Неточные совпадения
Пришел солдат с медалями,
Чуть жив, а выпить хочется:
—
Я счастлив! — говорит.
«Ну, открывай, старинушка,
В чем счастие солдатское?
Да не таись, смотри!»
— А в том, во-первых, счастие,
Что в двадцати сражениях
Я был, а не убит!
А во-вторых, важней того,
Я и во время мирное
Ходил ни сыт ни голоден,
А смерти не дался!
А в-третьих — за провинности,
Великие и малые,
Нещадно бит
я палками,
А хоть пощупай — жив!
И внес ту ношу чертову
Я во
второй этаж!
Г-жа Простакова. Говори, Митрофанушка. Как — де, сударь,
мне не целовать твоей ручки? Ты мой
второй отец.
И того ради, существенная видится в том нужда, дабы можно было
мне, яко градоначальнику, издавать для скорости собственного моего умысла законы, хотя бы даже не первого сорта (о сем и помыслить не смею!), но
второго или третьего.
На спрашивание же вашего высокоблагородия о том, во-первых, могу ли
я, в случае присылки новой головы, оную утвердить и, во-вторых, будет ли та утвержденная голова исправно действовать? ответствовать сим честь имею: утвердить могу и действовать оная будет, но настоящих мыслей иметь не может.
— Постойте, постойте,
я знаю, что девятнадцать, — говорил Левин, пересчитывая во
второй раз неимеющих того значительного вида, какой они имели, когда вылетали, скрючившихся и ссохшихся, с запекшеюся кровью, со свернутыми на бок головками, дупелей и бекасов.
— Да,
я пишу
вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом вопросе, — то есть, чтобы быть точным,
я не пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное, горячее объяснение.
—
Я уже
второй год живу здесь. Работаю.
—
Я не был там,
я был один в саду с Кити. Мы поссорились
второй раз с тех пор, как… Стива приехал.
— Во-первых,
я его ничего не просил передавать тебе, во-вторых,
я никогда не говорю неправды. А главное,
я хотел остаться и остался, — сказал он хмурясь. — Анна, зачем, зачем? — сказал он после минуты молчания, перегибаясь к ней, и открыл руку, надеясь, что она положит в нее свою.
― Его поздравляли, ― сказал высокий полковник. ―
Второй Императорский приз; кабы
мне такое счастие в карты, как ему на лошадей.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал
я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на
втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное
мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года,
я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать
меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и
я буду к этому равнодушен».
«
Я должен сказать и высказать следующее: во-первых, объяснение значения общественного мнения и приличия; во-вторых, религиозное объяснение значения брака; в-третьих, если нужно, указание на могущее произойти несчастье для сына; в-четвертых, указание на ее собственное несчастье».
— Во-первых, никогда; а во-вторых, если б это и было, то зачем
мне это?
«Долли подумает, что
я оставляю
второго мужа и что
я поэтому, наверное, неправа.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во
вторых, дорога не награда, а труд. И
я желал бы, чтобы ты понимал это. Вот если ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты в нем найдешь для себя награду.
Уж
я заканчивал
второй стакан чая, как вдруг дверь скрыпнула, легкий шорох платья и шагов послышался за
мной;
я вздрогнул и обернулся, — то была она, моя ундина!
— Другая идея вот:
мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что слушать менее утомительно; во-вторых, нельзя проговориться; в-третьих, можно узнать чужую тайну; в-четвертых, потому, что такие умные люди, как вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская обо
мне?
Долго, долго молчал Казбич; наконец вместо ответа он затянул старинную песню вполголоса: [
Я прошу прощения у читателей в том, что переложил в стихи песню Казбича, переданную
мне, разумеется, прозой; но привычка —
вторая натура. (Прим. М. Ю. Лермонтова.)]
Она при
мне не смеет пускаться с Грушницким в сентиментальные прения и уже несколько раз отвечала на его выходки насмешливой улыбкой, но
я всякий раз, как Грушницкий подходит к ней, принимаю смиренный вид и оставляю их вдвоем; в первый раз была она этому рада или старалась показать; во
второй — рассердилась на
меня; в третий — на Грушницкого.
Он лежал в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а другой держа погасшую трубку; дверь во
вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было.
Я все это тотчас заметил…
Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог — только он притворялся, будто не слышит.
Я долго не решался открыть
вторую записку… Что могла она
мне писать?.. Тяжелое предчувствие волновало мою душу.
Я раза два пожал ее руку; во
второй раз она ее выдернула, не говоря ни слова.
Он наскоро выхлебнул чашку, отказался от
второй и ушел опять за ворота в каком-то беспокойстве: явно было, что старика огорчало небрежение Печорина, и тем более, что он
мне недавно говорил о своей с ним дружбе и еще час тому назад был уверен, что он прибежит, как только услышит его имя.
Во
мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, быть может, через час простится с вами и миром навеки, а
второй…
второй?..
— А
мне кажется, что это дело обделать можно миролюбно. Все зависит от посредника. Письмен… [В рукописи отсутствуют две страницы. В первом издании
второго тома «Мертвых душ» (1855) примечание: «Здесь пропуск, в котором, вероятно, содержался рассказ о том, как Чичиков отправился к помещику Леницыну».]
— Да как сказать — куда? Еду
я покуда не столько по своей надобности, сколько по надобности другого. Генерал Бетрищев, близкий приятель и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников… Конечно, родственники родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; ибо видеть свет, коловращенье людей — кто что ни говори, есть как бы живая книга,
вторая наука.
— Позвольте, почтеннейший, вновь обратить вас к предмету прекращенного разговора.
Я спрашивал вас о том, как быть, как поступить, как лучше приняться… [Далее в рукописи отсутствуют две страницы. В первом издании
второго тома «Мертвых душ» (1855) примечание: «Здесь в разговоре Костанжогло с Чичиковым пропуск. Должно полагать, что Костанжогло предложил Чичикову приобрести покупкою именье соседа его, помещика Хлобуева».]
— Это, однако ж, странно, — сказала во всех отношениях приятная дама, — что бы такое могли значить эти мертвые души?
Я, признаюсь, тут ровно ничего не понимаю. Вот уже во
второй раз
я все слышу про эти мертвые души; а муж мой еще говорит, что Ноздрев врет; что-нибудь, верно же, есть.
Наступила и
вторая кадриль, которую
я танцевал с Сонечкой.
Maman играла
второй концерт Фильда — своего учителя.
Я дремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие, светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла патетическую сонату Бетховена, и
я вспоминал что-то грустное, тяжелое и мрачное. Maman часто играла эти две пьесы; поэтому
я очень хорошо помню чувство, которое они во
мне возбуждали. Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего? казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было.
Но хотя
я перерыл все комоды,
я нашел только в одном — наши дорожные зеленые рукавицы, а в другом — одну лайковую перчатку, которая никак не могла годиться
мне: во-первых, потому, что была чрезвычайно стара и грязна, во-вторых, потому, что была для
меня слишком велика, а главное потому, что на ней недоставало среднего пальца, отрезанного, должно быть, еще очень давно, Карлом Иванычем для больной руки.
Чувство умиления, с которым
я слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство мое было насыщено, а во-вторых, потому, что
я отсидел себе ноги, сидя на одном месте, и
мне хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались сзади
меня в темном чулане. Кто-то взял
меня за руку и шепотом сказал: «Чья это рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу, который шептал
мне над самым ухом,
я тотчас узнал Катеньку.
— Нет, позвольте, барин, чем-то вы заплатите? знаю
я, как вы платите: Марье Васильевне вот уж вы восьмой месяц двугривенный все платите,
мне тоже уж, кажется,
второй год, Петрушке…
— Да уж три раза приходила. Впервой
я ее увидал в самый день похорон, час спустя после кладбища. Это было накануне моего отъезда сюда.
Второй раз третьего дня, в дороге, на рассвете, на станции Малой Вишере; а в третий раз, два часа тому назад, на квартире, где
я стою, в комнате;
я был один.
Во-первых,
я в орфографии плох, во-вторых, в немецком иногда просто швах, так что все больше от себя сочиняю и только тем и утешаюсь, что от этого еще лучше выходит.
А как кончил бы, из пятой да из
второй вынул бы по кредитке, да опять на свет, да опять сомнительно, «перемените, пожалуйста», — да до седьмого поту конторщика бы довел, так что он
меня как и с рук-то сбыть уж не знал бы!
Второй год как он пристает ко
мне, чтоб
я взял у него эту тысячу, а ему бы по шести процентов платил.
Признаюсь тебе,
я и сам сильно был наклонен поддерживать это мнение, во-первых, судя по твоим глупым и отчасти гнусным поступкам (ничем не объяснимым), а во-вторых, по твоему недавнему поведению с матерью и сестрой.
— Всего только во
втором, если судить по-настоящему! Да хоть бы и в четвертом, хоть бы в пятнадцатом, все это вздор! И если
я когда сожалел, что у
меня отец и мать умерли, то уж, конечно, теперь.
Я несколько раз мечтал даже о том, что, если б они еще были живы, как бы
я их огрел протестом! Нарочно подвел бы так… Это что, какой-нибудь там «отрезанный ломоть», тьфу!
Я бы им показал!
Я бы их удивил! Право, жаль, что нет никого!
— Да,
я действительно вошь, — продолжал он, с злорадством прицепившись к мысли, роясь в ней, играя и потешаясь ею, — и уж по тому одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что
я вошь; потому, во-вторых, что целый месяц всеблагое провидение беспокоил, призывая в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную и приятную цель, — ха-ха!
— Вследствие двух причин к вам зашел, во-первых, лично познакомиться пожелал, так как давно уж наслышан с весьма любопытной и выгодной для вас точки; а во-вторых, мечтаю, что не уклонитесь, может быть,
мне помочь в одном предприятии, прямо касающемся интереса сестрицы вашей, Авдотьи Романовны. Одного-то
меня, без рекомендации, она, может, и на двор к себе теперь не пустит, вследствие предубеждения, ну, а с вашей помощью
я, напротив, рассчитываю…
Да и сам
я вам откровенно признавался, уже несколько раз, что психология эта о двух концах и что второй-то конец больше будет, да и гораздо правдоподобнее, а что, кроме этого, против вас у
меня пока и нет ничего.
— Сюда, сюда ко
мне! — умоляла Соня, — вот здесь
я живу!.. Вот этот дом,
второй отсюда… Ко
мне, поскорее, поскорее!.. — металась она ко всем. — За доктором пошлите… О господи!
Ну-с, во-вторых,
я потому к вам пришел…
А как стал бы третью тысячу считать — нет, позвольте:
я, кажется, там, во
второй тысяче, седьмую сотню неверно сосчитал, сомнение берет, да бросил бы третью, да опять за
вторую, — да этак бы все-то пять…
Второе: совесть моя совершенно покойна;
я без всяких расчетов предлагаю.
Знаете,
мне всегда было жаль, с самого начала, что судьба не дала родиться вашей сестре во
втором или третьем столетии нашей эры, где-нибудь дочерью владетельного князька или там какого-нибудь правителя или проконсула в Малой Азии.
— До чертиков допилась, батюшки, до чертиков, — выл тот же женский голос, уже подле Афросиньюшки, — анамнясь удавиться тоже хотела, с веревки сняли. Пошла
я теперь в лавочку, девчоночку при ней глядеть оставила, — ан вот и грех вышел! Мещаночка, батюшка, наша мещаночка, подле живет,
второй дом с краю, вот тут…
Вы
меня благодарили и даже прослезились (
я рассказываю все так, как было, чтобы, во-первых, напомнить вам, а во-вторых, показать вам, что из памяти моей не изгладилась ни малейшая черта).