Неточные совпадения
— О да,
ты был значительно груб внизу, но… я тоже имею свои особые цели, которые и объясню
тебе, хотя, впрочем, в приходе моем нет ничего необыкновенного; даже
то, что внизу произошло, — тоже все в совершенном порядке вещей; но разъясни мне
вот что, ради
Христа: там, внизу,
то, что
ты рассказывал и к чему так торжественно нас готовил и приступал, неужто это все, что
ты намерен был открыть или сообщить, и ничего больше у
тебя не было?
— Матушка
ты наша, барышня-голубушка, пропали бы мы все здесь пропадом…
Вот те истинный
Христос!
— Иван Семеныч, брось
ты свою соску ради истинного
Христа… Мутит и без
тебя.
Вот садись тут, а
то бродишь перед глазами, как маятник.
—
Ты, боярин, сегодня доброе дело сделал, вызволил нас из рук этих собачьих детей, так мы хотим
тебе за добро добром заплатить.
Ты, видно, давно на Москве не бывал, боярин. А мы так знаем, что там деется. Послушай нас, боярин. Коли жизнь
тебе не постыла, не вели вешать этих чертей. Отпусти их, и этого беса, Хомяка, отпусти. Не их жаль, а
тебя, боярин. А уж попадутся нам в руки,
вот те Христос, сам повешу их. Не миновать им осила, только бы не
ты их к черту отправил, а наш брат!
— А ежели
ты чем недоволен был — кушанья, может быть, недостало, или из белья там, — разве не мог
ты матери откровенно объяснить? Маменька, мол, душенька, прикажите печеночки или там ватрушечки изготовить — неужто мать в куске-то отказала бы
тебе? Или
вот хоть бы и винца — ну, захотелось
тебе винца, ну, и
Христос с
тобой! Рюмка, две рюмки — неужто матери жалко? А
то на-тко: у раба попросить не стыдно, а матери слово молвить тяжело!
— Да замолчи,
Христа ради… недобрый
ты сын! (Арина Петровна понимала, что имела право сказать «негодяй», но, ради радостного свидания, воздержалась.) Ну, ежели вы отказываетесь,
то приходится мне уж собственным судом его судить. И
вот какое мое решение будет: попробую и еще раз добром с ним поступить: отделю ему папенькину вологодскую деревнюшку, велю там флигелечек небольшой поставить — и пусть себе живет, вроде как убогого, на прокормлении у крестьян!
—
Вот если б я кого-нибудь обидел, или осудил, или дурно об ком-нибудь высказался — ну, тогда точно! можно бы и самого себя за это осудить! А
то чай пить, завтракать, обедать…
Христос с
тобой! да и
ты, как ни прытка, а без пищи не проживешь!
— Видал, как бабов забижают! То-то
вот! И сырое полено долго поджигать — загорится! Не люблю я этого, братаня, не уважаю. И родись я бабой — утопился бы в черном омуте,
вот тебе Христос святой порукой!.. И так воли нет никому, а тут еще — зажигают! Скопцы-то, я
те скажу, не дурак народ. Про скопцов — слыхал? Умный народ, очень правильно догадался: напрочь все мелкие вещи, да и служи богу, чисто…
— Я?..
то есть
ты спрашиваешь, лично был ли я с ним знаком? Нет; меня бог миловал, — а наши кое-кто наслаждались его беседой. Ничего; хвалят и превозносят. Он одну нашу барыню даже в
Христову веру привел и Некрасова музу вдохновил. Давай-ка я его поскорее повешу! Ну,
вот теперь и всё как следует на месте.
— Хотя сказано: паси овцы моя, о свиниях же — ни слова, кроме
того, что в них
Христос бог наш бесприютных чертей загонял! Очень это скорбно всё, сын мой! Прихожанин
ты примерный, а
вот поспособствовать
тебе в деле твоём я и не могу. Одно разве — пришли
ты мне татарина своего, побеседую с ним, утешу, может, как, — пришли, да!
Ты знаешь дело моё и свинское на меня хрюкание это. И
ты, по человечеству, извинишь мне бессилие моё. Оле нам, человекоподобным! Ну — путей добрых желаю сердечно! Секлетеюшка — проводи!
—
Ты, брат, — отвечает мне Фортунатов, — если
тебе нравится эти сантиментальные рацеи разводить, так разводи их себе разводами с кем хочешь, вон хоть к жене моей ступай, она
тебя, кстати, морошкой угостит, — а мне, любезный друг, уж все эти дураки надоели, и русские, и польские, и немецкие. По мне хоть всех бы их в один костер, да подпалить лучинкою, так в
ту же пору.
Вот не угодно ли получить бумаги ворошок — позаймись,
Христа ради, — и с этим подает сверток.
— Ну, ну, — сказал земский, мигнув Омляшу, — так и быть!
Вот те Христос, мы
тебя отпустим на все четыре стороны и ничем не обидим, только покажи клад.
— Да
ты мне только скажи, болезная, на ушко шепни — шепни на ушко, с чего вышло такое? — приставала старушка, поправляя
то и дело головной платок, который от суеты и быстрых движений поминутно сваливался ей на глаза. —
Ты, болезная, не убивайся так-то, скажи только… на ушко шепни… А-и! А-и!
Христос с
тобой!.. С мужем, что ли, вышло у вас что неладно?.. И
то, вишь, он беспутный какой! Плюнь
ты на него, касатка! Что крушить-то себя понапрасну? Полно… Погоди,
вот старик придет: он ему даст!..
Вот они на столе: тысяча сто.
Ты съезди к ней сегодня и отдай собственноручно. Нате, мол, Зинаида Савишна, подавитесь! Только, смотри, и виду не подавай, что у меня занял, храни
тебя бог! А
то достанется мне на орехи от кружовенного варенья! (Всматривается в лицо Иванова.) Ну, ну, не надо! (Быстро берет со стола деньги и прячет в карман.) Не надо! Я пошутил… Извини, ради
Христа!
— Ах, будьте вы все прокляты!! Савостьян Максимыч! Я
тебе больше не слуга… Только Осип Иваныч приедет, сейчас металл буду сдавать.
Вот те истинный
Христос!!
—
Вот те Христос, своем глазом видел! — божился Бубнов. — Мы как-то с Андрияшкой из-под Сулему бежали, под Камасином этих самых плех и видели, совсем нагишом и в воде валандаются, как лягуши. Верно
тебе говорю, хошь у кого спроси… Пиканники,
те хитреные-мудреные, ежели их разобрать. Здесь все пиканники пойдут; наши заводские да чусовские в камнях остались.
— Как нечего? Что вы, сударь! По-нашему
вот как. Если дело пошло наперекор, так не доставайся мое добро ни другу, ни недругу. Господи боже мой! У меня два дома да три лавки в Панском ряду, а если божиим попущением враг придет в Москву, так я их своей рукой запалю. На
вот тебе! Не хвались же, что моим владеешь! Нет, батюшка! Русской народ упрям; вели только наш царь-государь, так мы этому Наполеону такую хлеб-соль поднесем, что он хоть и семи пядей во лбу, а —
вот те Христос! — подавится.
— Братцы! — закричал Антон, отчаянно размахивая руками. — Братцы, будьте отцы родные… он, он же и поил меня…
вот как перед богом, он, и
тот парень ему, вишь, знакомый… спросите хошь у кого… во
Христа ты, видно, не веруешь!..
—
Ты бога не обижай… Чего
тебе надо?.. Ничего не надо… Кусочек хлебца разве. А бога обижать грех. Это от беса. Беси — они всяко ногу подставляют. Знаю я их. Обижены они, беси-то. Злые. Обижены, оттого и злы.
Вот и не надо обижаться, а
то уподобишься бесу.
Тебя обидят, а
ты им скажи: спаси вас
Христос! И уйди прочь. Ну их! Тленность они все. Главное-то — твоё. Душу-то не отнимут. Спрячь её, и не отнимут.
— Гришка, полно
тебе артачиться! — сказал Петруха. — Хуже будет, шкурою ведь заплатишь…
вот те Христос, такого срама нахлебаешься, что и!..
— Ах
ты, любезненькой мой!.. Что же нам делать-то? — отвечал игумен. — Дело наше заглазное. Кто знает, много ль у них золота из пуда выходит?.. Как поверить?.. Что дадут, и за
то спаси их
Христос, Царь Небесный… А
вот как бы нам с
тобой да настоящие промысла завести, да дело-то бы делать не тайком, а с ведома начальства, куда бы много пользы получили… Может статься, не одну бы сотню пудов чистого золота каждый год получали…
— Я
те дам
Христа ради!.. — кричал Патап Максимыч. — Уходом вздумали!.. Самокруткой!..
Вот тебе,
вот тебе!.. — и усердно зачал плеткой хлестать
то дочь,
то зятя любезного.
—
Ты смотри, — уже строго увещевала ее, волнуясь, благоразумная девушка, —
ты роль-то не забудь… Да говори громче… На репетициях едва под нос себе что-то шептала. Ведь пойми, ради господа, Маша, попечители, гости, все будут… Не осрами, ради самого
Христа… За
тебя да за мою Дуняшу пуще всего боюсь я… Ну да,
та ежели и сробеет, Антониночка подскажет. Сбоку за кулисой будет она сидеть. А
вот ты уж и не знаю, право, как справишься, — сокрушалась девушка.
— Простите… не гневайтесь… Нарошно… Ах, господи… Обидно было… На вас… Ради
Христа… простите… Обиделась за
то… что кушать хотелось… А… кормят мало… и худым…
Вот я… со злости, значит, отплатить думала. Ах,
ты, господи! Простите! На исповедь… Надо… Варварушка проститься велела… А я перед вами грешна…
Вот — праведница, которая, умирая, наверное, молилась об одном: чтобы ей в аду было присуждено место не слишком горячее. И
Христос сказал бы ей на страшном суде:
ты губила душу свою и
тем спасла ее!
— Невдомек мне, милостивец, хотя убей, в разум слов твоих взять не сумею, при чем тут брат мой и дочь моя, смекнуть не могу,
вот те Христос, боярин… В какой уж раз говорю
тебе, сына твоего в глаза не видал, и есть ли такой на свете молодец — не ведаю… А погубишь дочь мою, голубицу чистую, неповинную, грех
тебе будет незамолимый, а ей на небесах обитель
Христова светлая…