Неточные совпадения
— А вот
во время революции интересно было, новые гости приходили, такое, знаете, оживление. Один, совсем молодой
человек, замечательно плясал, просто — как в цирке. Но он какие-то деньги украл, и пришла полиция арестовать его, тогда он выбежал на
двор и — трах! Застрелился. Такой легкий был, ловкий.
Ломовой счастливо захохотал, Клим Иванович пошел тише, желая послушать, что еще скажет извозчик. Но на панели пред витриной оружия стояло
человек десять, из магазина вышел коренастый
человек, с бритым лицом под бобровой шапкой, в пальто с обшлагами из меха, взмахнул рукой и, громко сказав: «В дантиста!» — выстрелил. В проходе
во двор на белой эмалированной вывеске исчезла буква а, стрелок, самодовольно улыбаясь, взглянул на публику, кто-то одобрил его...
Клим быстро вошел
во двор, встал в угол; двое
людей втащили в калитку третьего; он упирался ногами, вспахивая снег, припадал на колени, мычал. Его били, кто-то сквозь зубы шипел...
Войдя
во двор угрюмого каменного дома, Самгин наткнулся на группу
людей, в центре ее высокий
человек в пенсне, с французской бородкой, быстро, точно дьячок, и очень тревожно говорил...
А когда все это неистовое притихло,
во двор вошел щеголеватый помощник полицейского пристава, сопровождаемый бритым
человеком в темных очках, вошел, спросил у Клима документы, передал их в руку
человека в очках, тот посмотрел на бумаги и, кивнув головой в сторону ворот, сухо сказал...
Мимо Самгина пронесли
во двор убитого солдата, — за руки держал его
человек с ватой в ухе, за ноги — студент Панфилов.
Дня через три, вечером, он стоял у окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка,
во двор шагнул широкоплечий
человек в пальто из парусины, в белой фуражке, с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку,
человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Загнали
во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его головой; потом вошел прилично одетый
человек, с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни на кого не глядя, скрылся в глубине
двора, за углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял в тени, за грудой ящиков со стеклами для ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских с карманником.
И часто бывало так, что взволнованный ожиданием или чем-то иным неугомонный
человек, подталкиваемый их локтями, оказывался затисканным
во двор. Это случилось и с Климом. Чернобородый
человек посмотрел на него хмурым взглядом темных глаз и через минуту наступил каблуком на пальцы ноги Самгина. Дернув ногой, Клим толкнул его коленом в зад, —
человек обиделся...
Впрочем, такого разврата там почти не случалось: это сделает разве сорванец какой-нибудь, погибший в общем мнении
человек; такого гостя и
во двор не пустят.
На
дворе множество
людей, коих по разнообразию одежды и по общему вооружению можно было тотчас признать за разбойников, обедало, сидя без шапок, около братского котла. На валу подле маленькой пушки сидел караульный, поджав под себя ноги; он вставлял заплатку в некоторую часть своей одежды, владея иголкою с искусством, обличающим опытного портного, и поминутно посматривал
во все стороны.
Вот этот характер наших сходок не понимали тупые педанты и тяжелые школяры. Они видели мясо и бутылки, но другого ничего не видали. Пир идет к полноте жизни,
люди воздержные бывают обыкновенно сухие, эгоистические
люди. Мы не были монахи, мы жили
во все стороны и, сидя за столом, побольше развились и сделали не меньше, чем эти постные труженики, копающиеся на заднем
дворе науки.
В туманную осеннюю ночь
во дворе дома Буниных
люди, шедшие к «шланбою», услыхали стоны с помойки. Увидели женщину, разрешавшуюся ребенком.
Одно время служил у отца кучер Иохим,
человек небольшого роста, с смуглым лицом и очень светлыми усами и бородкой. У него были глубокие и добрые синие глаза, и он прекрасно играл на дудке. Он был какой-то удачливый, и все
во дворе его любили, а мы, дети, так и липли к нему, особенно в сумерки, когда он садился в конюшне на свою незатейливую постель и брал свою дудку.
Калитка отворяется, и
во двор въезжает верхом на вороной высокой лошади молодой
человек в черкеске, папахе и с серебряным большим кинжалом на поясе. Великолепная вороная лошадь-степняк, покачиваясь на тонких сухих ногах, грациозно подходит на середину
двора и останавливается. Молодой
человек с опухшим красным лицом и мутными глазами сонно смотрит на старика в халате.
В морозы он выгонял ее
во двор босую, гонялся за ней с ножом, бил до беспамятства и вообще проделывал те зверства, на какие способен очертевший русский
человек.
Господский дом на Низах был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом
во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим
человеком.
Эта игра кончилась наконец тем, что ходоки как-то пробрались
во двор господского дома как раз в тот момент, когда Евгений Константиныч в сопровождении своей свиты отправлялся сделать предобеденный променад. В суматохе, происходившей по такому исключительному случаю, Родион Антоныч прозевал своих врагов и спохватился уже тогда, когда они загородили дорогу барину. Картина получилась довольно трогательная:
человек пятнадцать мужиков стояли без шапок на коленях, а говорки в это время подавали свою бумагу.
По улице шли быстро и молча. Мать задыхалась от волнения и чувствовала — надвигается что-то важное. В воротах фабрики стояла толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули
во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу. Мать видела, что все головы были обращены в одну сторону, к стене кузнечного цеха, где на груде старого железа и фоне красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще
человек пять пожилых, влиятельных рабочих.
Через полчаса, согнутая тяжестью своей ноши, спокойная и уверенная, она стояла у ворот фабрики. Двое сторожей, раздражаемые насмешками рабочих, грубо ощупывали всех входящих
во двор, переругиваясь с ними. В стороне стоял полицейский и тонконогий
человек с красным лицом, с быстрыми глазами. Мать, передвигая коромысло с плеча на плечо, исподлобья следила за ним, чувствуя, что это шпион.
Мать видела в десятке шагов от себя снова густую толпу
людей. Они рычали, ворчали, свистели и, медленно отступая в глубь улицы, разливались
во дворы.
Всего этого я, разумеется, не сказал ей; по собственному опыту я знаю: самое мучительное — это заронить в
человека сомнение в том, что он — реальность, трехмерная — а не какая-либо иная — реальность. Я только сухо заметил ей, что ее дело открывать дверь, и она впустила меня
во двор.
После словесности
люди занимались на
дворе приготовительными к стрельбе упражнениями. В то время как в одной части
люди целились в зеркало, а в другой стреляли дробинками в мишень, — в третьей наводили винтовки в цель на приборе Ливчака.
Во втором взводе подпрапорщик Лбов заливался на весь плац веселым звонким тенорком...
— А ежели при этом еще так поступать, как другие… вот как соседушка мой, господин Анпетов, например, или другой соседушка, господин Утробин… так и до греха недалеко. Вон у господина Утробина: никак, с шесть
человек этой пакости
во дворе копается… А я этого не хочу. Я говорю так: коли Бог у меня моего ангела-хранителя отнял — стало быть, так его святой воле угодно, чтоб я вдовцом был. А ежели я, по милости Божьей, вдовец, то, стало быть, должен вдоветь честно и ложе свое нескверно содержать. Так ли, батя?
«Уйду я лучше», — решил Кожемякин, тотчас же выбрался из круга
людей, не оглядываясь пошёл вниз, по извилистой дорожке между сочных яблонь и густых кустов орешника. Но когда он проходил ворота из сада
во двор, за плечом у него почтительно прозвучало приветствие Тиунова, и, точно ласковые котята, заиграли, запрыгали мягкие вопросы...
Они сразу выдали
людям свой грех: Матвей ходил как
во сне, бледный, с томными глазами; фарфоровое лицо Палаги оживилось, в глазах её вспыхнул тревожный, но добрый и радостный огонь, а маленькие губы, заманчиво припухшие, улыбались весело и ласково. Она суетливо бегала по
двору и по дому, стараясь, чтобы все видели её, и, звонко хлопая ладонями по бёдрам, вскрикивала...
Худой
человек в жилете снова выступил вперед и, указывая на Биче Сениэль, объяснил, как и почему она была задержана
во дворе.
Но иностранцы, гонимые скукой, шатались повсюду, заглядывали
во все
дворы и, конечно, заглянули и к ней: она была дома, она видела гримасы брезгливости и отвращения на сытых лицах этих праздных
людей, слышала, как они говорили о ее сыне, кривя губы и прищурив глаза. Особенно ударили ее в сердце несколько слов, сказанных презрительно, враждебно, с явным торжеством.
Он почти не играл, но любил говорить о том, в какие игры играют дети
во дворах у богатых
людей и в городском саду.
Илья видел, что самый работящий
человек во дворе — сапожник Перфишка — живёт у всех на смеху, замечают его лишь тогда, когда он, пьяный, с гармоникой в руках, сидит в трактире или шляется по
двору, наигрывая и распевая веселые, смешные песенки.
Крик его, как плетью, ударил толпу. Она глухо заворчала и отхлынула прочь. Кузнец поднялся на ноги, шагнул к мёртвой жене, но круто повернулся назад и — огромный, прямой — ушёл в кузню. Все видели, что, войдя туда, он сел на наковальню, схватил руками голову, точно она вдруг нестерпимо заболела у него, и начал качаться вперёд и назад. Илье стало жалко кузнеца; он ушёл прочь от кузницы и, как
во сне, стал ходить по
двору от одной кучки
людей к другой, слушая говор, но ничего не понимая.
Безличные
во тьме, странно похожие один на другого, но
двору рассыпались какие-то тихие, чёрные
люди, они стояли тесными группами и, слушая липкий голос Саши, беззвучно покачивались на ногах, точно под сильными толчками ветра. Речь Саши насыщала грудь Климкова печальным холодом и острою враждою к шпиону.
— Бывает! — улыбаясь, сказал Грохотов. — Я этак-то спрятался однажды
во двор, а там ещё страшнее. Так я на крышу залез и до рассвета дня сидел за трубой.
Человек человека должен опасаться, — закон природы…
Бойня находилась за кладбищем, и раньше я видел ее только издали. Это были три мрачных сарая, окруженные серым забором, от которых, когда дул с их стороны ветер, летом в жаркие дни несло удушливою вонью. Теперь, войдя
во двор, в потемках я не видел сараев; мне все попадались лошади и сани, пустые и уже нагруженные мясом; ходили
люди с фонарями и отвратительно бранились. Бранились и Прокофий и Николка так же гадко, и в воздухе стоял непрерывный гул от брани, кашля и лошадиного ржанья.
На
людях делаю вид, что даже не замечаю, а как одни, или
во дворе за сараем поймаю, — был такой глухой угол, и он, дурак, ходил туда спасаться, — так или камнем его, или прижму поленом и начну волоски выдергивать.
Туго натянутая кожа бубна бухала каким-то тёмным звуком, верещала гармоника, в тесном круге парней и девиц всё ещё, как обожжённые, судорожно метались двое; девицы и парни смотрели на их пляску молча, серьёзно, как на необычно важное дело, солидные
люди частью ушли
во двор, остались только осовевшие, неподвижно пьяные.
По
двору скакал Тихон на большом чёрном коне, не в силах справиться с ним; конь не шёл в ворота, прыгал, кружился, вскидывая злую морду, разгоняя
людей, — его, должно быть, пугал пожар, ослепительно зажжённый в небе солнцем; вот он, наконец, выскочил, поскакал, но перед красной массой котла шарахнулся в сторону, сбросив Тихона, и возвратился
во двор, храпя, взмахивая хвостом.
Стоял я в таком виде: ноги окостенели, и настолько, что я смутно тут же,
во дворе, мысленно перелистывал страницы учебников, тупо стараясь припомнить, существует ли действительно, или мне это померещилось
во вчерашнем сне в деревне Грабиловке, болезнь, при которой у
человека окостеневают мышцы?
Вдруг,
во всех окнах разом, обнаружилось какое-то странное движение, замелькали фигуры, открылись занавесы, целые группы
людей толпились в окнах Олсуфия Ивановича, все искали и выглядывали чего-то на
дворе.
Не знаю наверное, в которой губернии — я много их проезжал — а помню, что в городе Туле, когда извозчик поспешал довезти нас до своего знакомого постоялого
двора, при проезде через одну улицу, из
двора выбегает
человек и начинает просить нас заехать к ним
во двор. Я призадумался было и рассуждал, почему он меня знает и на что я ему? Но
человек просил убедительно сделать милость, не отказать, — будете-де после благодарить.
Отважнейшие из них действовали строем, располагаясь кучами в толпах, где удобно было при содействии казака произвести натиск и смятение и
во время суматохи обыскать чужие карманы, сорвать часы, поясные пряжки и повыдергать серьги из ушей; а
люди более степенные ходили в одиночку по
дворам, жаловались на убожество, «сказывали сны и чудеса», предлагали привороты, отвороты и «старым
людям секретные помочи из китового семени, вороньего сала, слоновьей спермы» и других снадобий, от коих «сила постоянная движет».
Метеор пошел в ночлежку и зажег в ней лампу. Тогда из двери ночлежки протянулась
во двор широкая полоса света, и ротмистр вместе с каким-то маленьким
человеком вели по ней учителя в ночлежку. Голова у него дрябло повисла на грудь, ноги волочились по земле и руки висели в воздухе, как изломанные. При помощи Тяпы его свалили на нары, и он, вздрогнув всем телом, с тихим стоном вытянулся на них.
Бывшие
люди исчезали один по одному. Телега въехала
во двор. Какие-то унылые оборванцы уже тащили из ночлежки учителя.
И надо сказать, усердно исполнял он свою обязанность: на
дворе у него никогда ни щепок не валялось, ни copy; застрянет ли в грязную пору где-нибудь с бочкой отданная под его начальство разбитая кляча-водовозка, он только двинет плечом — и не только телегу, самое лошадь спихнет с места; дрова ли примется он колоть, топор так и звенит у него, как стекло, и летят
во все стороны осколки и поленья; а что насчет чужих, так после того, как он однажды ночью, поймав двух воров, стукнул их друг о дружку лбами, да так стукнул, что хоть в полицию их потом не веди, все в околотке [В околотке — в окружности, в окрестности.] очень стали уважать его; даже днем проходившие, вовсе уже не мошенники, а просто незнакомые
люди, при виде грозного дворника отмахивались и кричали на него, как будто он мог слышать их крики.
Молитва виднелась на устах, молитва
во взоре, молитва в нем самом… и привратнцк, тот же старец, которого он ждал целую ночь, но еще старее, отворил ему вороты, и он опять въехал в этот тихий, умерший
двор, где
люди не измяли зеленой травы, где одни черные рясы мелькали меж белых надгробных камней, где душистые лимоны и пышные смоковницы заслоняли одни черные рясы и белые надгробные камни.
— В опеке, сударь, наше именье состоит, — отвечал он, видимо довольный этим переходом. — Ну и опекуны тоже
люди чужие: либо заняться ничем не хотят, либо себе в карман тащат, не то, что уж до хозяйства что касается, а оброшников и тех в порядке не держат: пьяницы да мотуны живут без страха, а которые дома побогатее были, к тем прижимы частые: то сына, говорят, в рекруты отдадим, то самого
во двор возьмем.
И чтобы отогнать того
человека, что письмо написал, и напугать его, чтобы никогда больше не смел смущать ее, приказала слугам схватить его, привести
во двор и высечь жестоко.
И вздумал благодетель устроить в таком месте, где много народа, постоялый
двор и собрать в этом
дворе всё, что только может быть на пользу и на удовольствие
человеку. И устроил благодетель
во дворе теплые горницы, и печи хорошие, и дрова, и освещение, и амбары, полные хлеба всякого, и подвалы с овощами, и запасы плодов, и всякие напитки, и кровати, и постели, и всякую одежду, и белье, и обувь, и всего столько, что на многих и многих достанет. Сделал так благодетель, а сам ушел и стал дожидаться, что будет.
Аграфена же и сама по себе была личность интересная и пользовалась
во дворе особыми правами, присвоенными ей превосходством рождения, возвышавшего ее среди совершенно бесправных крепостных
людей.
Двое часовых у ворот решетки — небольшого роста солдаты армии его величества, состоящей из трехсот
человек, в светло-синих мундирах, с оголенными ногами, так как штаны доходили только до колен, и в штиблетах, похожие скорее на обезьян, взяли ружья на караул, когда все двинулись
во двор.