Неточные совпадения
Приехал молодой болтливый, только что кончивший курс студент, земский
врач.
Возвратясь домой, он увидал у ворот полицейского, на крыльце дома — другого; оказалось, что полиция желала арестовать Инокова, но доктор воспротивился этому; сейчас
приедут полицейский
врач и судебный следователь для проверки показаний доктора и допроса Инокова, буде он окажется в силах дать показание по обвинению его «в нанесении тяжких увечий, последствием коих была смерть».
Кстати, уже всем почти было известно в городе, что
приезжий знаменитый
врач в какие-нибудь два-три дня своего у нас пребывания позволил себе несколько чрезвычайно обидных отзывов насчет дарований доктора Герценштубе.
В самом углу залива находится русское селение, называвшееся ранее постом Ольги. Первой постройкой, которая появилась здесь в 1854 году, была матросская казарма. В 1878 году сюда
приехали лесничий и фельдшер, а до того времени местный пристав исполнял их обязанности: он был и учителем, и
врачом, чинил суд и расправу.
Приехал становой с уездным
врачом, и Антося потрошили. По вскрытии оказалось, что Антось страшно избит и умер от перелома ребер… Говорили, что парубки, недовольные его успехами на вечерницах и его победами, застигли его ночью где-то под тыном и «били дрючками». Но ни сам Антось и никто в деревне ни единым словом не обмолвился о предполагаемых виновниках.
Ентальцевы помаленьку собираются к вам; не очень понимаю, зачем она сюда
приезжала. Пособия мужу не получила от факультета полупьяного. [Факультетом Пущин называл
врача.] Развлечения также немного. Я иногда доставляю ей утешение моего лицезрения, но это утешение так ничтожно, что не стоит делать шагу. Признаюсь вам, когда мне случается в один вечер увидеть обоих — Н. С. и Ан. Вас, то совершенно отуманится голова. Сам делаешься полоумным…
Они успели уже, впрочем, повидаться со всеми своими знакомыми, и, наконец, Мари написала, между прочим, записку и к своему петербургскому
врачу, которою извещала его, что они
приехали в Петербург и весьма желали бы, чтоб он как-нибудь повидался с ними.
А вон этот господин, застегнутый, как Домби [Домби — герой романа Ч.Диккенса (1812—1870) «Домби и сын».], на все пуговицы, у которого, по мнению
врачей, от разливающейся каждый день желчи окончательно сгнила печенка, — неужели этот аспид человечества
приехал веселиться?
Сверстов, начиная с самой первой школьной скамьи, — бедный русак, по натуре своей совершенно непрактический, но бойкий на слова, очень способный к ученью, — по выходе из медицинской академии, как один из лучших казеннокоштных студентов, был назначен флотским
врачом в Ревель, куда
приехав, нанял себе маленькую комнату со столом у моложавой вдовы-пасторши Эмилии Клейнберг и предпочел эту квартиру другим с лукавою целью усовершенствоваться при разговорах с хозяйкою в немецком языке, в котором он был отчасти слаб.
— Александр Яковлич пишет, что нежно любимый им Пьер возвратился в Москву и страдает грудью, а еще более того меланхолией, и что
врачи ему предписывают провести нынешнее лето непременно в деревне, но их усадьба с весьма дурным климатом; да и живя в сообществе одной только матери, Пьер, конечно, будет скучать, а потому Александр Яковлич просит, не позволим ли мы его милому повесе
приехать к нам погостить месяца на два, что, конечно, мы позволим ему с великою готовностью.
Думал, думал и, видя, что ничего не выдумаю, решил себе съездить в свой уездный город и повидаться с тем материалистом-врачом Отрожденским, о котором мне говорил и с которым даже советовал повидаться становой Васильев. Сказано — сделано:
приезжаю в городишко, остановился на постоялом дворе и, чтобы иметь предлог познакомиться с доктором не совсем официальным путем, посылаю просить его к себе как больной
врача.
— Что ж? В городе томительно скучно… Не с кем слова сказать, некого послушать. Новых людей нет. Впрочем,
приехал недавно молодой
врач Хоботов.
Собственно сама для себя Елена не желала больше жить; но, вообразив, что без нее Коля, пожалуй, умрет с голоду, она решилась употребить все, чтобы подняться на ноги, и для этого послала к частному
врачу, чтоб он
приехал к ней; частный
врач, хоть и был дома, сказался, что его нет.
«Многоуважаемый Николай Семенович, — написал Евгений
врачу, — вы так всегда добры были к нам, что надеюсь, не откажете
приехать помочь жене.
— В гости к нашему агроному
приехал. Молодой
врач. Несчастье у нас, вот уж несчастье.
Назначили нам с год назад в Пеньковку нового доктора из Петербурга;
приезжает, парень еще молодой и женат тоже на докторе, жена и значок золотой имеет: «Женщина-врач».
Приехал другой
врач и остался в обители, к немалому соблазну келейниц, считавших леченье делом Господу неугодным, а для принявших иночество даже греховным.
И я начинал жалеть, что бросил свою практику и
приехал в Петербург. Бильрот говорит: «Только
врач, не имеющий ни капли совести, может позволить себе самостоятельно пользоваться теми правами, которые ему дает его диплом». А кто в этом виноват? Не мы! Сами устраивают так, что нам нет другого выхода, — пускай сами же и платятся!..
— Да, говорит, его д-р N. лечил… Скажите, пожалуйста, доктор, отчего среди
врачей так много бессердечных, корыстолюбивых людей? Этот д-р N.
приехал раз, осмотрел Васю; приглашаю его во второй раз, — я, говорит, уж знаю его болезнь, могу и так, не видя, прописать вам рецепт…
Приехав в Петербург, я записался на курсы в Еленинском клиническом институте: этот институт основан специально для желающих усовершенствоваться
врачей.
Этот случай очень характерен. Господин Иванов, — заметьте, человек состоятельный, — заставляет
врача «немедленно»
приехать к себе с другого конца такого большого города, как Рига, потраченное
врачом время оплачивает тридцатью-сорока копейками, — и не себя, а
врача же пригвождает к позорному столбу за корыстолюбие! И газета печатает его письмо, и читатели возмущаются
врачом…
Я поселился в небольшом губернском городе средней России.
Приехал я туда в исключительно благоприятный момент: незадолго перед тем умер живший на окраине города
врач, имевший довольно большую практику. Я нанял квартиру в той же местности, вывесил на дверях дощечку: «доктор такой-то», и стал ждать больных.
И вот она
приехала к столичным
врачам.
Он вторично послал за
врачом, но
приехал опять фельдшер.
Я в Пожарске.
Приехал я на лошадях вместе с Наташею, которой нужно сделать в городе какие-то покупки. Мы остановились у Николая Ивановича Ликонского, отца Веры и Лиды. Он
врач и имеет в городе обширную практику. Теперь, летом, он живет совсем один в своем большом доме; жена его с младшими детьми гостит тоже где-то в деревне. Николай Иванович — славный старик с интеллигентным лицом и до сих пор интересуется наукой; каждую свободную минуту он проводит в своей лаборатории.
Приехали мы вечером, к ужину. Я расспрашивал Николая Ивановича о холере. Она серпом окружила нашу губернию, и кое-где были уже единичные случаи заболевания. В самом Пожарске во
врачах не нуждаются, но в уездах недостаток; в уездном городе Слесарске не могут найти
врача для зареченской стороны, Чемеровки, заселенной мастеровщиной. Завтра пошлю туда заявление.
Между прочим, рассказал я и о своей первой стычке с председателем, после которой я из «преданного своему делу
врача» превратился в «наглого и неотесанного фрондера»;
приехав в деревню, где был мой пункт, принципал прислал мне следующую собственноручную записку: «Председатель управы желает видеть земского
врача Чеканова; обедает у князя Серпуховского».
Он
приехал в Вену лечиться и привез с собою, как бы в качестве домашнего
врача, молодого, очень красивого малого, только что кончившего курс в Москве и игравшего приятно на виолончели.
— Мы Челобитьевы, но… ради бога, извините, доктор. У моего мужа флюс и лихорадка. Он послал вам письмо, но вы так долго не
приезжали, что он потерял всякое терпение и побежал к зубному
врачу.
Теперь было уже двадцать — тридцать
врачей, и то и дело
приезжали и селились новые молодые
врачи.
С самого начала моей литературной деятельности я издавал свои книги сам и не видел в этом никакого неудобства. В нескольких типографиях спросишь смету, выберешь типографию, бумагу, сговоришься с книжным складом — и все. Помню раз, когда я жил в ссылке в Туле, ко мне
приехал какой-то издатель из Москвы и предложил мне выпустить новым изданием сильно тогда шумевшие мои «Записки
врача».
Было так. Папа считался лучшим в Туле детским
врачом. Из Ясной Поляны
приехал Лев Толстой просить папу
приехать к больному ребенку. Папа ответил, что у него много больных в городе и что за город он не ездит. Толстой настаивал, папа решительно отказывался. Толстой рассердился, сказал, что папа как
врач обязан поехать. Папа ответил, что по закону
врачи, живущие в городе, за город не обязаны ездить. Расстались они враждебно.
Когда отец
приехал в Тулу,
врачей на весь город было человек пять-шесть.
— Так вот его три года
врачи лечили, а брат платил; и по разным местам целители его исцеляли, и тоже не исцелили, а только деньги на молитвы брали. И вся огромнейшая семья богатыря в разор пришла. А Лидия
приехала к дяде гостить и говорит: «Этому можно попробовать помочь, только надо это с терпением».
Заходит в избу
врач, я прощаюсь, и мы выходим на улицу, садимся в сани и едем в небольшую соседнюю деревеньку на последнее посещение больного.
Врача еще накануне
приезжали звать к этому больному.
Приезжаем, входим вместе в избушку. Небольшая, но чистая горница, в середине люлька, и женщина усиленно качает ее. За столом сидит лет восьми девочка и с удивлением и испугом смотрит на нас.
Приезжало много
врачей, вызванных из запаса «в распоряжение полевого военно-медицинского инспектора».
Куропаткин
приехал. Но
приехал он не по той дороге, по которой его ждали. Он вышел из коляски сердитый, рапорта главного
врача не принял.
Для чего же у вас
врачи, сестры, аптека?!»
Приезжал начальник санитарной части Трепов, узнавал, что больные лежат у нас пять-шесть дней, — и разносил.
Однажды к нам в госпиталь
приехал начальник нашей дивизии. Он осмотрел палаты, потом пошел пить чай к главному
врачу.
— Видел на днях сам, собственными глазами: в маленьком, тесном зальце, как сельди в бочке, толкутся офицеры,
врачи; истомленные сестры спят на своих чемоданах. А в большой, великолепный зал нового вокзала никого не пускают, потому что генерал-квартирмейстер Флуг совершает там свой послеобеденный моцион! Изволите видеть, наместнику понравился новый вокзал, и он поселил в нем свой штаб, и все
приезжие жмутся в маленьком, грязном и вонючем старом вокзале!
Через два дня
приехали какие-то полковник и
врач, спросили Султанова. Он вышел.
Наконец
приехали в Харбин. Наш главный
врач справился у коменданта, сколько времени мы простоим.
Пришли мы в Гунчжулин. Он тоже весь был переполнен войсками. Помощник смотрителя Брук с частью обоза стоял здесь уже дней пять. Главный
врач отправил его сюда с лишним имуществом с разъезда, на который мы были назначены генералом Четыркиным. Брук рассказывал:
приехав, он обратился в местное интендантство за ячменем. Лошади уже с неделю ели одну солому. В интендантстве его спросили...
Приехал я туда ночью. Все гостиницы были битком набиты призванными офицерами и
врачами, я долго ездил по городу, пока в грязных меблированных комнатах на окраине города нашел свободный номер, дорогой и скверный.
Стемнело уже давно, мы выехали с фонарями. Ночь стояла тихая, темная и весенне-теплая; снегу не было.
Приехали мы в дивизионный лазарет, стали пить чай. Все смеялись и острили по поводу этой фантастической командировки.
Приехал Султанов с двумя своими
врачами — и без сестер.
Приезжал корпусный
врач, узнавал, что мы эвакуируем больных, — и разносил.
Граф Герман Лесток, по происхождению француз,
приехал в Россию в 1713 году и определен домашним доктором Екатерины, а в 1718 году сослан Петром в Казань, как уверяет Штелин в своих анекдотах. Со вступлением на престол Екатерины I Лесток был возвращен из ссылки и определен
врачом к цесаревне Елизавете. Он умел ей понравиться своим веселым характером и французской любезностью. Вскоре он ей представил план овладеть престолом.
Прошло несколько часов, а знаменитый
врач не
приезжал.
— Эх, вот и видно, что вы новичок! Месяц — долго!.. Да при прежнем
враче — положим, это давно было, я уж лет десять служу — по полугоду трупы вскрытия ждали, а он, при наших расстояниях, говорит: месяц — долго!
Приедут из России, да на российскую мерку и меряют.
Золотая палата и Теремный дворец уже созидались в голове Ивана Васильевича; и чтобы осуществить свои намерения, ожидал он только искусных зодчих, которые должны были вскоре
приехать с немецким
врачом.