Неточные совпадения
Волнение Долли действовало
на Алексея Александровича. Он
встал и покорно пошел за нею в классную комнату. Они сели за
стол, обтянутый изрезанною перочинными ножами клеенкой.
Присутствие княгини Тверской, и по воспоминаниям, связанным с нею, и потому, что он вообще не любил ее, было неприятно Алексею Александровичу, и он пошел прямо в детскую. В первой детской Сережа, лежа грудью
на столе и положив ноги
на стул, рисовал что-то, весело приговаривая. Англичанка, заменившая во время болезни Анны француженку, с вязаньем миньярдиз сидевшая подле мальчика, поспешно
встала, присела и дернула Сережу.
Когда
встали из-за
стола, Левину хотелось итти за Кити в гостиную; но он боялся, не будет ли ей это неприятно по слишком большой очевидности его ухаживанья за ней. Он остался в кружке мужчин, принимая участие в общем разговоре, и, не глядя
на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды и то место,
на котором она была в гостиной.
Он
встал, чтобы итти к письменному
столу, и Ласка, лежавшая у его ног, потягиваясь, тоже
встала и оглядывалась
на него, как бы спрашивая, куда итти.
Француз спал или притворялся, что спит, прислонив голову к спинке кресла, и потною рукой, лежавшею
на колене, делал слабые движения, как будто ловя что-то. Алексей Александрович
встал, хотел осторожно, но, зацепив за
стол, подошел и положил свою руку в руку Француза. Степан Аркадьич
встал тоже и, широко отворяя глава, желая разбудить себя, если он спит, смотрел то
на того, то
на другого. Всё это было наяву. Степан Аркадьич чувствовал, что у него в голове становится всё более и более нехорошо.
Этим обед и кончился; но когда
встали из-за
стола, Чичиков почувствовал в себе тяжести
на целый пуд больше.
Maman уже не было, а жизнь наша шла все тем же чередом: мы ложились и
вставали в те же часы и в тех же комнатах; утренний, вечерний чай, обед, ужин — все было в обыкновенное время;
столы, стулья стояли
на тех же местах; ничего в доме и в нашем образе жизни не переменилось; только ее не было…
Раскольников прошел к
столу и сел
на стул, с которого она только что
встала. Она стала перед ним в двух шагах, точь-в-точь как вчера.
Минуты две продолжалось молчание. Он сидел потупившись и смотрел в землю; Дунечка стояла
на другом конце
стола и с мучением смотрела
на него. Вдруг он
встал...
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между
столом и стулом; Разумихин
на этот раз
встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни
на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он уносит с собой ужасное оскорбление.
Он вдрогнул: «Фу черт, да это чуть ли не мышь! — подумал он, — это я телятину оставил
на столе…» Ему ужасно не хотелось раскрываться,
вставать, мерзнуть, но вдруг опять что-то неприятное шоркнуло ему по ноге; он сорвал с себя одеяло и зажег свечу.
Раскольников отдал перо, но, вместо того чтоб
встать и уйти, положил оба локтя
на стол и стиснул руками голову.
Что прикажете? День я кончил так же беспутно, как и начал. Мы отужинали у Аринушки. Зурин поминутно мне подливал, повторяя, что надобно к службе привыкать.
Встав из-за
стола, я чуть держался
на ногах; в полночь Зурин отвез меня в трактир.
Гости выпили еще по стакану,
встали из-за
стола и простились с Пугачевым. Я хотел за ними последовать, но Пугачев сказал мне: «Сиди; я хочу с тобою переговорить». — Мы остались глаз
на глаз.
Княжна молча
встала с кресла и первая вышла из гостиной. Все отправились вслед за ней в столовую. Казачок в ливрее с шумом отодвинул от
стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустилась княжна; Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом. Старуха положила себе меду в чашку (она находила, что пить чай с сахаром и грешно и дорого, хотя сама не тратила копейки ни
на что) и вдруг спросила хриплым голосом...
Базаров, который
встал было навстречу Павлу Петровичу, присел
на край
стола и скрестил руки.
Он
встал на ноги, посмотрел неуверенно в пол, снова изогнул рот серпом. Макаров подвел его к
столу, усадил, а Лютов сказал, налив полстакана вина...
Клим бесшумно
встал, осторожно приоткрыл дверь: горничная и белошвейка Рита танцевали вальс вокруг
стола,
на котором сиял, точно медный идол, самовар.
— Вот я согласен, — ответил в конце
стола человек маленького роста, он
встал, чтоб его видно было; Самгину издали он показался подростком, но от его ушей к подбородку опускались не густо прямые волосы бороды,
на подбородке она была плотной и, в сумраке, казалась тоже синеватой.
Он попробовал приподняться со стула, но не мог, огромные сапоги его точно вросли в пол. Вытянув руки
на столе, но не опираясь ими, он еще раз попробовал
встать и тоже не сумел. Тогда, медленно ворочая шеей, похожей
на ствол дерева, воткнутый в измятый воротник серого кафтана, он, осматривая людей, продолжал...
Вбежали два лакея, буфетчик, в двери
встал толстый человек с салфеткой
на груди, дама колотила кулаком по
столу и кричала...
«Следовало сказать о моих подозрениях, — думал он, садясь к
столу, но —
встал и лег
на диван. — Ерунда, я не имел никаких подозрений, это он сейчас внушил мне их».
Но Самгин уже не слушал его замечаний, не возражал
на них, продолжая говорить все более возбужденно. Он до того увлекся, что не заметил, как вошла жена, и оборвал речь свою лишь тогда, когда она зажгла лампу. Опираясь рукою о
стол, Варвара смотрела
на него странными глазами, а Суслов,
встав на ноги, оправляя куртку, сказал, явно довольный чем-то...
Кутузов, сняв пиджак, расстегнув жилет, сидел за
столом у самовара, с газетой в руках, газеты валялись
на диване,
на полу, он
встал и, расшвыривая их ногами, легко подвинул к
столу тяжелое кресло.
Его не слушали. Рассеянные по комнате люди, выходя из сумрака, из углов, постепенно и как бы против воли своей, сдвигались к
столу. Бритоголовый
встал на ноги и оказался длинным, плоским и по фигуре похожим
на Дьякона. Теперь Самгин видел его лицо, — лицо человека, как бы только что переболевшего какой-то тяжелой, иссушающей болезнью, собранное из мелких костей, обтянутое старчески желтой кожей; в темных глазницах сверкали маленькие, узкие глаза.
Все люди за
столом сдвинулись теснее, некоторые
встали, ожидающе глядя
на его благородие. Клим Иванович Самгин уверенно и властно заявил, что завтра он сделает все, что возможно, а сейчас он хотел бы отдохнуть, он плохо спал ночь, и у него разбаливается голова.
Говорил он трезво, но,
встав на ноги, — покачнулся, схватил одной рукою край
стола, другой — спинку стула. После случая с Бердниковым Самгин боялся пьяных.
Из коридора к
столу осторожно, даже благоговейно, как бы к причастию, подошли двое штатских, ночной сторож и какой-то незнакомый человек, с измятым, неясным лицом, с забинтованной шеей, это от него пахло йодоформом. Клим подписал протокол, офицер
встал, встряхнулся, проворчал что-то о долге службы и предложил Самгину дать подписку о невыезде. За спиной его полицейский подмигнул Инокову глазом, похожим
на голубиное яйцо, Иноков дружески мотнул встрепанной головой.
Это повторялось
на разные лады, и в этом не было ничего нового для Самгина. Не ново было для него и то, что все эти люди уже ухитрились
встать выше события, рассматривая его как не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате стало просторней, менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали
стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
Пушки стреляли не часто, не торопясь и, должно быть, в разных концах города. Паузы между выстрелами были тягостнее самих выстрелов, и хотелось, чтоб стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые ждут конца. Самгин, уставая, садился к
столу, пил чай, неприятно теплый, ходил по комнате, потом снова
вставал на дежурство у окна. Как-то вдруг в комнату точно с потолка упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
— Ах! — с тоской сказал Обломов. — Новая забота! Ну, что стоишь? Положи
на стол. Я сейчас
встану, умоюсь и посмотрю, — сказал Илья Ильич. — Так умыться-то готово?
Он пошел к Райскому. Татьяна Марковна и Вера услыхали их разговор, поспешили одеться и позвали обоих пить чай, причем, конечно, Татьяна Марковна успела задержать их еще
на час и предложила проект такого завтрака, что они погрозили уехать в ту же минуту, если она не ограничится одним бифштексом. Бифштексу предшествовала обильная закуска, а вслед за бифштексом явилась рыба, за рыбою жареная дичь. Дело доходило до пирожного, но они
встали из-за
стола и простились — не надолго.
Она вздрогнула, быстро опустилась
на стул и опустила голову. Потом
встала, глядя вокруг себя, меняясь в лице, шагнула к
столу, где стояла свеча, и остановилась.
Он взглянул
на Веру: она налила себе красного вина в воду и, выпив,
встала, поцеловала у бабушки руку и ушла. Он
встал из-за
стола и ушел к себе в комнату.
Спустя полчаса она медленно
встала, положив книгу в
стол, подошла к окну и оперлась
на локти, глядя
на небо,
на новый, светившийся огнями через все окна дом, прислушиваясь к шагам ходивших по двору людей, потом выпрямилась и вздрогнула от холода.
В глазах был испуг и тревога. Она несколько раз трогала лоб рукой и села было к
столу, но в ту же минуту
встала опять, быстро сдернула с плеч платок и бросила в угол за занавес,
на постель, еще быстрее отворила шкаф, затворила опять, ища чего-то глазами по стульям,
на диване — и, не найдя, что ей нужно, села
на стул, по-видимому, в изнеможении.
Мы играли уже с лишком час; наконец я увидел с своего места, что князь вдруг
встал и, бледный, перешел к нам и остановился передо мной напротив, через
стол: он все проиграл и молча смотрел
на мою игру, впрочем, вероятно, ничего в ней не понимая и даже не думая уже об игре.
— Да неужто ты в самом деле что-нибудь хотел сморозить? — загадочно воскликнула она, с глубочайшим удивлением смотря
на меня, но, не дождавшись моего ответа, тоже побежала к ним. Версилов с неприязненным, почти злобным видом
встал из-за
стола и взял в углу свою шляпу.
— Я так и знал, что ты так примешь, Соня, — проговорил он. Так как мы все
встали при входе его, то он, подойдя к
столу, взял кресло Лизы, стоявшее слева подле мамы, и, не замечая, что занимает чужое место, сел
на него. Таким образом, прямо очутился подле столика,
на котором лежал образ.
«Вам что за дело?» — «Может быть, что-нибудь насчет
стола, находите, что это нехорошо, дорого, так снимите с меня эту обязанность: я ценю ваше доверие, но если я мог возбудить подозрения, недостойные вас и меня, то я готов отказаться…» Он даже
встанет, положит салфетку, но общий хохот опять усадит его
на место.
Вдруг из дверей явились, один за другим, двенадцать слуг, по числу гостей; каждый нес обеими руками чашку с чаем, но без блюдечка. Подойдя к гостю, слуга ловко падал
на колени, кланялся, ставил чашку
на пол, за неимением
столов и никакой мебели в комнатах,
вставал, кланялся и уходил. Ужасно неловко было тянуться со стула к полу в нашем платье. Я протягивал то одну, то другую руку и насилу достал. Чай отличный, как желтый китайский. Он густ, крепок и ароматен, только без сахару.
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал
на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и,
встав из-за
стола не совсем твердо, вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
Даже барон, и тот
встал и приходил два раза сказать, что breakfast
на столе.
Так же все
вставали, так же входили сенаторы в своих мундирах, так же садились в кресла с высокими спинками, так же облокачивались
на стол, стараясь иметь естественный вид.
Он
встал с очевидным намерением пройтись по комнате. Он был в страшной тоске. Но так как
стол загораживал дорогу и мимо
стола и стены почти приходилось пролезать, то он только повернулся
на месте и сел опять. То, что он не успел пройтись, может быть, вдруг и раздражило его, так что он почти в прежнем исступлении вдруг завопил...
И он опять кивнул
на пачки. Он двинулся было
встать кликнуть в дверь Марью Кондратьевну, чтобы та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чем бы накрыть деньги, чтобы та не увидела их, вынул было сперва платок, но так как тот опять оказался совсем засморканным, то взял со
стола ту единственную лежавшую
на нем толстую желтую книгу, которую заметил, войдя, Иван, и придавил ею деньги. Название книги было: «Святого отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Федорович успел машинально прочесть заглавие.
Выслушав это, Катерина Ивановна молча
встала с места, пошла к своему письменному
столу, отперла стоявшую
на нем шкатулку, вынула какую-то бумажку и положила ее пред Иваном.
Он облокотился
на стол и подпер рукой голову. Он сидел к ним боком и смотрел в стену, пересиливая в себе дурное чувство. В самом деле ему ужасно как хотелось
встать и объявить, что более не скажет ни слова, «хоть ведите
на смертную казнь».
— Ну, Лиса Патрикевна, пошла хвостом вилять!.. Я его дождусь, — с сердцем проговорил Павел и ударил рукой по
столу. — А, да вот он и жалует, — прибавил он, взглянув в окошко, — легок
на помине. Милости просим! (Он
встал.)
Войницын, который до того времени неподвижно и прямо сидел
на своей лавке, с ног до головы обливаясь горячей испариной и медленно, но бессмысленно поводя кругом глазами,
вставал, торопливо застегивал свой вицмундир доверху и пробирался боком к экзаменаторскому
столу.