Неточные совпадения
На
большие праздники
в Тулу приезжал из Калуги ксендз, — и тогда
папа уходил
в ихнюю, католическую церковь.
И вместе с тем была у мамы как будто
большая любовь к жизни (у
папы ее совсем не было) и способность видеть
в будущем все лучшее (тоже не было у
папы). И еще одну мелочь ярко помню о маме: ела она удивительно вкусно. Когда мы скоромничали, а она ела постное, нам наше скоромное казалось невкусным, — с таким заражающим аппетитом она ела свои щи с грибами и черную кашу с коричневым хрустящим луком, поджаренным на постном масле.
Наша немка, Минна Ивановна, была
в ужасе, всю дорогу возмущалась мною, а дома сказала
папе.
Папа очень рассердился и сказал, что это свинство, что меня
больше не нужно ни к кому отпускать на елку. А мама сказала...
Один единственный случай, когда меня выпороли.
Папа одно время очень увлекался садоводством.
В большом цветнике
в передней части нашего сада росли самые редкие цветы. Было какое-то растение, за которым
папа особенно любовно ухаживал. К великой его радости и гордости, после многих трудов, растение дало, наконец, цветы.
Постоянно мы встречались, и постоянно он меня лупил и с каждым разом распалялся все
большею на меня злобою; должно быть, именно моя беззащитность распаляла его. Дома ужасались и не знали, что делать. Когда было можно, отвозили нас
в гимназию на лошади, но лошадь постоянно была нужна
папе. А между тем дело дошло уже вот до чего. Раз мой враг полез было на меня, но его отпугнул проходивший мимо
большой, гимназист. Мальчишка отбежал на улицу и крикнул мне...
Но всякому, читавшему повести
в журнале «Семья и школа», хорошо известно, что выдающимся людям приходилось
в молодости упорно бороться с родителями за право отдаться своему призванию, часто им даже приходилось покидать родительский кров и голодать. И я шел на это. Помню: решив окончательно объясниться с
папой, я
в гимназии, на
большой перемене, с грустью ел рыжий треугольный пирог с малиновым вареньем и думал: я ем такой вкусный пирог
в последний раз.
Это была драма Алексея Толстого «Посадник». По воскресеньям у нас собирались «
большие», происходили чтения. Председатель губернской земской управы Д. П. Докудовский, лысый человек с круглой бородой и умными насмешливыми глазами, прекрасный чтец, привез и прочел эту драму.
Папа был
в восторге. Весь душевный строй посадника действительно глубоко совпадал с его собственным душевным строем. Он раздобыл у Докудовского книжку и привез, чтоб прочесть драму нам.
Увлечение мое морской стихией
в то время давно уже кончилось. Определилась моя
большая способность к языкам.
Папа говорил, что можно бы мне поступить на факультет восточных языков, оттуда широкая дорога
в дипломаты на Востоке. Люба только что прочла «Фрегат Палладу» Гончарова. Мы говорили о красотах Востока, я приглашал их к себе
в гости на Цейлон или
в Сингапур, когда буду там консулом. Или нет, я буду не консулом, а доктором и буду лечить Наташу. — Наташа, покажите язык!
Когда я перешел
в седьмой класс, старший брат Миша кончил реальное училище, выдержал конкурсный экзамен
в Горный институт и уехал
в Петербург. До этого мы с Мишей жили
в одной комнате. Теперь, — я мечтал, — я буду жить
в комнате один. Была она небольшая, с одним окном, выходившим
в сад. Но после отъезда Миши
папа перешел спать ко мне. До этого он спал
в большом своем кабинете, — с тремя окнами на улицу и стеклянною дверью на балкон.
Папа радовался на меня
в спорах, его глаза часто весело загорались при каком-нибудь удачном моем возражении или неожиданно для него обнаруженном мною знании. Однако ему, видимо, все страшнее становилось, что, казалось бы, совершенно им убежденный, я все же не отхожу от темы о боге, все
больше вгрызаюсь
в нее.
Все наши давно уже были во Владычне. Один
папа, как всегда, оставался
в Туле, — он ездил
в деревню только на праздники. Мне с неделю еще нужно было пробыть
в Туле: портной доканчивал мне шить зимнее пальто. Наш просторный, теперь совсем пустынный дом весь был
в моем распоряжении, и я наслаждался. Всегда я любил одиночество среди многих комнат. И даже теперь, если бы можно было, жил бы совершенно один
в большой квартире, комнат а десять.
Любы Конопацкой мне
больше не удалось видеть. Они были все на даче. Накануне нашего отъезда мама заказала
в церкви Петра и Павла напутственный молебен. И горячо молилась, все время стоя на коленях, устремив на образ светившиеся внутренним светом, полные слез глаза, крепко вжимая пальцы
в лоб, грудь и плечи. Я знал, о чем так горячо молилась мама, отчего так волновался все время
папа: как бы я
в Петербурге не подпал под влияние нигилистов-революционеров и не испортил себе будущего.
У
папы был двоюродный брат, Гермоген Викентьевич Смидович, тульский помещик средней руки. Наши семьи были очень близки, мы росли вместе, лето проводили
в их имении Зыбино. Среди нас было
больше блондинов, среди них — брюнетов, мы назывались Смидовичи белые, они — Смидовичи черные, У Марии Тимофеевны, жены Гермогена Викентьевича, была
в Петербурге старшая сестра, Анна Тимофеевна, генеральша; муж ее был старшим врачом Петропавловской крепости, — действительный статский советник Гаврила Иванович Вильмс.
В большом количестве списков ходила
в студенчестве поэма Минского „Гефсиманская ночь“, запрещенная цензурою. Христос перед своим арестом молится
в Гефсиманском саду. Ему является сатана и убеждает и полнейшей бесплодности того подвига, на который идет Христос,
в полнейшей ненужности жертвы, которую он собирается принести для человечества. Рисует перед ним картины разврата
пап, костры инквизиции…
Неточные совпадения
— Нет, вы мне только скажите, Василий Лукич, — спросил он вдруг, уже сидя за рабочим столом и держа
в руках книгу, — что
больше Александра Невского? Вы знаете,
папа получил Александра Невского?
Я не спускал глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому личику и всегда любил его; но теперь я внимательнее стал всматриваться
в него и полюбил еще
больше. Когда мы подошли к
большим,
папа, к великой нашей радости, объявил, что, по просьбе матушки, поездка отложена до завтрашнего утра.
И княгиня, наклонившись к
папа, начала ему рассказывать что-то с
большим одушевлением. Окончив рассказ, которого я не слыхал, она тотчас засмеялась и, вопросительно глядя
в лицо
папа, сказала:
Папа сидел со мной рядом и ничего не говорил; я же захлебывался от слез, и что-то так давило мне
в горле, что я боялся задохнуться… Выехав на
большую дорогу, мы увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.
Ей надо было с
большими усилиями перетянуть свою подругу, и когда она достигала этого, один из выжлятников, ехавших сзади, непременно хлопал по ней арапником, приговаривая: «
В кучу!» Выехав за ворота,
папа велел охотникам и нам ехать по дороге, а сам повернул
в ржаное поле.