Неточные совпадения
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим
вышел на террасу, постоял минуту, глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков,
за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал к реке зелено-седые волны
хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему дорогу.
— Что кричишь-то? Я сам закричу на весь мир, что ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали
за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе, на цыпочках ходили, в глаза смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска
хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь отдать ему половину состояния; давай вексель на его имя; ты теперь не пьян, в своем уме, давай, говорю тебе, я без того не
выйду…
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал
хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик
выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст
за тридцать на богомолье пешком ходил.
Наскоро сполоснувши лицо водой, он одевается в белую пару из домотканого полотна, выпивает большую рюмку зверобойной настойки, заедает ломтем черного
хлеба, другой такой же ломоть, густо посоленный, кладет в сетчатую сумку, подпоясывается ремнем,
за который затыкает нагайку, и
выходит в гостиную.
Он требует, чтоб мужичок
выходил на барщину в чистой рубашке, чтоб дома у него было все как следует, и
хлеба доставало до нового, чтоб и рабочий скот, и инструмент были исправные, чтоб он, по крайней мере, через каждые две недели посещал храм Божий (приход
за четыре версты) и смотрел бы весело.
— А даже очень просто…
Хлеб за брюхом не ходит. Мы-то тут дураками печатными сидим да мух ловим, а они орудуют. Взять хоть Михея Зотыча… С него вся музыка-то началась. Помнишь, как он объявился в Суслоне в первый раз? Бродяга не бродяга, юродивый не юродивый, а около того… Промежду прочим, оказал себя поумнее всех. Недаром он тогда всех нас дурачками навеличивал и прибаутки свои наговаривал. Оно и
вышло, как по-писаному: прямые дурачки. Разе такой Суслон-то был тогда?
— А ежели у нас темнота? Будут деньги, будет и торговля. Надо же и купцу чем-нибудь жить. Вот и тебе, отец Макар,
за требы прибавка
выйдет, и мне, писарю. У
хлеба не без крох.
Недоразумение
выходило все из-за того же дешевого сибирского
хлеба. Компаньоны рассчитывали сообща закупить партию, перевести ее по вешней воде прямо в Заполье и поставить свою цену. Теперь благодаря пароходству хлебный рынок окончательно был в их руках. Положим, что наличных средств для такой громадной операции у них не было, но ведь можно было покредитоваться в своем банке. Дело было вернее смерти и обещало страшные барыши.
«Ну что ж, — думал он, — ну я здесь, а они там; что ж тут прочного и хорошего. Конечно, все это лучше, чем быть вместе и жить черт знает как, а все же и так мало проку. Все другом пустота какая-то… несносная пустота. Ничего, таки решительно ничего впереди, кроме труда, труда и труда из-за одного насущного
хлеба. Ребенок?.. Да бог его знает, что и из него
выйдет при такой обстановке», — думал доктор, засыпая.
— Старший сын, Николай, дельный парень
вышел. С понятием. Теперь он
за сорок верст, в С***,
хлеб закупать уехал! С часу на час домой жду. Здесь-то мы
хлеб нынче не покупаем; станция, так конкурентов много развелось, приказчиков с Москвы насылают, цены набивают. А подальше — поглуше. Ну, а младший сын, Яков Осипыч, — тот с изъянцем. С год места на глаза его не пущаю, а по времени, пожалуй, и совсем от себя отпихну!
Поздно ночью, тайно, являлся к ним пьяный В.Н. Бестужев, посылал
за водкой,
хлебом и огурцами, бил их смертным боем — и газета
выходила. Подшибалы чувствовали себя как дома в холодной, нетопленой типографии, и так как все были разуты и раздеты — босые и голые, то в осенние дожди уже не показывались на улицу.
Когда я в первый раз приехал к нему на дачу, мы завтракали — гостей не было никого.
За кофе он встал, взял кусок
хлеба и
вышел на крыльцо. Через минуту, слышу, он кричит...
— Ну нет, это дудки! И на порог к себе его не пущу! Не только
хлеба — воды ему, постылому, не
вышлю! И люди меня
за это не осудят, и Бог не накажет. На-тко! дом прожил, имение прожил — да разве я крепостная его, чтобы всю жизнь на него одного припасать? Чай, у меня и другие дети есть!
Была ещё Саша Сетунова, сирота, дочь сапожника; первый соблазнил её Толоконников, а после него, куска
хлеба ради, пошла она по рукам. Этой он сам предлагал
выйти за него замуж, но она насмешливо ответила ему...
Но Б. еще был в первой молодости; он перенес еще мало нищеты и горя; сверх того, он был прежде всего немец и стремился к своей цели упрямо, систематически, с совершенным сознанием сил своих и почти рассчитав заранее, что из него
выйдет, — тогда как товарищу его было уже тридцать лет, тогда как уже он устал, утомился, потерял всякое терпение и выбился из первых, здоровых сил своих, принужденный целые семь лет из-за куска
хлеба бродяжничать по провинциальным театрам и по оркестрам помещиков.
Настя спокойно
вышла за братом. Домна глянула на захлопнувшуюся
за невесткою дверь и продолжала собирать со стола объедки
хлеба и перепачканную деревянную посуду.
— Купца не нужно! — сказала тетушка и встревожилась. — Спаси, царица небесная! Благородный деньги твои промотает, да зато жалеть тебя будет, дурочка. А купец заведет такие строгости, что ты в своем же доме места себе не найдешь. Тебе приласкаться к нему хочется, а он купоны режет, а сядешь с ним есть, он тебя твоим же куском
хлеба попрекает, деревенщина!..
Выходи за благородного.
Я со всего дома подушную оплатил,
за себя оброк предоставил; теперь, говорю,
за батьку и задельничаю; а хоша бы и хозяйка моя
за тебя же круглый год на заделье бегала; как же, я говорю, так: мы у вас даром
хлеб едим?» Заругалась, заплевалась, голова, и все на Катьку больше: «Ты, говорит, мужа сомущаешь, а он того не знает, что ты и то и се, с тем и другим», —
выходит, Катька гуляет!
Работник (один, снимает шапку, рога выставляются). Теперь не скоро
выйдет. Немножко рога расправить. (Рога расправляются.) Да разуться, а то при нем нельзя. (Вынимает ноги из сапог, видны копыта. Садится на порог.) Вот уж третий год идет. Приходит дело к расчету.
Хлеба девать некуда. Только и осталось, что последнюю штуку научить. А тогда приходи сам старшой смотреть. Будет что показать. Заплатит он мне
за краюшку.
Иванушку взял в дети, обучил его грамоте, стал и к старым книгам его приохачивать. Хотелось Герасиму, чтоб из племянника
вышел толковый, знающий старинщик, и был бы он ему в торговле
за правую руку. Мальчик был острый, умен, речист, память на редкость. Сытей
хлеба стали ему книги; еще семнадцати лет не минуло Иванушке, а он уж был таким сильным начетчиком, что, ежели кто не гораздо боек в Писании, — лучше с ним и не связывайся, в пух и прах такого загоняет малец.
Один раз мать
вышла со двора, а старший мальчик Миша полез
за хлебом на полку, уронил стакан и разбил его.
— Сейчас побранилась с мамой… Зимой мужики взяли у нас
хлеба под отработку, вязать рожь. По два рубля считая
за десятину. А теперь объявили, что
за десятину они кладут по два с полтиной: пусть им доплатит мама, а то не
вышлют баб вязать. Почувствовали свою силу. Мама хочет уступить, находит, что выгоднее. А по-моему, это трусость. Скверная, поганая трусость!.. Как и в этом тоже: мама потихоньку продает имение и боится сказать об этом мужикам.
Семен Иоаникиевич с племянниками
вышел к воротам усадьбы. Их сопровождало двое слуг, один из которых держал каравай
хлеба с поставленной на него серебряной солоницей, а другой — большой образ царицы небесной в драгоценном окладе.
За хозяевами в некотором отдалении толпились любопытные челядинцы, захотевшие хоть одним глазком взглянуть на грозных разбойников, пожелавших стать верными слугами Строгановых.
«
За десятину плетей — десятину на лето убрать». То есть
за право собрать с десятины выкопанного картофеля картофельную ботву крестьянин обязывается вспахать, посеять, скосить, связать, свезти десятину
хлеба, т. е. по обыкновенным дешевым ценам розничной работы сработать но крайней мере на 8 рублей, а по установленной в той местности цене
выходит пять.