Неточные совпадения
Теперь она собиралась ехать всем домом к обедне и в ожидании, когда все домашние сойдутся, прохаживалась медленно по зале, сложив руки крестом
на груди и почти не замечая домашней суеты, как входили и
выходили люди, чистя
ковры, приготовляя лампы, отирая зеркала, снимая чехлы с мебели.
В шалаше, из которого
вышла старуха, за перегородкою раненый Дубровский лежал
на походной кровати. Перед ним
на столике лежали его пистолеты, а сабля висела в головах. Землянка устлана и обвешана была богатыми
коврами, в углу находился женский серебряный туалет и трюмо. Дубровский держал в руке открытую книгу, но глаза его были закрыты. И старушка, поглядывающая
на него из-за перегородки, не могла знать, заснул ли он, или только задумался.
Щель, сделавшаяся между партером и актерами, прикрытая сначала линючим
ковром ламартиновского красноречия, делалась больше и больше; июньская кровь ее размыла, и тут-то раздраженному народу поставили вопрос о президенте. Ответом
на него
вышел из щели, протирая заспанные глаза, Людовик-Наполеон, забравший все в руки, то есть и мещан, которые воображали по старой памяти, что он будет царствовать, а они — править.
Вот как текла эта однообразная и невеселая жизнь: как скоро мы просыпались, что бывало всегда часу в восьмом, нянька водила нас к дедушке и бабушке; с нами здоровались, говорили несколько слов, а иногда почти и не говорили, потом отсылали нас в нашу комнату; около двенадцати часов мы
выходили в залу обедать; хотя от нас была дверь прямо в залу, но она была заперта
на ключ и даже завешана
ковром, и мы проходили через коридор, из которого тогда еще была дверь в гостиную.
Бутылка портера уже была выпита, и разговор продолжался уже довольно долго в том же роде, когда полы палатки распахнулись, и из нее выступил невысокий свежий мужчина в синем атласном халате с кисточками, в фуражке с красным околышем и кокардой. Он
вышел, поправляя свои черные усики, и, глядя куда-то
на ковер, едва заметным движением плеча ответил
на поклоны офицеров.
Кое-как сделав страшное усилие над собою, я встал, но уже не был в состоянии поклониться, и
выходя, провожаемый взглядами соболезнования матери и дочери, зацепил за стул, который вовсе не стоял
на моей дороге, — но зацепил потому, что все внимание мое было устремлено
на то, чтобы не зацепить за
ковер, который был под ногами.
Проходит полгода. В вихре жизненного вальса Вера позабывает своего поклонника и
выходит замуж за красивого молодого Васю, но телеграфист не забывает ее. Вот он переодевается трубочистом и, вымазавшись сажей, проникает в будуар княгини Веры. Следы пяти пальцев и двух губ остались, как видите, повсюду:
на коврах,
на подушках,
на обоях и даже
на паркете.
(В глубине сцены Соня повязывает платок
на голове Двоеточия. Смех. Из леса, около
ковра с закусками,
выходит Замыслов, берет бутылку вина и стаканы и идет к Басову, за ним идет Двоеточие, отмахиваясь руками oт Сони.)
Вот он висит
на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли
на дне морском, среди камней, покрытых
коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы моря, — точно пьяный,
выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном
на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка
на крючке глубоко в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
Вот и они
вышли. А уж пан сидит
на ковре, велел подать фляжку и чарку, наливает в чарку горелку и подчивает Романа. Эге, хороша была у пана и фляжка и чарка, а горелка еще лучше. Чарочку выпьешь — душа радуется, другую выпьешь — сердце скачет в груди, а если человек непривычный, то с третьей чарки и под лавкой валяется, коли баба
на лавку не уложит.
Елизавету же Петровну, как видно, сильно заняло ее новое предположение, так что,
выйдя из-за стола, она, не теряя ни минуты, позвала Марфушу и дворника и заставила их вещи свои перетаскивать в комнату Елены, а вещи Елены — в свою комнату, и при этом последнюю заметно старалась убрать как можно наряднее; для этой цели Елизавета Петровна оставила в этой комнате свой
ковер, свой ломберный стол и
на нем вазы с восковыми цветами.
По случаю пыли
на драпировке,
коврах и
на мебели у него
вышла целая история с хозяином отеля.
Подъедет, и
выходит торопливо-небрежно, как будто ничего удивительного нет ни в этих санях, ни в лошади, ни в Феофане, который изогнет спину и вытянет руки так, как их, кажется, держать долго нельзя,
выйдет князь в кивере и шинели с бобровым седым воротником, закрывающим румяное, чернобровое красивое лицо, которое бы никогда закрывать не надо,
выйдет, побрякивая саблей, шпорами и медными задниками калош, ступая по
ковру, как будто торопясь и не обращая внимания
на меня и
на Феофана, то,
на что смотрят и чем любуются все кроме его.
Федя вместо ответа разостлал
на постели Бучинского потертый персидский
ковер и положил дорожную кожаную подушку: Карнаухов нетвердой походкой перебрался до приготовленной постели и, как был, комом повалился взъерошенной головой в подушку. Федя осторожно накрыл барина пестрым байковым одеялом и
на цыпочках
вышел из комнаты; когда дверь за ним затворилась, Карнаухов выглянул из-под одеяла и с пьяной гримасой, подмигивая, проговорил...
Детские комнаты в доме графа Листомирова располагались
на южную сторону и
выходили в сад. Чудное было помещение! Каждый раз, как солнце было
на небе, лучи его с утра до заката проходили в окна; в нижней только части окна завешивались голубыми тафтяными занавесками для предохранения детского зрения от излишнего света. С тою же целью по всем комнатам разостлан был
ковер также голубого цвета и стены оклеены были не слишком светлыми обоями.
— Обновился майский день моего ангела, девятого числа мая; встаю я, судари мои, рано;
вышел на цыпочках, потихоньку умылся, потому что я у них, у Марфы Андревны, в ножках за ширмою,
на ковре спал; оделся, да и пошел в церковь.
Николай Николаевич только теперь заметил, что ноги его ступали неслышно и мягко, как по
ковру. Вправо и влево от тропинки шел невысокий, путаный кустарник, и вокруг него, цепляясь за ветки, колеблясь и вытягиваясь, бродили разорванные неясно-белые клочья тумана. Странный звук неожиданно пронесся по лесу. Он был протяжен, низок и гармонично-печален и, казалось,
выходил из-под земли. Студент сразу остановился и затрясся
на месте от испуга.
Выпили хорошо, закусили того лучше. Потом расселись в кружок
на большом
ковре. Сняв с козлов висевший над огнем котелок, ловец поставил его возле. Татьяна Андревна разлила уху по тарелкам. Уха была
на вид не казиста; сварив бель, ловец не процедил навара, оттого и
вышла мутна, зато так вкусна, что даже Марко Данилыч, все время с усмешкой пренебреженья глядевший
на убогую ловлю, причмокнул от удовольствия и молвил...
Возьми, к примеру, Алешку Лохматого — сколько денег он
на дом потратил, а все-таки
вышло шут его знает что: обои золотые,
ковры персидские, а
на окошках, заместо хороших занавесок, пестрядинные повешены.
Когда она отдавала
на руки слуге свои вещи, из комнаты Павла Николаевича
вышел другой слуга с серебряным подносом,
на котором стояла посуда, и в отворенную дверь пред нею мелькнул сам Горданов; он был одет в том меховом архалучке, в котором она его встретила у его усадьбы, и, стоя посреди устилавшего всю комнату пушистого
ковра, чистил левою рукой перышком зубы, между тем как правая его рука очень интересно покоилась
на белой перевязи через грудь и левое плечо.
Прохор
вышел. Иван Захарыч снял дорожную куртку и повесил ее в шкап. Он был франтоват и чистоплотен. Кабинет по отделке совсем не походил
на другие комнаты дома:
ковер, дорогие обои, огромный письменный стол, триповая мебель, хорошие гравюры в черных нарядных рамках.
На одной стене висело несколько ружей и кинжалов, с лисьей шкурой посредине. В глубине алькова стояла кровать — бронзовая, с голубым атласным одеялом.
В этой спальне прошла ее замужняя жизнь. Все в ней было ее, данное за ней из родительского дома. Обе ореховые кровати, купленные
на ярмарке в Нижнем у московского мебельщика Соловьева с «Устретенки», как произносила ее мать; вот это трюмо оттуда же;
ковер, кисейные шторы, отделка мебели из «морозовского» кретона, с восточными разводами… И два золоченых стульчика в углу около пялец… К пяльцам она не присаживалась с тех пор, как
вышла замуж.