Неточные совпадения
Однако Клима Лавина
Крестьяне полупьяные
Уважили: «Качать его!»
И ну качать… «Ура!»
Потом вдову Терентьевну
С Гаврилкой, малолеточком,
Клим посадил рядком
И жениха с невестою
Поздравил! Подурачились
Досыта мужики.
Приели все, все припили,
Что
господа оставили,
И только поздним
вечеромВ деревню прибрели.
Домашние их встретили
Известьем неожиданным:
Скончался старый князь!
«Как так?» — Из лодки вынесли
Его уж бездыханного —
Хватил второй удар...
Но уж темнеет
вечер синий,
Пора нам
в оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень — Орфей.
Не внемля критике суровой,
Он вечно тот же, вечно новый,
Он звуки льет — они кипят,
Они текут, они горят,
Как поцелуи молодые,
Все
в неге,
в пламени любви,
Как зашипевшего аи
Струя и брызги золотые…
Но,
господа, позволено ль
С вином равнять do-re-mi-sol?
Робинзон. Нет, мне на воздухе
вечером вредно; доктор запретил. Да если этот
барин спрашивать будет, так скажи, что меня нет. (Уходит
в кофейную.)
Блестела золотая парча, как ржаное поле
в июльский
вечер на закате солнца; полосы глазета напоминали о голубоватом снеге лунных ночей зимы, разноцветные материи — осеннюю расцветку лесов; поэтические сравнения эти явились у Клима после того, как он побывал
в отделе живописи, где «объясняющий
господин», лобастый, длинноволосый и тощий, с развинченным телом, восторженно рассказывая публике о пейзаже Нестерова, Левитана, назвал Русь парчовой, ситцевой и наконец — «чудесно вышитой по бархату земному шелками разноцветными рукою величайшего из художников — божьей рукой».
— А вы-то с
барином голь проклятая, жиды, хуже немца! — говорил он. — Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас
вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались
в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
Сказка не над одними детьми
в Обломовке, но и над взрослыми до конца жизни сохраняет свою власть. Все
в доме и
в деревне, начиная от
барина, жены его и до дюжего кузнеца Тараса, — все трепещут чего-то
в темный
вечер: всякое дерево превращается тогда
в великана, всякий куст —
в вертеп разбойников.
Дома отчаялись уже видеть его, считая погибшим; но при виде его, живого и невредимого, радость родителей была неописанна. Возблагодарили
Господа Бога, потом напоили его мятой, там бузиной, к
вечеру еще малиной, и продержали дня три
в постели, а ему бы одно могло быть полезно: опять играть
в снежки…
— А! — радостно восклицает
барин, отодвигая счеты. — Ну, ступай; ужо
вечером как-нибудь улучим минуту да сосчитаемся. А теперь пошли-ка Антипку с Мишкой на болото да
в лес десятков пять дичи к обеду наколотить: видишь, дорогие гости приехали!
Барин помнит даже, что
в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля,
в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То
в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый
вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь
в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
— Мы ведь по старине живем,
в двенадцать часов обедаем, — объяснила Марья Степановна, поднимаясь с своего места. — А по-нынешнему
господа в восемь часов
вечера садятся за стол.
Голову Григория обмыли водой с уксусом, и от воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: «Убит аль нет
барин?» Обе женщины и Фома пошли тогда к
барину и, войдя
в сад, увидали на этот раз, что не только окно, но и дверь из дома
в сад стояла настежь отпертою, тогда как
барин накрепко запирался сам с
вечера каждую ночь вот уже всю неделю и даже Григорию ни под каким видом не позволял стучать к себе.
Все это самое и весь разговор наш предыдущий с вами-с, накануне того дня
вечером у ворот-с, как я вам тогда мой страх сообщил и про погреб-с, — все это я
в подробности открыл
господину доктору Герценштубе и следователю Николаю Парфеновичу, и все они
в протокол записали-с.
Странное какое-то беспокойство овладевает вами
в его доме; даже комфорт вас не радует, и всякий раз,
вечером, когда появится перед вами завитый камердинер
в голубой ливрее с гербовыми пуговицами и начнет подобострастно стягивать с вас сапоги, вы чувствуете, что если бы вместо его бледной и сухопарой фигуры внезапно предстали перед вами изумительно широкие скулы и невероятно тупой нос молодого дюжего парня, только что взятого
барином от сохи, но уже успевшего
в десяти местах распороть по швам недавно пожалованный нанковый кафтан, — вы бы обрадовались несказанно и охотно бы подверглись опасности лишиться вместе с сапогом и собственной вашей ноги вплоть до самого вертлюга…
(Половой, длинный и сухопарый малый, лет двадцати, со сладким носовым тенором, уже успел мне сообщить, что их сиятельство, князь Н., ремонтер ***го полка, остановился у них
в трактире, что много других
господ наехало, что по
вечерам цыгане поют и пана Твардовского дают на театре, что кони, дескать,
в цене, — впрочем, хорошие приведены кони.)
Накануне,
в 9-м часу
вечера, приехал
господин с чемоданом, занял нумер, отдал для прописки свой паспорт, спросил себе чаю и котлетку, сказал, чтоб его не тревожили
вечером, потому что он устал и хочет спать, но чтобы завтра непременно разбудили
в 8 часов, потому что у него есть спешные дела, запер дверь нумера и, пошумев ножом и вилкою, пошумев чайным прибором, скоро притих, — видно, заснул.
А после обеда Маше дается 80 кол. сер. на извозчика, потому что она отправляется
в целых четыре места, везде показать записку от Лопухова, что, дескать, свободен я,
господа, и рад вас видеть; и через несколько времени является ужасный Рахметов, а за ним постепенно набирается целая ватага молодежи, и начинается ожесточенная ученая беседа с непомерными изобличениями каждого чуть не всеми остальными во всех возможных неконсеквентностях, а некоторые изменники возвышенному прению помогают Вере Павловне кое-как убить
вечер, и
в половине
вечера она догадывается, куда пропадала Маша, какой он добрый!
…Когда мы поехали
в Берлин, я сел
в кабриолет; возле меня уселся какой-то закутанный
господин; дело было
вечером, я не мог его путем разглядеть.
На меня сильно действовали эти страшные сцены… являлись два полицейских солдата по зову помещика, они воровски, невзначай, врасплох брали назначенного человека; староста обыкновенно тут объявлял, что
барин с
вечера приказал представить его
в присутствие, и человек сквозь слезы куражился, женщины плакали, все давали подарки, и я отдавал все, что мог, то есть какой-нибудь двугривенный, шейный платок.
В последний день масленицы все люди, по старинному обычаю, приходили
вечером просить прощения к
барину;
в этих торжественных случаях мой отец выходил
в залу, сопровождаемый камердинером. Тут он делал вид, будто не всех узнает.
Когда молодые воротились
в Веригино, захолустье гудело раздольем. От соседей переезжали к соседям, пили, ели, плясали до поздних петухов, спали вповалку и т. д. Кроме того,
в уездном городе
господа офицеры устраивали на Масленице большой танцевальный
вечер, на который был приглашен решительно весь уезд, да предстоял folle journйe у предводителя Струнникова.
Но, кроме соседей, ездят и
в город, где
господа офицеры устроили клуб и дают
в нем от времени до времени танцевальные
вечера, для которых барышни-невесты приберегают свои лучшие платьица.
Улиту,
в одной рубашке, снесли обратно
в чулан и заперли на ключ, который
барин взял к себе.
Вечером он не утерпел и пошел
в холодную, чтобы произвести новый допрос Улите, но нашел ее уже мертвою.
В ту же ночь призвали попа, обвертели замученную женщину
в рогожу и свезли на погост.
По
вечерам из застольной доносятся звуки сечек, ударяемых о корыта; это рубят капусту; верхние листы отделяют для людских серых щей; плотные кочни откладывают на белые щи для
господ; кочерыжки приносят
в дом, и барышни охотно их кушают.
В этот день он явился
в класс с видом особенно величавым и надменным. С небрежностью, сквозь которую, однако, просвечивало самодовольство, он рассказал, что он с новым учителем уже «приятели». Знакомство произошло при особенных обстоятельствах. Вчера, лунным
вечером, Доманевич возвращался от знакомых. На углу Тополевой улицы и шоссе он увидел какого-то
господина, который сидел на штабеле бревен, покачивался из стороны
в сторону, обменивался шутками с удивленными прохожими и запевал малорусские песни.
Я помню, как один «уважаемый»
господин, хороший знакомый нашей семьи, человек живой и остроумный, на одном
вечере у нас
в довольно многочисленной компании чрезвычайно картинно рассказывал, как однажды он помог еврею — контрабандисту увернуться от ответственности и спасти огромную партию захваченного товара…
—
В неделе-то,
барин, шесть дней, а мы шесть раз
в неделю ходим на барщину; да под
вечером возим оставшее
в лесу сено на господский двор, коли погода хороша; а бабы и девки для прогулки ходят по праздникам
в лес по грибы да по ягоды.
— По лицу видно. Поздоровайтесь с
господами и присядьте к нам сюда поскорее. Я особенно вас ждал, — прибавил он, значительно напирая на то, что он ждал. На замечание князя: не повредило бы ему так поздно сидеть? — он отвечал, что сам себе удивляется, как это он три дня назад умереть хотел, и что никогда он не чувствовал себя лучше, как
в этот
вечер.
— Отнюдь нет,
господа! Я именно прошу вас сидеть. Ваше присутствие особенно сегодня для меня необходимо, — настойчиво и значительно объявила вдруг Настасья Филипповна. И так как почти уже все гости узнали, что
в этот
вечер назначено быть очень важному решению, то слова эти показались чрезвычайно вескими. Генерал и Тоцкий еще раз переглянулись, Ганя судорожно шевельнулся.
Впрочем,
вечером, поразмыслив несколько о сообщенном ему прокурором известии, он, по преимуществу, встревожился
в том отношении, чтобы эти кляузы не повредили ему как-нибудь отпуск получить, а потому, когда он услыхал вверху шум и говор голосов, то, подумав, что это, вероятно, приехал к брату прокурор, он решился сходить туда и порасспросить того поподробнее о проделке Клыкова; но, войдя к Виссариону
в гостиную, он был неприятно удивлен: там на целом ряде кресел сидели прокурор, губернатор, m-me Пиколова, Виссарион и Юлия, а перед ними стоял какой-то
господин в черном фраке и держал
в руках карты.
«Матушка барышня, — говорит она мне потихоньку, — что вы тут живете: наш
барин на другой хочет жениться; у него ужо
вечером в гостях будет невеста с матерью, чтоб посмотреть, как он живет».
Иван, видя, что дело повернулось
в гораздо более умеренную сторону, чем он ожидал, сейчас опять придал себе бахваловато-насмешливую улыбку, проговорил: «Мне как прикажете-с!» — и ушел. Он даже ожидал, что
вечером опять за ним придут и позовут его
в комнаты и что
барин ничего ему не скажет, а, напротив, сам еще как будто бы стыдиться его будет.
Вечером он садился составлять лекции или читал что-нибудь. Клеопатра Петровна помещалась против него и по целым часам не спускала с него глаз. Такого рода жизнь
барина и Ивану, как кажется, нравилась; и он, с своей стороны, тоже продолжал строить куры горничной Фатеевой и
в этом случае нисколько даже не стеснялся; он громко на все комнаты шутил с нею, толкал ее… Павел однажды, застав его
в этих упражнениях, сказал ему...
Кроме того, Замин представил нищую старуху и лающую на нее собаку, а Петин передразнил Санковскую [Санковская Екатерина Александровна (1816—1872) — прима-балерина московского балета.] и особенно живо представил, как она выражает ужас, и сделал это так, как будто бы этот ужас внушал ему черноватый
господин: подлетит к нему, ужаснется, закроет лицо руками и убежит от него, так что тот даже обиделся и, выйдя
в коридор, весь
вечер до самого ужина сидел там и курил.
Мастеровые
в новых зипунах и армяках, старики с палками, бабы
в пестрых платках, босоногие ребятишки — все слилось
в одну массу, которая приготовилась простоять здесь до самого
вечера, чтобы хотя одним глазком взглянуть на
барина.
— Вам остается,
господа, — сказал он с каменной торжественностью, — выбрать себе секундантов, по два с каждой стороны, и прислать их к девяти часам
вечера сюда,
в собрание, где они совместно с нами выработают условия поединка.
В ответ на это письмо
в тот же
вечер в маленькой прихожей раздался знакомый голос: «Дома
барин?» Калинович даже вскочил от радости.
— После, как откушают чай, — продолжал Евсей, оробев, —
в должность пойдут, а я за сапоги: целое утро чищу, всё перечищу, иные раза по три;
вечером снимут — опять вычищу. Как, сударыня, не смотрел: да я ни у одного из
господ таких сапог не видывал. У Петра Иваныча хуже вычищены, даром что трое лакеев.
— Убирайте со стола:
господа не будут кушать. К
вечеру приготовьте другого поросенка… или нет ли индейки? Александр Федорыч любит индейку; он, чай, проголодается. А теперь принесите-ка мне посвежее сенца
в светелку: я вздохну часок-другой; там к чаю разбудите. Коли чуть там Александр Федорыч зашевелится, так того… растолкайте меня.
И
в тот же
вечер этот
господин Сердечкин начал строить куры поочередно обеим барышням, еще не решивши, к чьим ногам положит он свое объемистое сердце. Но эти маленькие девушки, почти девочки, уже умели с чисто женским инстинктом невинно кокетничать и разбираться
в любовной вязи. На все пылкие подходы юнкера они отвечали...
— И э-Александров. Кто хочет завтракать или обедать
в училище, заявите немедленно дежурному для сообщения на кухню. Ровно к восьми
вечера все должны быть
в училище совершенно готовыми. За опоздание — до конца каникул без отпуска. Рекомендую позаботиться о внешности. Помните, что александровцы — московская гвардия и должны отличаться не только блеском души, но и благородством сапог. Тьфу, наоборот. Затем вы свободны,
господа юнкера. Перед отправкой я сам осмотрю вас. Разойдитесь.
Только
вечером, уже
в восьмом часу, я застал его дома. К удивлению моему, у него сидели гости — Алексей Нилыч и еще один полузнакомый мне
господин, некто Шигалев, родной брат жены Виргинского.
Одобрив такое намерение ее, Егор Егорыч и Сверстов поджидали только возвращения из тюрьмы Музы Николаевны, чтобы узнать от нее,
в каком душевном настроении находится осужденный. Муза Николаевна, однако, не вернулась домой и
вечером поздно прислала острожного фельдшера, который грубоватым солдатским голосом доложил Егору Егорычу, что Муза Николаевна осталась на ночь
в тюремной больнице, так как
господин Лябьев сильно заболел. Сусанна Николаевна, бывшая при этом докладе фельдшера, сказала, обратясь к мужу...
— Понимаю-с! — произнес, слегка мотнув головой, частный пристав. — Но вот еще осмелюсь спросить:
в тот
вечер, на который мы приехали с
господином Тулузовым, одно меня больше всего поразило, — все дамы и кавалеры были, с позволения сказать, босиком.
В кофейной Печкина
вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих на диване, идущем по трем стенам; отставной доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию
в Москве:
в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить
в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем на том же диване сидел франтоватый
господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен
в это придворное звание и явился на выход при приезде императора Николая Павловича
в Москву, то государь, взглянув на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как
в какие-нибудь коконы,
в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим
господином приехал
в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
— Вот они, эти
господа! Какие-нибудь невинные удовольствия на афинских
вечерах запрещают, а тут черт знает что затевают, это ничего! — шепнул он шипящим голосом своему соседу, который
в ответ на это только отвернулся от камергера: явно, что monsieur le chambellan [
господин камергер (франц.).] потерял всякий престиж
в la haute volee. [
в высших сферах (франц.).]
Я тоже
в усадьбу-то прибрела к
вечеру, прямо прошла
в людскую и думала, что и
в дом меня сведут, однако-че говорят, что никаких странниц и богомолок от
господ есть приказание не принимать, и так тут какая-то старушонка плеснула мне
в чашку пустых щей; похлебала я их, и она спать меня на полати услала…
«Я замедлил Вам ответом, ибо Екатерина Филипповна весь сегодняшний день была столь ослабшею после вчерашнего, довольно многолюдного, у нас собрания, что
вечером токмо
в силах была продиктовать желаемые Вами ответы. Ответ о Лябьевых: благодарите за них бога; путь их хоть умален, но они не погибнут и
в конце жизни своей возрадуются, что великим несчастием
господь смирил их. Ответ о высокочтимой Сусанне Николаевне: блюдите о ней, мните о ней каждоминутно и раскройте к ней всю Вашу душевную нежность».
— Русские вы, а по-русски не понимаете! чудные вы,
господа! Погодить — ну, приноровиться, что ли, уметь вовремя помолчать, позабыть кой об чем, думать не об том, об чем обыкновенно думается, заниматься не тем, чем обыкновенно занимаетесь… Например: гуляйте больше,
в еду ударьтесь, папироски набивайте, письма к родным пишите, а
вечером —
в табельку или
в сибирку засядьте. Вот это и будет значить «погодить».
«Вчера утром постигло нас новое, ниспосланное от
Господа испытание: сын мой, а твой брат, Степан, скончался. Еще с
вечера накануне был здоров совершенно и даже поужинал, а наутро найден
в постеле мертвым — такова сей жизни скоротечность! И что всего для материнского сердца прискорбнее: так, без напутствия, и оставил сей суетный мир, дабы устремиться
в область неизвестного.
Покамест Кедрил возится с чемоданами,
барин ходит
в раздумье по сцене и объявляет во всеуслышание, что
в нынешний
вечер конец его странствованиям.