить панихиду по матушке, то, что Катенька вздыхала и закатывала глаза, играя на фортепьянах, — все это мне казалось чрезвычайным притворством, и я спрашивал себя: когда они выучились так притворяться, как
большие, и как это им не совестно?
Приехав один весной с девочками
в деревню,
папа, я воображаю, находился
в том особенном тревожно счастливом и общительном расположении духа,
в котором обыкновенно бывают игроки, забастовав после
большого выигрыша.
Я не отвечал ему и притворился спящим. Если бы я сказал что-нибудь, я бы заплакал. Когда я проснулся на другой день утром,
папа, еще не одетый,
в торжковских сапожках и халате, с сигарой
в зубах, сидел на постели у Володи и разговаривал и смеялся с ним. Он с веселым подергиваньем вскочил от Володи, подошел ко мне и, шлепнув меня своей
большой рукой по спине, подставил мне щеку и прижал ее к моим губам.
Я узнал от Николая, потому что
папа ничего не рассказывал нам про свои игорные дела, что он играл особенно счастливо эту зиму; выиграл что-то ужасно много, положил деньги
в ломбард и весной не хотел
больше играть.
Отец Грап был обрусевший немец, невыносимо приторный, льстивый и весьма часто нетрезвый; он приходил к нам
большею частью только для того, чтобы просить о чем-нибудь, и
папа сажал его иногда у себя
в кабинете, но обедать его никогда не сажали с нами.
Авдотья Васильевна, казалось, усвоила себе от
папа выражение счастия, которое
в это время блестело
в ее
больших голубых глазах почти постоянно, исключая тех минут, когда на нее вдруг находила такая застенчивость, что мне, знавшему это чувство, было жалко и больно смотреть на нее.
«Ну, уж как
папа хочет, — пробормотал я сам себе, садясь
в дрожки, — а моя нога
больше не будет здесь никогда; эта нюня плачет, на меня глядя, точно я несчастный какой-нибудь, а Ивин, свинья, не кланяется; я же ему задам…» Чем это я хотел задать ему, я решительно не знаю, но так это пришлось к слову.
— И какой умный был! Помню я такой случай. Лежит он
в кори — лет не
больше семи ему было, — только подходит к нему покойница Саша, а он ей и говорит: мама! мама! ведь правда, что крылышки только у ангелов бывают? Ну, та и говорит: да, только у ангелов. Отчего же, говорит, у
папы, как он сюда сейчас входил, крылышки были?
Маленький генерал
в теплом черном сюртуке и
папахе с
большим белым курпеем подъехал на своем иноходце к роте Бутлера и приказал ему идти вправо против спускавшейся конницы.
Солдаты были
в полушубках и
папахах, с скатанными шинелями через плечо и
больших сапогах выше колена, как тогда ходили кавказские солдаты.
Ей казалось странным, что чиновники особых поручений Рудин и Волохов, еще так недавно проповедовавшие
в ее квартире теорию возрождения России посредством социализма, проводимого мощною рукою администрации, вдруг стушевались, прекратили свои посещения и уступили место каким-то двужильным ретроградам, которые
большую часть времени проводили
в каморке у
папа Волшебнова и прежде, нежели настоящим образом приступить к закуске, выпивали от пяти до десяти «предварительных».
— Посмотрите,
в Москве никогда не играют так весело, — говорила она, идя к нему навстречу. — Впрочем, ведь там нет таких
больших дворов, бегать там негде. А
папа только что пошел к вам, — добавила она, оглядываясь на детей.
Бледный, перепуганный и без шинели, вместо того чтобы к Каролине Ивановне, он приехал к себе, доплелся кое-как до своей комнаты и провел ночь весьма
в большом беспорядке, так что на другой день поутру за чаем дочь ему сказала прямо: «Ты сегодня совсем бледен,
папа».
Ольга Петровна. Все это, может быть, справедливо; но тут досадно,
папа, то, что, как видно, все, старые и молодые, разделяют мнение князя Янтарного, потому что я очень хорошо знаю Янтарного: он слишком
большой трус, чтобы позволить себе
в таком многолюдном обществе так резко выражать свое мнение, если бы он ожидал себе встретить возражение, напротив: одни поддерживали его небольшими фразами, другие ободряли взглядами; наконец, которые и молчали, то можно наверное поручиться, что они думали то же самое.
Ольга Петровна(с некоторой краской
в лице). Тебе он,
папа, предан и любит тебя
больше, чем сын родной.
Ольга Петровна. Ты этого не говори,
папа!.. Крик этих господ для людей таких значительных, как ты и Андашевский, гораздо опаснее, чем что-нибудь другое, а тем
больше, что к этому присоединилась опять какая-то статья
в газетах.
Ольга Петровна. Очень
большие, знаю это я!.. До
папа тоже это доходит, и все это его волновало, беспокоило, тревожило, и семьдесят его лет невольно сказались
в этом случае.
Она идет
в кабинет и говорит
папе, что девочка хочет слона.
Папа тотчас же надевает пальто и шляпу и куда-то уезжает. Через полчаса он возвращается с дорогой, красивой игрушкой. Это
большой серый слон, который сам качает головою и машет хвостом, на слоне красное седло, а на седле золотая палатка и
в ней сидят трое маленьких человечков. Но девочка глядит на игрушку так же равнодушно, как на потолок и на стены, и говорит вяло...
Немец
в это время сидит с
папой в гостиной и с таким же наслаждением, как и слон, пьет пиво, только
в большем количестве.
Мальчишка едва
папу с мамой выговаривает, давай гувернантку; ну, а это еще нынче легко: есть и няньки, и гувернантки недорогие; а
в то время трудно было и найти; а уж коли нашел, так давай
большую цену.
Марунич уговорил остаться за себя Глеголу, а сам начал собираться: надел полушубок, валенки,
большую косматую
папаху и рукавицы. Затем он собрал всех ездовых собак на один длинный ремень и с ружьем
в руках отправился
в лес. Собаки бежали вразброд, путаясь между деревьями, и мешали ему итти. Сопровождаемый остротами и ироническими советами, он скоро скрылся
в лесу.
— Твоя няня глупая деревенщина и
больше ничего! — вмешался
в разговор Митюша. — Мне девять лет только, a я отлично знаю, что русалок нет на свете!
Папа говорит, что только невежественные люди утверждают, что они существуют.
—
Папа! — часто шептала я среди ночного безмолвия. — Милый, хороший, дорогой
папа, возьми меня отсюда… Увези меня отсюда! я теперь одна, еще
больше одна, чем была раньше. Была Люда — нет Люды. И снова темно, мрачно и холодно
в институтских стенах…
Уже
больше недели прошло со дня моего поступления
в институт, а
папа все еще жил
в Петербурге. Сегодня он пришел
в последний раз.
В этот же вечер он должен был пуститься
в обратный путь.
— Я твой друг,
папа, и люблю тебя
больше всего
в мире, — пылко восклицала я.
Она и без того побаивается тети Павлы. С ней она
больше молчит, ни одним словом ей не возражает.
В доме эта тетка — главное лицо, и
папа ее побаивается. Все ее считают ужасно умной. Что ж тут мудреного? Целые дни лежит
в длинном кресле с пюпитром и думает или книжку читает. Сажала она ее читать себе вслух, но осталась недовольна...
Это была драма Алексея Толстого «Посадник». По воскресеньям у нас собирались «
большие», происходили чтения. Председатель губернской земской управы Д. П. Докудовский, лысый человек с круглой бородой и умными насмешливыми глазами, прекрасный чтец, привез и прочел эту драму.
Папа был
в восторге. Весь душевный строй посадника действительно глубоко совпадал с его собственным душевным строем. Он раздобыл у Докудовского книжку и привез, чтоб прочесть драму нам.