Неточные совпадения
Зять еще долго повторял свои извинения, не замечая, что сам уже давно сидел
в бричке, давно
выехал за ворота и перед ним давно были одни пустые
поля. Должно думать, что жена не много слышала подробностей о ярмарке.
Ей надо было с большими усилиями перетянуть свою подругу, и когда она достигала этого, один из выжлятников, ехавших сзади, непременно хлопал по ней арапником, приговаривая: «
В кучу!»
Выехав за ворота, папа велел охотникам и нам ехать по дороге, а сам повернул
в ржаное
поле.
Не шевеля почти и поводов,
Конь слушался его лишь слов.
«Таких коней и взнуздывать напрасно»,
Хозяин некогда сказал:
«Ну, право, вздумал я прекрасно!»
И,
в поле выехав, узду с Коня он снял.
Весело и бодро мчались мы под теплыми, но не жгучими лучами вечернего солнца и на закате, вдруг прямо из кустов, въехали
в Веллингтон. Это местечко построено
в яме, тесно, бедно и неправильно. С сотню голландских домиков, мазанок, разбросано между кустами, дубами, огородами, виноградниками и
полями с маисом и другого рода хлебом. Здесь более, нежели где-нибудь, живет черных. Проехали мы через какой-то переулок, узенький, огороженный плетнем и кустами кактусов и алоэ, и
выехали на большую улицу.
Он принадлежал, по всем приметам, к богатой семье и выехал-то
в поле не по нужде, а так, для забавы.
Но едва Владимир
выехал за околицу
в поле, как поднялся ветер и сделалась такая метель, что он ничего не взвидел.
Кирила Петрович оделся и
выехал на охоту с обыкновенной своею пышностию, — но охота не удалась. Во весь день видели одного только зайца, и того протравили. Обед
в поле под палаткою также не удался, или по крайней мере был не по вкусу Кирила Петровича, который прибил повара, разбранил гостей и на возвратном пути со всею своей охотою нарочно поехал
полями Дубровского.
Скоро мы
выехали из леса, и дорога пошла
полями,
в гору.
Но ни Арсению Потапычу, ни Филаниде Протасьевне скучать по дочерям некогда. Слава Богу, родительский долг выполнили, пристроили — чего ж больше! А сверх того, и страда началась,
в яровое
поле уже
выехали с боронами мужички. Как образцовый хозяин, Пустотелов еще с осени вспахал
поле, и теперь приходится только боронить. Вскоре после Николина дня
поле засеют овсом и опять вспашут и заборонят.
Это чтоб он сам
в поле с сохой
выехал — ни
в жизнь никогда!
Было давно под вечер, когда
выехали они
в поле.
Говор многоголосной толпы, выкрикивания евреев-факторов, стук экипажей — весь этот грохот, катившийся какою-то гигантскою волной, остался сзади, сливаясь
в одно беспрерывное, колыхавшееся, подобно волне, рокотание. Но и здесь, хотя толпа была реже, все же то и дело слышался топот пешеходов, шуршание колес, людской говор. Целый обоз чумаков
выезжал со стороны
поля и, поскрипывая, грузно сворачивал
в ближайший переулок.
Поэзия первого зимнего дня была по-своему доступна слепому. Просыпаясь утром, он ощущал всегда особенную бодрость и узнавал приход зимы по топанью людей, входящих
в кухню, по скрипу дверей, по острым, едва уловимым струйкам, разбегавшимся по всему дому, по скрипу шагов на дворе, по особенной «холодности» всех наружных звуков. И когда он
выезжал с Иохимом по первопутку
в поле, то слушал с наслаждением звонкий скрип саней и какие-то гулкие щелканья, которыми лес из-за речки обменивался с дорогой и
полем.
Погода стояла мокрая или холодная, останавливаться
в поле было невозможно, а потому кормежки и ночевки
в чувашских, мордовских и татарских деревнях очень нам наскучили; у татар еще было лучше, потому что у них избы были белые, то есть с трубами, а
в курных избах чуваш и мордвы кормежки были нестерпимы: мы так рано
выезжали с ночевок, что останавливались кормить лошадей именно
в то время, когда еще топились печи; надо было лежать на лавках, чтоб не задохнуться от дыму, несмотря на растворенную дверь.
Она собралась к нему на четвертый день после его посещения. Когда телега с двумя ее сундуками
выехала из слободки
в поле, она, обернувшись назад, вдруг почувствовала, что навсегда бросает место, где прошла темная и тяжелая полоса ее жизни, где началась другая, — полная нового горя и радости, быстро поглощавшая дни.
Лодка
выехала в тихую, тайную водяную прогалинку. Кругом тесно обступил ее круглой зеленой стеной высокий и неподвижный камыш. Лодка была точно отрезана, укрыта от всего мира. Над ней с криком носились чайки, иногда так близко, почти касаясь крыльями Ромашова, что он чувствовал дуновение от их сильного
полета. Должно быть, здесь, где-нибудь
в чаще тростника, у них были гнезда. Назанский лег на корму навзничь и долго глядел вверх на небо, где золотые неподвижные облака уже окрашивались
в розовый цвет.
Только когда мы
выехали из города и грязно-пестрые улицы и несносный оглушительный шум мостовой заменились просторным видом
полей и мягким похряскиванием колес по пыльной дороге и весенний пахучий воздух и простор охватил меня со всех сторон, только тогда я немного опомнился от разнообразных новых впечатлений и сознания свободы, которые
в эти два дня совершенно меня запутали.
Сторговавшись с извозчиком
в цене, он не работника послал везти барыню, а захотел сам ехать и заложил лучшую свою тройку
в бричку,
в которой ехала Муза Николаевна вдвоем с горничной; затем, усевшись на козлы и
выехав из деревни
в поле, Иван Дорофеев не преминул вступить
в разговор с своими седоками.
Он, несмотря на распутицу, по нескольку раз
в день
выезжал кататься по
полям; велел разгрести и усыпать песком
в саду главную дорожку, причем даже сам работал: очень уж Егор Егорыч сильно надышался
в Москве всякого рода ядовитыми миазмами, нравственными и физическими!
Утро было прекрасное. Сокольничий, подсокольничий, начальные люди и все чины сокольничья пути
выехали верхами,
в блестящем убранстве, с соколами, кречетами и челигами на рукавицах и ожидали государя
в поле.
Выехав за город и оглядев снежные
поля, он порадовался тому, что он один среди этих
полей, завернулся
в шубу, опустился на дно саней, успокоился и задремал. Прощанье с приятелями растрогало его, и ему стала вспоминаться вся последняя зима, проведенная им
в Москве, и образы этого прошедшего, перебиваемые неясными мыслями и упреками, стали непрошенно возникать
в его воображении.
Она не
выезжала из Белого
Поля; мальчик был совершенно один и, как все одинокие дети, развился не по летам; впрочем, и помимо внешних влияний,
в ребенке были видимы несомненные признаки редких способностей и энергического характера.
Несмотря на строгость,
в боях принимали участие и солдаты обозной роты, которым мирволил командир роты, капитан Морянинов, человек пожилой, огромной физической силы,
в дни юности любитель боев, сожалевший
в наших беседах, что мундир не позволяет ему самому участвовать
в рядах; но тем не менее он вместе с Лондроном
в больших санях всегда
выезжал на бои, становился где-нибудь
в поле на горке и наблюдал издали.
Во всю ночь, проведенную им
в доме боярина Кручины, шел проливной дождь, и когда он
выехал на большую дорогу, то взорам его представились совершенно новые предметы: тысячи быстрых ручьев стремились по скатам холмов,
в оврагах ревели мутные потоки, а низкие
поля казались издалека обширными озерами.
— «Не вихри, не ветры
в полях подымаются, не буйные крутят пыль черную:
выезжает то сильный, могучий богатырь Добрыня Никитич на своем коне богатырском, с одним Торопом-слугой; на нем доспехи ратные как солнышко горят; на серебряной цепи висит меч-кладенец
в полтораста пуд; во правой руке копье булатное, на коне сбруя красна золота.
Игорь-князь во злат стремень вступает.
В чистое он
поле выезжает.
Солнце тьмою путь ему закрыло,
Ночь грозою птиц перебудила,
Свист зверей несется, полон гнева,
Кличет Див над ним с вершины древа,
Кличет Див, как половец
в дозоре,
За Суду, на Сурож, на Поморье,
Корсуню и всей округе ханской,
И тебе, болван тмутороканский!
Мы расстались уже на закате солнца. Он пошел
в деревню Шипку, чтобы рано утром
выехать в Бургос, а оттуда домой,
в Стамбул, — он дал мне свой константинопольский адрес, — где Абадз-бей командует отрядом черкесов, а я отправился на другую сторону Шейновского
поля,
в свою палатку,
в лагерь, разбитый для русских гостей.
— Вот то-то и есть: «кажется»… Вы бы
в моей коже посидели, тогда на носу себе зарубили бы этот денек… двадцать третьего апреля — Егория вешнего — поняли? Только ленивая соха
в поле не
выезжает после Егория… Ну, обыкновенно, сплав затянулся, а пришел Егорий — все мужичье и взбеленилось: подай им сплав, хоть роди. Давеча так меня обступили, так с ножом к горлу и лезут… А я разве виноват, что весна выпала нынче поздняя?..
— Да покамест ничего! — отвечал один из них, закручивая свои густые с проседью усы. — Мы стоим друг против друга, на передовых цепях от скуки перестреливаются; иногда наши казаки
выезжают погарцевать
в чистом
поле, рисуются, тратят даром заряды, поддразнивают французов: вот и все тут.
Слуга пособил Рославлеву сесть на коня, и наши приятели,
выехав на чистое
поле, повернули
в сторону по первой проселочной дороге, которая, извиваясь между холмов, порытых рощами, терялась вдали среди густого леса.
— Я вам докладывал, Николай Степанович! — сказал Ильменев, — что
поле будет незадачное. Извольте-ка припомнить: лишь только мы
выехали из околицы, так нам и пырь
в глаза батька Василий; а ведь, известное дело, как с попом повстречаешься, так не жди ни
в чем удачи.
И когда этот адский поезд быстро
выехал в мелкий перелесок, что начинался тотчас за
полем, то и черт и собака разом закричали что-то неимоверно страшное.
Так как по
полям и Краям болот неудобно ездить четверкою
в коляске, то на охоту мы
выезжали в боковой долгуше, запряженной парою прекрасных лошадей
в краковских хомутах, у которых клещи подымаются кверху и загибаются
в виде лиры, и на которой на одном ее рожке висит лоскут красного сукна, а на другом шкура барсука.
Помню, какое освежительно-радостное впечатление произвели на меня зеленеющие
поля и деревья, когда я
выехал за заставу пыльной и грохочущей Москвы на мягкую грунтовую дорогу (так как
в то время даже Московско-Курского шоссе еще не существовало).
День за днем идет, мелькая,
А царевна молодая
Все
в лесу, не скучно ей
У семи богатырей.
Перед утренней зарею
Братья дружною толпою
Выезжают погулять.
Серых уток пострелять,
Руку правую потешить,
Сарачина
в поле спешить,
Иль башку с широких плеч
У татарина отсечь,
Или вытравить из леса
Пятигорского черкеса.
А хозяюшкой она
В терему меж тем одна
Приберет и приготовит.
Им она не прекословит,
Не перечут ей они.
Так идут за днями дни.
Между тем
в селе Плодомасовке, перед вечером того самого дня,
в который из Закромов
выехала оборонительная миссия, с вышек господского дома праздными холопами, ключником и дворецким на взгорье черных
полей был усмотрен конный отряд их владыки.
Это было по весне, должно быть вскоре после того, как
выехал на русские
поля изумрудные молодой Егорий светлохрабрый, по локоть руки
в красном золоте, по колени ноги
в чистом серебре, во лбу солнце,
в тылу месяц, по концам звезды перехожие, а божий люд честной-праведный выгнал встреч ему мал и крупен скот.
Отбелились холсты свежею юрьевой росою,
выехал вместо витязя Егория
в поле Иеремия пророк с тяжелым ярмом, волоча сохи да бороны, засвистали соловьи
в Борисов день, утешая мученика, стараниями святой Мавры засинела крепкая рассада, прошел Зосима святой с долгим костылем,
в набалдашнике пчелиную манку пронес; минул день Ивана Богословца, «Николина батюшки», и сам Никола отпразднован, и стал на дворе Симон Зилот, когда земля именинница.
Он
в поле выехал пустое,
Вдруг слышит выстрел — что такое?
Проехав опять улицей по накатанной и черневшей кое-где свежим навозом дороге и миновав двор с бельем, у которого белая рубаха уже сорвалась и висела на одном мерзлом рукаве, они опять
выехали к страшно гудевшим лозинам и опять очутились
в открытом
поле. Метель не только не стихала, но, казалось, еще усилилась. Дорога вся была заметена, и можно было знать, что не сбился, только по вешкам. Но и вешки впереди трудно было рассматривать, потому что ветер был встречный.
Федосья (бормочет).
В поле выехали, горе выманили, а огнём его печь, востры саблями сечь…
Только что опять
выехал Опанас
в поле, видит — стоит церковь, а
в церкви малый огонек чуть-чуть мигает.
Выезжал ли Святогор гулять
в чисто
поле,
Никого-то, Святогор, он не нахаживал,
С кем бы силой богатырскою помериться...
Выехала охота
в поле; увидели оленя и поскакали к нему.
— Справим завтра каноны над пеплом отца Варлаама, над могилками отца Илии и матушки Феклы, — продолжала Фленушка. — От Улáнгера эти места под боком. А послезавтра поглядим, что будет. Опасно станет
в лесу —
в Улáнгере останемся, не будет опасности, через
Полóмы на почтову дорогу
выедем — а там уж вплоть до Китежа нет сплошных лесов, бояться нечего.
Выезжал ли сударь во чисто
поле, —
Услыхал во чистом
поле пахаря:
Слышно — пашет мужик да посвистыва(е)т,
Сдалека, слышно, сошка поскрипыва(е)т,
Сошники по камням, слышно, черкают, —
А не видно нигде
в поле пахаря.
Постепенно стали редеть деревья. Потянуло откуда-то холодом, и всадники
выехали в открытое
поле. Теперь под копытами венгерца уже не плюхала, как прежде, болотная почва. Твердый, крепкий грунт сменил прежнюю кочковатую, неровную, болотистую поверхность. Мало-помалу бег коня замедлился, и сидевшие на его спине юные разведчики заметили, что как будто путь их начинает подниматься
в гору…
Китайцы
выезжали на
поля. Начинался сев. Начальников русских частей объезжали два китайских чиновника с шариками на шляпах, со свитою из пестрых китайских полицейских с длинными палками. Чиновники предъявляли бумагу,
в которой власти просили русских начальников не препятствовать китайцам к обработке
полей. Русские начальники прочитывали бумагу, великодушно кивали головами и заявляли чиновникам, что, конечно, конечно… какой тут даже может быть разговор…
Свет яркого зимнего утра уже врывается
в окно, когда он, шатаясь, выходит из спальни и наскоро выпив горячего сбитню, велит запрягать лошадь
в маленькие сани, и один, без кучера,
выезжает из дома, чтобы на просторе
полей и лесов, окружающих Москву, на морозном воздухе освежить свой помутившийся ум.
Они только делали, что рыскали с собаками по
полям,
выезжали рысаков, танцевали
в собраниях и кутили во всю ширь русской натуры.