Неточные совпадения
Стародум. От двора, мой друг,
выживают двумя манерами. Либо на тебя рассердятся, либо тебя рассердят. Я не стал дожидаться ни того, ни другого. Рассудил, что лучше вести жизнь
у себя дома, нежели в чужой передней.
Райский лет десять живет в Петербурге, то есть
у него там есть приют, три порядочные комнаты, которые он нанимает
у немки и постоянно оставляет квартиру за собой, а сам редко полгода
выживал в Петербурге с тех пор, как оставил службу.
— Какой приметы? что свист деньгу
выживает. И! Пахомовна,
у нас что свисти, что нет: а денег все нет как нет.
Да и он-то что, уж из ума
выжил, сам не знает, что делает, все актриски на уме, кажется, уж и не под лета волочиться; а тут какой-нибудь секретаришка
у него делает доносы всякие, а он и подает.
— Была уж
у нас такая — Варварой звали… тоже с кузовом привезли… Не долго
выжила.
—
У человека факты живые перед глазами, а он уж и их не видит, — говорил Розанов, снимая с себя сапоги. — Стану я факты отрицать, не
выживши из ума! Просто одуреваешь ты, Помада, просто одуреваешь.
Муж
у нее мышей не топтал; восемьдесят лет, что ли, ему было, из ума уже
выжил совсем.
M-me Гартунг была сердита на Замина и Петина за то, что они
у нее около года стояли и почти ни копейки ей не заплатили: она едва
выжила их из квартиры.
Лицо
у него было сердитое, и странно мне было, что он сам заговорил. Обыкновенно случалось прежде, всегда, когда я заходил к нему (впрочем, очень редко), что он нахмуренно садился в угол, сердито отвечал и только после долгого времени совершенно оживлялся и начинал говорить с удовольствием. Зато, прощаясь, опять, всякий раз, непременно нахмуривался и выпускал вас, точно
выживал от себя своего личного неприятеля.
— Это ты напрасно проболтался… Теперь он научит кого-нибудь выкрасть тетради
у меня и
у тебя. Дай-ка мне твою, я спрячу… А тебя он скоро
выживет, гляди!
Астров. Я сегодня ничего не ел, только пил.
У вашего отца тяжелый характер. (Достает из буфета бутылку.) Можно? (Выпивает рюмку.) Здесь никого нет, и можно говорить прямо. Знаете, мне кажется, что в вашем доме я не
выжил бы одного месяца, задохнулся бы в этом воздухе… Ваш отец, который весь ушел в свою подагру и в книги, дядя Ваня со своею хандрой, ваша бабушка, наконец, ваша мачеха…
Курчаев. Много. Третий год квартиру ищет. Ему и не нужна квартира, он просто ездит разговаривать, все как будто дело делает. Выедет с утра, квартир десять осмотрит, поговорит с хозяевами, с дворниками; потом поедет по лавкам пробовать икру, балык; там рассядется, в рассуждения пустится. Купцы не знают, как
выжить его из лавки, а он доволен, все-таки утро
у него не пропало даром. (Глумову.) Да, вот еще, я и забыл сказать. Тетка в вас влюблена, как кошка.
— Ах, досада! ведь достанется же такая судьба! — восклицает Зина, топнув ногою от нетерпения. — Вот почему, если это вам до сих пор неизвестно: не говоря уже о всех других нелепостях, — воспользоваться тем, что старикашка
выжил из ума, обмануть его, выйти за него, за калеку, чтоб вытащить
у него его деньги и потом каждый день, каждый час желать его смерти, по-моему, это не только вздор, но сверх того, так низко, так низко, что я не поздравляю вас с такими мыслями, маменька!
Несчастный отдал бы всё на свете, чтоб только остаться с нею наедине; но граф D., казалось, расположился
у камина так спокойно, что нельзя было надеяться
выжить его из комнаты.
— Ну а в наслеге разве не
выживете? Ведь
у вас хозяйство. Вот вы говорили, что довольны своим положением.
— Что вы, Иванов, полноте! Не умрете вы. Ведь
у вас все кости целы. Этакий счастливец! Ни кости, ни артерии. Да как вы
выжили эти четыре с половиною суток? Что вы ели?
В старом Иерусалиме
у Гроба Господня больше году он
выжил…
Годов никак с пять в Москве
у купцов
выжила, оченно довольны ею оставались.
— Как не живать! Жил и на месте, — сказал Стуколов. — За Дунаем немалое время
у некрасовцев, в Молдавии
у наших христиан, в Сибири,
у казаков на Урале… Опять же довольно годов
выжил я в Беловодье, там, далеко, в Опоньском государстве.
— Выжил-таки нас из домика этот Петр Егорыч, чёрт его возьми! — ворчал я, не на шутку рассердясь. — Так и не дал разглядеть эту Оленьку! Я не съел бы ее
у него… Старый дурак! Всё время от ревности лопался… Он влюблен в эту девочку…
Обыкновенно никакой прислуги в коммуне не водилось, потому что, сколько ни нанимали ее, ни один человек более трех-четырех дней решительно был не в состоянии
у них
выжить. Поживет, поглядит да и объявит: «Нет уж, мол, пожалуйте мне мой пашпорт».
Но как бороться и в особенности как
выжить, если под него, что называется, иголки не подточишь, если этот старик на виду
у всех, идет себе тихо, но верно своею прямою дорогою и честно делает свое дело!
— По-моему, тут главное то, что
у него, все едино, как
у Никитушки, нет ни отца, ни матери, сам себе верх, сам себе голова, — говорила Татьяна Андревна. — Есть, слышно, старая бабушка, да и та, говорят, на ладан дышит, из ума совсем
выжила, стало быть, ему не будет помеха. Потому, ежели Господь устроит Наташину судьбу, нечего ей бояться ни крутого свекра, ни лихой свекрови, ни бранчивых деверьёв, ни золовок-колотовок.
— Больше шести годов
у матушки Манефы
выжила я в обители, — отвечала Дарья Сергевна. — Сродница моя, дочка купца Смолокурова, обучалась там, так я при ней жила. Всех знаю: и матушку Таифу, теперь она в казначеях, и уставщицу мать Аркадию, и Виринею, эта по-прежнему все келарничает.
— Как мне Фленушки не знать? — сказала Дарья Сергевна. — Довольно ее знаю, не мало ведь времени
выжила я с Дуней
у матушки Манефы в обители.
Синтянину она не пригласила к себе и даже не спросила
у нее ни о ком и ни о чем… Глядя на Лару, по ее лицу нельзя было прочесть ничего, кроме утомления и некоторой тревоги. Она даже видимо
выживала от себя Синтянину, и когда та с Форовым встали, она торопливо пожала им на пороге руки и тотчас же повернула в двери ключ.
— Как же иначе-то?.. Ведь нельзя же так оставить все. Серафима теперь
у тетеньки… Как бы она меня там ни встретила, я туда поеду… Зачем же я ее буду вводить в новые грехи? Вы войдите ей в душу. В ней страсть-то клокочет, быть может, еще сильнее. Что она, первым делом, скажет матери своей: Калерия довела меня до преступления и теперь живет себе поживает на даче, добилась своего,
выжила меня. В ее глазах я — змея подколодная.
Выше было сказано, что Пекторалис приобрел лицевое место, задняя, запланная часть которого была в долгосрочной аренде
у чугуноплавильщика Сафроныча, и что этого маленького человека никак нельзя было отсюда
выжить.
Три дня тот нищий
у нас
выжил, пил, ел с княжого стола, на пуховой постели, собака, дрыхнул, а как все стихеры перепел, князь ему двадцать рублей деньгами, одежи всякой, харчей, повозку велел заложить да отвезти до села, где он в кельенке при церкви живет.
— Приезжая сестра из Киева гостит
у матушки, разболелась опасно… Кажись, до завтра не
выживет… Так пожелала вас видеть перед смертью.
— Поставить в каменные палаты воеводы, — перебил Мамон радостным голосом, — отобрать
у него лучшие клети, оружейную, постельную, сени… Немчин для него в доме хуже нечистого; того ладаном выкуришь да святой водой выгонишь, а этого, засадит раз Иван Васильевич, не
выживешь никакою силою. Придется хозяину хоть в удавку! Но позволит ли великий князь?
Это Голландия и Сибирь вместе, одна призванная, другая оседлая, с изумлением сошедшиеся
у Финского залива; они косятся друг на дружку и силятся
выжить одна другую.
Лежит солдат Федор Лушников в выздоравливающей палате псковского военного госпиталя, штукатурку на стене колупает, думку свою думает. Ранение
у него плевое: пуля на излете зад ему с краю прошила, — курица и та
выживет. Подлатали ему шкурку аккуратно, через пять дней на выписку, этапным порядком в свою часть, окопный кисель месить. Гром победы раздавайся, Федор Лушников держись…
Таким приемом он отстранил в числе прочих и попа Гавриила, который, как ниже увидим, очень долго его терпел и не
выживал от себя, когда все права Кирилла на священнодействия
у Спаса в Наливках давно уже кончились. Устранил он пономаря Ивана Федорова и еще несколько человек из прихожан, но зато сослался на некоторых иных людей, и в том числе на дьякона Петра, на котором он, по словам Перфилия, будто бы ездил чехардою. Этого он отвести не мог.