Неточные совпадения
Списавшись с Федором Павловичем и мигом угадав, что от него денег на воспитание его же
детей не вытащишь (хотя тот прямо никогда не отказывал, а только всегда в этаких случаях тянул, иногда даже изливаясь в чувствительностях), он принял в сиротах участие лично и особенно полюбил младшего
из них, Алексея, так что тот долгое время даже и
рос в его семействе.
«Ну, ушла к отцу, что же
из этого? — раздумывал Галактион. — Ну, будут
дети расти у дедушки, что же тут хорошего? Пьянство, безобразие, постоянные скандалы. Ах, Серафима, Серафима!»
Случился странный анекдот с одним
из отпрысков миновавшего помещичьего нашего барства (de profundis!),
из тех, впрочем, отпрысков, которых еще деды проигрались окончательно на рулетках, отцы принуждены были служить в юнкерах и поручиках и, по обыкновению, умирали под судом за какой-нибудь невинный прочет в казенной сумме, а
дети которых, подобно герою нашего рассказа, или
растут идиотами, или попадаются даже в уголовных делах, за что, впрочем, в видах назидания и исправления, оправдываются присяжными; или, наконец, кончают тем, что отпускают один
из тех анекдотов, которые дивят публику и позорят и без того уже довольно зазорное время наше.
Вечером последнего
из этих трех дней Женни сидела у печки, топившейся в ее спальне. На коленях она держала младшего своего
ребенка и, шутя, говорила ему, как он будет жить и
расти. Няня Абрамовна сидела на кресле и сладко позевывала.
Софья Ивановна, как я ее после узнал, была одна
из тех редких немолодых женщин, рожденных для семейной жизни, которым судьба отказала в этом счастии и которые вследствие этого отказа весь тот запас любви, который так долго хранился,
рос и креп в их сердце для
детей и мужа, решаются вдруг изливать на некоторых избранных.
— И всё это от матерей, от баб. Мало они
детям внимания уделяют,
растят их не
из любви, а чтоб скорей свой сок
из них выжать, да с избытком! Учить бы надо ребят-то, ласковые бы эдакие училища завести, и девчонкам тоже. Миру надобны умные матери — пора это понять! Вот бы тебе над чем подумать, Матвей Савельев, право! Деньги у тебя есть, а куда тебе их?
Не знаем, долго ли бы продолжалась ученая беседа, если б ее не прервал Михайло Алексеевич, то есть Миша, тринадцатилетний мальчик, здоровый, краснощекий, упитанный и загоревший; он был в куртке,
из которой умел в несколько месяцев
вырасти, и имел вид общий всем дюжинным
детям богатых помещиков, живущих в деревне.
Из детей, однако, не выходило ничего дурного: они
росли детьми нежными, дружными и ласковыми.
Старайтесь найпаче
На господа бога во всем потрафлять
У нас был Вавило, жил всех побогаче,
Дa вздумал однажды на Бога роптать, —
С тех пор захудал, разорился Вавило,
Нет меду со пчел, урожаю с земли,
И только в одном ему счастие было,
Что волосы
из носу шибко
росли…»
Рабочий расставит, разложит снаряды —
Рубанки, подпилки, долота, ножи:
«Гляди, чертенята!» А
дети и рады,
Как пилишь, как лудишь — им все покажи.
Нежное и восприимчивое
дитя, дойдя путем своих размышлений до такого решения, нашло в своем детском сердце для людей, создавших такое положение другим людям, место непримиримой вражде, и с тех пор в
ребенке росли все необходимые задатки для того, чтобы
из него под известными влияниями со временем мог создаться настоящий, искренний и ревностный демократ и социалист.
Котят было пять. Когда они
выросли немножко и стали вылезать из-под угла, где вывелись,
дети выбрали себе одного котенка, серого с белыми лапками, и принесли в дом. Мать раздала всех остальных котят, а этого оставила
детям.
Дети кормили его, играли с ним и клали с собой спать.
После первого анонимного письма, где губернатор назывался «убийцею
детей», прошло несколько дней без писем, а потом, точно по молчаливому уговору, они посыпались как
из разорвавшегося почтового мешка, и каждое утро на столе губернатора
вырастала кучка конвертов.
но нельзя думать, чтобы всех этих подкидышей приносили городецкие красавицы. Мудрено и то подумать, чтоб келейницам керженским, чернораменским обязан был Городец таким множеством найденышей. Иная тому причина: издавна повелось верст из-за сотни и больше свозить в то село незаконных
детей. Случалось, что бедные крепостные законных
детей в Городце подкидывали, чтобы вольными они
выросли.
Зиновий Алексеич
рос под неусыпными, денно-нощными заботами матери. Отцу некогда было заниматься
детьми: то и дело в отлучках бывал. Только у него об них и было заботы, чтоб, возвращаясь
из какой-нибудь поездки, привезти гостинцев:
из одежи чего-нибудь да игрушек и лакомств. Мать Зиновья Алексеича женщина была добрая, кроткая, богомольная; всю душу положила она в деток. И вылился в них весь нрав разумной матери.
Деревья умеют ходить. Черемуха
выросла близко от липы, липа затенила ее. «Черемуха, чтоб ее не глушила липа, перешла из-под липы на дорожку. Она почуяла, видно, что ей не жить под липой, вытянулась, вцепилась сучком на землю, сделала
из сучка корень, а тот корень бросила» (Рассказы для
детей из ботаники: «Как ходят деревья»).
Препятствием к поступлению была только материальная сторона. Отцу было бы совершенно не под силу содержать меня еще пять лет на медицинском факультете. Никто
из нас, его
детей, не стоял еще на своих ногах, старший брат только еще должен был в этом году окончить Горный институт. А было нас восемь человек, маленькие подрастали, поступали в гимназию, расходы с каждым годом
росли, а практика у папы падала. Жить уроками, при многочисленности предметов на медицинском факультете, представлялось затруднительным.
Не знала Салтычиха и о том, что Константин Николаевич Рачинский с своей женой Марьей Осиповной, по возвращении из-за границы, поселился в Петербурге и быстро подвигаясь по службе, занимал высокий административный пост. Бог благословил их брак. Шестеро
детей, четыре сына и две дочери,
росли на радость их родителям.
— Нет, не учат, и по очень простой причине, что сами этого не знают… Они наемники и самый лучший
из них не знает нас, не знает нашего характера, не знает России, а образовывает
детей по-своему, по-заграничному. И вот,
выросши, барчук становится не то русским, не то иностранцем, не разберешь. Своего отечества не знает… Какой же он верный сын своей матери — России?
Из двух
детей Антон был, конечно, ее любимцем; Фердинанд пользуется всеми правами рождения, согрет каждый день у груди матери,
растет в неге родительских попечений, избалован тщеславием отца; угадывают его желания, чтобы предупредить их.
Мы не знаем того часа, когда
ребенок стал юношей, но знаем, что бывший
ребенок уже не может играть в игрушки; так же мы не можем назвать того года, десятилетия даже, во время которого люди христианского мира
выросли из прежней формы жизни и перешли в другой, определяемый их религиозным сознанием, возраст, но не можем не знать, не видеть того, что люди христианского мира уже не могут серьезно играть в завоевания, в свидания монархов, в дипломатические хитрости, в конституции, с своими палатами и думами, в социал-революционные, демократические, анархические партии и революции, а главное, не могут делать всех этих дел, основывая их на насилии.
С детства Светлогуб бессознательно чувствовал неправду своего исключительного положения богатого человека, и, хотя старался заглушить в себе это сознание, ему часто, когда он встречался с нуждой народа, а иногда просто, когда самому было особенно хорошо и радостно, становилось совестно за тех людей — крестьян, стариков, женщин,
детей, которые рождались,
росли и умирали, не только не зная всех тех радостей, которыми он пользовался, не ценя их, но и не выходили
из напряженного труда и нужды.