Неточные совпадения
«Эк его неугомонный бес как обуял!» — подумал про себя Чичиков и решился во что бы то ни стало отделаться от
всяких бричек, шарманок и всех возможных
собак, несмотря на непостижимую уму бочковатость ребр и комкость лап.
У
всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых
собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у
всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
Как
собака, будет он застрелен на месте и кинут безо
всякого погребенья на поклев птицам, потому что пьяница в походе недостоин христианского погребенья.
— А пан разве не знает, что Бог на то создал горелку, чтобы ее
всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять за бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас увидит, что не течет, и скажет: «Жид не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму жида!» Потому что все, что ни есть недоброго, все валится на жида; потому что жида
всякий принимает за
собаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид.
Почти у
всяких ворот кучера сидят, толстые, как мясники какие, только и дела что
собак гладят да играют с ними; а собаки-то, маменька, как львы.
После чая все займутся чем-нибудь: кто пойдет к речке и тихо бродит по берегу, толкая ногой камешки в воду; другой сядет к окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком своего носа, поворачивая голову то направо, то налево. Так иногда
собаки любят сидеть по целым дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая
всякого прохожего.
Двор был полон
всякой домашней птицы, разношерстных
собак. Утром уходили в поле и возвращались к вечеру коровы и козел с двумя подругами. Несколько лошадей стояли почти праздно в конюшнях.
По двору, под ногами людей и около людских, у корыта с какой-то кашей, толпились куры и утки, да нахально везде бегали
собаки, лаявшие натощак без толку на
всякого прохожего, даже иногда на своих, наконец друг на друга.
У него уже была своя пара лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке. Светила луна. Было тихо, тепло, но тепло по-осеннему. В предместье, около боен, выли
собаки. Старцев оставил лошадей на краю города, в одном из переулков, а сам пошел на кладбище пешком. «У
всякого свои странности, — думал он. — Котик тоже странная, и — кто знает? — быть может, она не шутит, придет», — и он отдался этой слабой, пустой надежде, и она опьянила его.
Тиранил же ужасно, обучая ее
всяким штукам и наукам, и довел бедную
собаку до того, что та выла без него, когда он отлучался в классы, а когда приходил, визжала от восторга, скакала как полоумная, служила, валилась на землю и притворялась мертвою и проч., словом, показывала все штуки, которым ее обучили, уже не по требованию, а единственно от пылкости своих восторженных чувств и благодарного сердца.
— Ну, от
собак схватил. Ну, темнота… Ну, на
всякий случай.
«Передай, — закричал он, — от меня Красоткину, что я всем
собакам буду теперь куски с булавками кидать, всем, всем!» — «А, думаю, вольный душок завелся, его надо выкурить», — и стал ему выказывать полное презрение, при
всякой встрече отвертываюсь или иронически улыбаюсь.
Наш брат охотник может в одно прекрасное утро выехать из своего более или менее родового поместья с намереньем вернуться на другой же день вечером и понемногу, понемногу, не переставая стрелять по бекасам, достигнуть наконец благословенных берегов Печоры; притом
всякий охотник до ружья и до
собаки — страстный почитатель благороднейшего животного в мире: лошади.
Плетня видны были одни остатки, потому что
всякий выходивший из дому никогда не брал палки для
собак, в надежде, что будет проходить мимо кумова огорода и выдернет любую из его плетня.
Псовые и оружейные охотники, осмотрев до мелочей и разобрав по косточкам
всякую достойную внимания
собаку, отправлялись в свой низок, и за рюмкой водки начинался разговор «по охоте».
Они осматривают
собак, спорят. Разговор их не
всякий поймет со стороны. Так и сыплются слова...
Большой угол занимал собачий рынок. Каких-каких
собак здесь не было! И борзые, и хортые, и псовые, и гончары всех сортов, и доги, и бульдоги, и
всякая мохнатая и голая мелкота за пазухами у продавцов. Здесь работали собачьи воры.
— Верю? — крикнул дед, топнув ногой. — Нет,
всякому зверю поверю, —
собаке, ежу, — а тебе погожу! Знаю: ты его напоил, ты научил! Ну-ко, вот бей теперь! На выбор бей: его, меня…
Пролив, отделяющий остров от материка, в зимние месяцы замерзает совершенно, и та вода, которая летом играет роль тюремной стены, зимою бывает ровна и гладка, как поле, и
всякий желающий может пройти его пешком или переехать на
собаках.
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности
собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а
всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Только в позднюю осень позволяет он
собаке делать над собой стойку, вероятно оттого, что бывает необычайно жирен и утомляется от скорого и многого беганья, во
всякое же другое время он, так же как болотная курица и луговой коростель, бежит, не останавливаясь, и нередко уходит в такие места, что
собака отыскать и поднять его не может.
Охотнику приходится стрелять только тех молодых и старых гусей, которых
собаки выгонят на реку или озеро, что бывает не часто: гусь подлинь и молодые гусята крепко и упорно держатся в траве, кустах и камышах, куда прячутся они при
всяком шуме, при малейшем признаке опасности.
Я не оспориваю удовольствия этой осенней стрельбы, но у
всякого свой вкус: я не люблю охоты, где надобно содействие посторонних людей, иногда вовсе не охотников, и должен признаться, что не люблю ни гончих, ни борзых
собак и, следовательно, не люблю псовой охоты.
Всякий охотник знает необходимость легавой
собаки: это жизнь, душа ружейной охоты, и предпочтительно охоты болотной, самой лучшей; охотник с ружьем без
собаки что-то недостаточное, неполное! Очень мало родов стрельбы, где обойтись без нее, еще менее таких, в которых она могла бы мешать.
Для приучения к подаванию поноски должно сначала употреблять мячики, потом куски дерева и
всякие, даже железные, вещи, [Некоторые охотники находят это вредным; они говорят, что от жесткой поноски
собака будет мять дичь; я сомневаюсь в этом] которые может щенок схватить зубами и принести, наконец — мертвых птиц.
Но, по-моему, и это не нужно: у
всякой, самой вежливой, старой
собаки есть какие-нибудь свои привычки; молодая сейчас переймет их, да и две
собаки вместе всегда больше горячатся и одна другую сбивают.
Разумеется, оставя
всякую другую пролетную дичь, истинный охотник бросится за вальдшнепами, и добрая легавая
собака, не горячая, преимущественно вежливая, будет очень ему полезна.
Стойка над
всякой птицей и зверем также врожденна
собакам доброй породы; даже щенки стоят над курами и кошками очень крепко.
За
всякое непослушание она должна быть наказана, но без запальчивости и самым легким образом; за точное же исполнение приказаний надобно
собаку приласкать и даже чем-нибудь полакомить.
То же должно сказать о стрельбе вообще
всякой сидячей птицы, кроме тетеревов и вяхирей, которые, сидя на деревьях и посматривая с любопытством на рысканье
собаки, оттого даже менее обращают внимания на охотника и ближе его подпускают,
всякая другая птица, сидящая на земле, гораздо больше боится
собаки, чем приближающегося человека.
Если вдруг выпадет довольно глубокий снег четверти в две, пухлый и рыхлый до того, что нога зверя вязнет до земли, то башкирцы и другие азиатские и русские поселенцы травят, или, вернее сказать, давят, в большом числе русаков не только выборзками, но и
всякими дворными
собаками, а лис и волков заганивают верхами на лошадях и убивают одним ударом толстой ременной плети, от которой, впрочем, и человек не устоит на ногах.
Степные кулики в степях то же, что болотные кулики в болотах: так же далеко встречают человека,
собаку, даже
всякое животное, приближающееся к их гнездам или детям, так же сначала налетают близко на охотника, вьются над ним и садятся кругом, стараясь отвесть его в противоположную сторону, но все это делают они с меньшей горячностью и большею осторожностью. После нескольких выстрелов степные кулики отдаляются и становятся сторожки.
Чибисы, или пигалицы, очень горячо привязаны к своим детям и не уступают в этом качестве и болотным куликам: так же бросаются навстречу опасности, так же отгоняют
всякую недобрую птицу и так же смело вьются над охотником и
собакою, но гибнут менее, чем другие кулики, потому что охотники мало их стреляют.
Обе эти
собаки до того были страстны к отыскиванью дичи, что видимо скучали, если не
всякий день бывали в поле или болоте.
Вылетев навстречу человеку или
собаке, даже лошади, корове и
всякому животному, — ибо слепой инстинкт не умеет различать, чье приближение опасно и чье безвредно, — болотный кулик бросается прямо на охотника, подлетает вплоть, трясется над его головой, вытянув ноги вперед, как будто упираясь ими в воздух, беспрестанно садится и бежит прочь, все стараясь отвести в противоположную сторону от гнезда.
Поднялись разговоры о земельном наделе, как в других местах, о притеснениях компании, которая
собакой лежит на сене, о других промыслах, где у рабочих есть и усадьбы, и выгон, и покосы, и
всякое угодье, о посланных ходоках «с бумагой», о «члене», который наезжал каждую зиму ревизовать волостное правление.
— Сейчас же убирайся отсюда, старая дура! Ветошка! Половая тряпка!.. Ваши приюты Магдалины-это хуже, чем тюрьма. Ваши секретари пользуются нами, как
собаки падалью. Ваши отцы, мужья и братья приходят к нам, и мы заражаем их
всякими болезнями… Нарочно!.. А они в свою очередь заражают вас. Ваши надзирательницы живут с кучерами, дворниками и городовыми, а нас сажают в карцер за то, что мы рассмеемся или пошутим между собою. И вот, если вы приехали сюда, как в театр, то вы должны выслушать правду прямо в лицо.
Зная, что у нас много водится дичи, он привез с собой и ружье, и
собаку, и
всякий день ходил стрелять в наших болотах, около нижнего и верхнего пруда, где жило множество бекасов,
всяких куликов и куличков, болотных курочек и коростелей.
Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все в охоте: как
собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать хвостом, фыркать, прижимая нос к самой земле; как, по мере того как она подбирается к птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко подняв на правой руке ястреба, а левою рукою удерживая на сворке горячую
собаку, подсвистывая, горячась сам, почти бежит за ней; как вдруг
собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто окаменеет на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает
собаку ногой; как, бог знает откуда, из-под самого носа с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается с добычею в траву или жниву, — на это, пожалуй,
всякий посмотрит с удовольствием.
— Барынька-то у него уж очень люта, — начал он, — лето-то придет, все посылала меня — выгоняй баб и мальчиков, чтобы грибов и ягод ей набирали; ну, где уж тут: пойдет ли кто охотой… Меня допрежь того невесть как в околотке любили за мою простоту, а тут в селенье-то придешь, точно от медведя какого мальчишки и бабы разбегутся, — срам! — а не принесешь ей, — ругается!.. Псит-псит, хуже
собаки всякой!.. На последние свои денежки покупывал ей, чтобы только отвязаться, — ей-богу!
— Вот бы, ненько, Весовщикова приласкать вам однажды! Сидит у него отец в тюрьме — поганенький такой старичок. Николай увидит его из окна и ругает. Нехорошо это! Он добрый, Николай, —
собак любит, мышей и
всякую тварь, а людей — не любит! Вот до чего можно испортить человека!
—
Всякому, сударь, доложить вам, человеку свое счастье! — сказал он, вздохнув, и потом, приподняв фуражку и проговоря: — Прощенья просим, ваше высокоблагородие! — поворотил в свой переулок и скрылся за тяжеловесную дубовую калитку, которую, кроме защелки, запер еще припором и спустил с цепи
собаку.
Надо было долго стучать у Виргинского: все давно уже спали. Но Шатов изо всей силы и безо
всякой церемонии заколотил в ставню. Цепная
собака на дворе рвалась и заливалась злобным лаем.
Собаки всей улицы подхватили; поднялся собачий гам.
Крапчик, действительно, был любознателен и любил
всякое дело, как ищейка-собака, вынюхать до малейших подробностей и все потом внешним образом запомнить.
И подлинно, он нравственно уединил себя от всех людей, жил посреди их особняком, отказался от
всякой дружбы, от
всяких приязненных отношений, перестал быть человеком и сделал из себя царскую
собаку, готовую растерзать без разбора
всякого, на кого Иоанну ни вздумалось бы натравить ее.
Но такою гордою и независимою она бывала только наедине. Страх не совсем еще выпарился огнем ласк из ее сердца, и
всякий раз при виде людей, при их приближении, она терялась и ждала побоев. И долго еще
всякая ласка казалась ей неожиданностью, чудом, которого она не могла понять и на которое она не могла ответить. Она не умела ласкаться. Другие
собаки умеют становиться на задние лапки, тереться у ног и даже улыбаться, и тем выражают свои чувства, но она не умела.
Точно так же она перекувыркивалась и перед Шариком и перед
всякой другой
собакой, когда выбегала по своим делам за острог.
Сижу я на чердаке,
С ножницами в руке.
Режу бумагу, режу…
Скушно мне, невеже!
Пыл бы я
собакой —
Бегал бы где хотел,
А теперь орет на меня
всякой:
Сиди да молчи, пострел,
Молчи, пока цел!
— У нас пословица есть, — сказал он переводчику, — угостила
собака ишака мясом, а ишак
собаку сеном, — оба голодные остались. — Он улыбнулся. —
Всякому народу свой обычай хорош.
Эти трое — первейшие забавники на базаре: они ловили
собак, навязывали им на хвосты разбитые железные вёдра и смотрели, смеясь, как испуганное животное с громом и треском мечется по площади, лая и визжа. В сырые дни натирали доски тротуара мылом, любуясь, как прохожий, ступив в натёртое место, скользил и падал; связывали узелки и тюрички, наполняя их
всякою дрянью, бросали на дорогу, — их веселило, когда кто-нибудь поднимал потерянную покупку и пачкал ею руки и одежду.