Неточные совпадения
Нет спора, что можно и даже должно давать народам случай вкушать от плода познания добра и
зла, но нужно держать этот плод твердой рукою и притом так, чтобы можно было
во всякое время отнять его от слишком лакомых уст.
Трудно было дышать в зараженном воздухе; стали опасаться, чтоб к голоду не присоединилась еще чума, и для предотвращения
зла, сейчас же составили комиссию, написали проект об устройстве временной больницы на десять кроватей, нащипали корпии и послали
во все места по рапорту.
И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и
зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей всё то, что прежде было
во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла.
«Но могу ли я верить
во всё, что исповедует церковь?» думал он, испытывая себя и придумывая всё то, что могло разрушить его теперешнее спокойствие. Он нарочно стал вспоминать те учения церкви, которые более всего всегда казались ему странными и соблазняли его. «Творение? А я чем же объяснял существование? Существованием? Ничем? — Дьявол и грех? — А чем я объясняю
зло?.. Искупитель?..
— Какое мне дело, что вам в голову пришли там какие-то глупые вопросы, — вскричал он. — Это не доказательство-с! Вы могли все это сбредить
во сне, вот и все-с! А я вам говорю, что вы лжете, сударь! Лжете и клевещете из какого-либо
зла на меня, и именно по насердке за то, что я не соглашался на ваши вольнодумные и безбожные социальные предложения, вот что-с!
«Это у
злых и старых вдовиц бывает такая чистота», — продолжал про себя Раскольников и с любопытством покосился на ситцевую занавеску перед дверью
во вторую крошечную комнатку, где стояли старухины постель и комод и куда он еще ни разу не заглядывал.
Мне завещал отец:
Во-первых, угождать всем людям без изъятья —
Хозяину, где доведется жить,
Начальнику, с кем буду я служить,
Слуге его, который чистит платья,
Швейцару, дворнику, для избежанья
зла,
Собаке дворника, чтоб ласкова была.
Климу давно и хорошо знакомы были припадки красноречия Варавки, они особенно сильно поражали его
во дни усталости от деловой жизни. Клим видел, что с Варавкой на улицах люди раскланиваются все более почтительно, и знал, что в домах говорят о нем все хуже,
злее. Он приметил также странное совпадение: чем больше и хуже говорили о Варавке в городе, тем более неукротимо и обильно он философствовал дома.
Так, молча, он и ушел к себе, а там, чувствуя горькую сухость
во рту и бессвязный шум
злых слов в голове, встал у окна, глядя, как ветер обрывает листья с деревьев.
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив на чай, быстро погнал их куда-то
во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса, посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели
злые огни, освещая на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие на крышки огромных гробов. Проплыла стена фабрики, десятки красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
«Одиночество. Один
во всем мире. Затискан в какое-то идиотское логовище. Один в мире образно и линейно оформленных ощущений моих, в мире
злой игры мысли моей. Леонид Андреев — прав: быть может, мысль — болезнь материи…»
Самгин встал у косяка витрины, глядя направо; он видел, что монархисты двигаются быстро,
во всю ширину улицы, они как бы скользят по наклонной плоскости, и в их движении есть что-то слепое, они, всей массой, качаются со стороны на сторону, толкают стены домов, заборы, наполняя улицу воем, и вой звучит по-зимнему —
зло и скучно.
В стремлении своем упрощать непонятное Клим Самгин через час убедил себя, что Лютов действительно человек жуликоватый и неудачно притворяется шутом. Все в нем было искусственно,
во всем обнажалась деланность; особенно обличала это вычурная речь, насыщенная славянизмами, латинскими цитатами,
злыми стихами Гейне, украшенная тем грубым юмором, которым щеголяют актеры провинциальных театров, рассказывая анекдоты в «дивертисментах».
— Я говорю Якову-то: товарищ, отпустил бы солдата, он — разве
злой? Дурак он, а — что убивать-то, дураков-то? Михайло — другое дело, он тут кругом всех знает — и Винокурова, и Лизаветы Константиновны племянника, и Затесовых, — всех! Он ведь покойника Митрия Петровича сын, — помните, чай, лысоватый,
во флигере у Распоповых жил, Борисов — фамилия? Пьяный человек был, а умница, добряк.
Кто только случайно и умышленно заглядывал в эту светлую, детскую душу — будь он мрачен,
зол, — он уже не мог отказать ему
во взаимности или, если обстоятельства мешали сближению, то хоть в доброй и прочной памяти.
— За то, что вы выдумали мучения. Я не выдумывала их, они случились, и я наслаждаюсь тем, что уж прошли, а вы готовили их и наслаждались заранее. Вы —
злой! за это я вас и упрекала. Потом… в письме вашем играют мысль, чувство… вы жили эту ночь и утро не по-своему, а как хотел, чтоб вы жили, ваш друг и я, — это во-вторых; наконец, в-третьих…
У ней глаза горели, как звезды, страстью. Ничего
злого и холодного в них, никакой тревоги, тоски; одно счастье глядело лучами яркого света. В груди, в руках, в плечах,
во всей фигуре струилась и играла полная, здоровая жизнь и сила.
Рассердит ли его какой-нибудь товарищ, некстати скажет ему что-нибудь, он надуется, даст разыграться
злым чувствам
во все формы упорной вражды, хотя самая обида побледнеет, забудется причина, а он длит вражду, за которой следит весь класс и больше всех он сам.
— Ты разбудил меня… Я будто спала; всех вас, тебя, бабушку, сестру, весь дом — видела как
во сне, была
зла, суха — забылась!..
Странно,
во мне всегда была, и, может быть, с самого первого детства, такая черта: коли уж мне сделали
зло, восполнили его окончательно, оскорбили до последних пределов, то всегда тут же являлось у меня неутолимое желание пассивно подчиниться оскорблению и даже пойти вперед желаниям обидчика: «Нате, вы унизили меня, так я еще пуще сам унижусь, вот смотрите, любуйтесь!» Тушар бил меня и хотел показать, что я — лакей, а не сенаторский сын, и вот я тотчас же сам вошел тогда в роль лакея.
Он — я его изучил, — он мрачный, мнительный, может быть, он очень добрый, пусть его, но зато в высшей степени склонный прежде всего
во всем видеть
злое (в этом, впрочем, совершенно как я!).
— Доктор, вы ошибаетесь, — возражал Привалов. — Что угодно, только Зося самая неувлекающаяся натура, а скорее черствая и расчетливая. В ней есть свои хорошие стороны, как
во всяком человеке, но все
зло лежит в этой неустойчивости и в вечной погоне за сильными ощущениями.
Я вижу, что ей
во многом еще недостает характера, силы воли, и она делается несправедливой и
злой именно в силу этого недостатка.
Война есть страшное
зло и глубокая трагедия, но
зло и трагедия не
во внешне взятом факте физического насилия и истребления, а гораздо глубже.
Да и неправдоподобно, чтобы мы были
во всех отношениях лучше немцев и чтобы враги наши были такими уж низкими злодеями и воля их целиком была отдана неправде и
злу.
И в нашей литературе указывали на то, что немцы обнаружили не только жестокость и волю к господству и насилие, но и чувство долга, патриотизм, огромную самодисциплину, способность к самопожертвованию
во имя государства, что само
зло делают они, оставаясь верными моральному категорическому императиву.
Зло оправдывается
во имя добра.
Нет ничего более
злого, чем стремление осуществить
во что бы то ни стало благо.
Нелюбовь к истине определяется не только нигилистическим или скептическим к ней отношением, но и подменой ее какой-либо верой и догматическим учением,
во имя которого допускается ложь, которую считают не
злом, а благом.
Во-вторых, о больших я и потому еще говорить не буду, что, кроме того, что они отвратительны и любви не заслуживают, у них есть и возмездие: они съели яблоко и познали добро и
зло и стали «яко бози».
Сколько, например, надо было погубить душ и опозорить честных репутаций, чтобы получить одного только праведного Иова, на котором меня так
зло поддели
во время оно!
— Да, но он
зол. Он надо мной смеялся. Он был дерзок, Алеша, — с содроганием обиды проговорил Иван. — Но он клеветал на меня, он
во многом клеветал. Лгал мне же на меня же в глаза. «О, ты идешь совершить подвиг добродетели, объявишь, что убил отца, что лакей по твоему наущению убил отца…»
Раненый, он убегает, но
во время течки становится
злым и не только защищается, но и сам нападает на человека.
— Миленький мой, ты
во второй раз избавляешь меня: спас меня от
злых людей, спас меня от себя самой! Ласкай меня, мой милый, ласкай меня!
— Вы знаете, — продолжал Сильвио, — что я служил в *** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было
во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня, как на необходимое
зло.
Солнца
Любимый сын-пастух, и так же ясно,
Во все глаза, бесстыдно, прямо смотрит,
И так же
зол, как Солнце.
К. Аксаков с негодованием отвечал ему тоже стихами, резко клеймя
злые нападки и называя «Не нашими» разных славян,
во Христе бозе нашем жандармствующих.
Он понял их печальным ясновидением, догадался ненавистью, местью за
зло, принесенное Петром
во имя Запада.
Может, Бенкендорф и не сделал всего
зла, которое мог сделать, будучи начальником этой страшной полиции, стоящей вне закона и над законом, имевшей право мешаться
во все, — я готов этому верить, особенно вспоминая пресное выражение его лица, — но и добра он не сделал, на это у него недоставало энергии, воли, сердца. Робость сказать слово в защиту гонимых стоит всякого преступления на службе такому холодному, беспощадному человеку, как Николай.
О нет! ничего подобного, конечно, не допустят разумные педагоги. Они сохранят детскую душу
во всем ее неведении,
во всей непочатости и оградят ее от
злых вторжений. Мало того: они употребят все усилия, чтобы продлить детский возраст до крайних пределов, до той минуты, когда сама собой вторгнется всеразрушающая сила жизни и скажет: отныне начинается пора зрелости, пора искупления непочатости и неведения!
Но торжеством его искусства была одна картина, намалеванная на стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада
злого духа; испуганный черт метался
во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни попало.
Когда в исторической перспективе начинают говорить и писать об умерших дурно и даже считают долгом так говорить
во имя правды, то потому, что умерший тут возвращается к земной истории, в которой добро перемешано со
злом, свет с тьмой.
Если Бог-Пантократор присутствует
во всяком
зле и страдании, в войне и в пытках, в чуме и холере, то в Бога верить нельзя, и восстание против Бога оправдано.
Во многих книгах я развивал свою философию свободы, связанную и с проблемой
зла, и с проблемой творчества.
И вдруг — сначала в одном дворе, а потом и в соседних ему ответили проснувшиеся петухи. Удивленные несвоевременным пением петухов, сначала испуганно, а потом
зло залились собаки. Ольховцы ожили. Кое-где засветились окна, кое-где
во дворах застучали засовы, захлопали двери, послышались удивленные голоса: «Что за диво! В два часа ночи поют петухи!»
Во злосчастный день,
во среду…
Злы…
злые турки собиралися!..
Да они
во хмелюшке похвалялись:
Мы Рассеюшку наскрозь пройдем…
Граф Паскевича
во полон возьмем!..
Славянофилы не любили государства и власти, они видели
зло во всякой власти.
Смысл мировой истории не в благополучном устроении, не в укреплении этого мира на веки веков, не в достижении того совершенства, которое сделало бы этот мир не имеющим конца
во времени, а в приведении этого мира к концу, в обострении мировой трагедии, в освобождении тех человеческих сил, которые призваны совершить окончательный выбор между двумя царствами, между добром и
злом (в религиозном смысле слова).
Утверждение свободы внутренней, свободы духа, свободы
во Христе не может не вести к творческому перерождению всего общества и всей природы, к творчеству истории как пути к спасению и избавлению от
зла и страданий.
Вступив на путь
зла, люди стали не богами, а зверями, не свободными, а рабами, попили
во власть закона смерти и страдания.