Неточные совпадения
Сам
я играл Держиморду и в костюме квартального следил за выходами.
Меня выпустил Вася. Он отворил дверь и высунул
меня на сцену, так что
я чуть не запнулся. Загремел огромными сапожищами со шпорами и действительно рявкнул на весь театр: «Был по приказанию», за что «съел аплодисменты» и вызвал одобрительную улыбку городничего — Григорьева, зажавшего мягкой ладонью
мне рот. Это была моя
вторая фраза, произнесенная на сцене, в первой все-таки уже ответственной роли.
На улице дождь, буря, темь непроглядная.
Я открыл окно и, спустившись на руках сколько можно, спрыгнул в грязь со
второго этажа — и с тех пор под этим гостеприимным кровом более не бывал.
Мы пили чай,
второй раз разговелись, чтобы поддержать компанию старику, изображавшему хозяина дома. На другой день
я принес свой чемодан из соседних номеров Голяшкина, излюбленных актерами. Федор вынул черную пару и белую полотняную и повесил в гардероб.
Это он
меня второй раз бурлаком назвал.
Выяснилось, что, когда приехали нежданные гости, Рамзай-Соколий заложил за четыре рубля мой парадный сюртук. Спирька сбегал за водкой, и все четверо к моему приезду были уже на
втором взводе. Все старались утешить
меня, когда
я потерял последнюю надежду, узнав, что ссудная касса закрывается в семь часов вечера… Вася, который был трезвее других, играл на гитаре и пел свою любимую студенческую песню...
Мы исчезаем в темном проходе, выбираемся на внутренний двор, поднимаемся во
второй этаж,
я распахиваю дверь квартиры номер шесть. Пахнуло трущобой. Яркая висячая лампа освещает большой стол, за которым пишут, coгнувшись, косматые, оборванные, полураздетые, с опухшими лицами, восемь переписчиков.
Шли годы. Шагнули в двадцатое столетие. М. Горький ставил «На дне», и
меня В. И. Немирович-Данченко просил показать Хитровку для постановки пьесы. Назначен был день «похода», и
я накануне зашел узнать, в той ли еще они квартире. Тот же флигель, та же квартира во
втором этаже, те же лампочки-коптишки у нищих и большая висячая лампа с абажуром над рабочим столом. Кое-кто из стариков цел, но уже многих нет.
Семка был здесь много лет моим «собственным корреспондентом» и сообщал все тайные новости Хитрова рынка, во-первых, потому, что боялся
меня, как бы
я не «продернул» в газетах трактир, а во-вторых, потому, что просто «обожал» писателя. Словом, это был у
меня свой человек. Он старался изо всех сил рассказать всегда что-нибудь интересное, похвастаться передо
мной своим всезнайством.
Немало дней и ночей между первой и этой
второй встречей
я думал о Ермоловой, немало переговорено было о ней за это время с Мещерским — и великолепный образ артистки всплыл передо
мной в ряде картин. Год за годом, шаг за шагом…
Свободный день
я провел у моих провинциальных друзей и явился в Кружок к восьми часам, ко
второму звонку, когда зал был полон и все сидели на местах, боясь пропустить Никитина.
Сердце захолонуло.
Я все забыл: где
я? что
я?
Я вижу себя стоящим в необъятном просторе: мрак бездны глубоко внизу, розовое золото двух снеговых вершин над моим, гигантских размеров,
вторым «
я». Стою, не в силах пошевелиться.
Второй «
я» зачаровал
меня, поглотил весь мир. Он начинает бледнеть и как будто таять.
Оказались старые сослуживцы и знакомые по Московскому артистическому кружку — и
я дома. Песоцкий взял тетрадку, возвращенную Никольским, и, указывая
мне, вычеркнул всю сцену первого акта и значительно сократил сцену во
втором акте, оставив только самую эффектную суть. Суфлер повторил вымарки в писаной пьесе и передал
мне роль, которой осталось странички полторы только во
втором акте. Ремарка такая: Роллер вбегает без шляпы, в одной рубахе, изорванной в клочья, везде сквозит тело, на шее — веревочная петля.
Неточные совпадения
Пришел солдат с медалями, // Чуть жив, а выпить хочется: // —
Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А в том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях //
Я был, а не убит! // А во-вторых, важней того, //
Я и во время мирное // Ходил ни сыт ни голоден, // А смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит
я палками, // А хоть пощупай — жив!
И внес ту ношу чертову //
Я во
второй этаж!
Г-жа Простакова. Говори, Митрофанушка. Как — де, сударь,
мне не целовать твоей ручки? Ты мой
второй отец.
И того ради, существенная видится в том нужда, дабы можно было
мне, яко градоначальнику, издавать для скорости собственного моего умысла законы, хотя бы даже не первого сорта (о сем и помыслить не смею!), но
второго или третьего.
На спрашивание же вашего высокоблагородия о том, во-первых, могу ли
я, в случае присылки новой головы, оную утвердить и, во-вторых, будет ли та утвержденная голова исправно действовать? ответствовать сим честь имею: утвердить могу и действовать оная будет, но настоящих мыслей иметь не может.